Т. Литвинова. Опаздавшее письмо

Литвинова Татьяна Михайловна
г.Иваново

ОПОЗДАВШЕЕ  ПИСЬМО

Письмо попало в Интернет;
следы от крови  съели  дату…
И вот он, из-под  спуда  лет, –
войны ещё один портрет
в письме немецкого солдата.

Ему, наверно, двадцать пять
было тогда, чуть меньше – больше?!
Из прусских юнкеров, как знать,
привыкших с ходу  СТРАНЫ  брать
по списку: с Бельгии до Польши.
 
« Mein lie be Hanna !
……….пропуск… строк……..
Я не писал тебе недаром;
наш полк был брошен на Восток.
 – Как строг вдруг оказался Бог,
сломав нам жизнь  одним  ударом?! –

О, Дьепп был раем: там «месье»
цивилизован и радушен…
Теперь я вижу, как во сне,
Францию в розовой весне
и в соусе «Мюссе»– лягушек…

А здесь – страна  снегов, болот;
смерть  дышит стужей Антарктиды.
Хоть ближе всех к Москве наш фронт,
но я уже не идиот,
чтобы качать весы Фемиды.

Наш полк  накрыло, как волной,
от Сталинградского обвала;
кусает «партизан лесной»
по флангам, стоит встать спиной
к нему. –  Он  зверь бывалый!

Кому удерживать плацдарм?
Фронт оголяют; мы – лишь мясо 
для русского штыка. И – срам!
позволить  здесь большевикам
нас, как на Волге, – опоясать!
 
…Я  был дурак: мечтал, чтоб здесь
поместье строить?!  Чушь и бредни!
Проклявших  нас – уже  не счесть!
Теряю я в России честь,
приобретаю – ум столетний!

Я расскажу тебе один
лишь эпизод (мне непонятный,
как то, что «рус» бомбит Берлин);
поверишь, – варвар-славянин
нам, немцам,  мазал страхом пятки?!

…Мы залегли, где был проход
из Волховских болот по гати;
теснили русских мы; их взвод
( ну, раненные тут не в счёт!)
укрылся после боя. – Кстати,

их караулили дней пять,
и не давали им прорваться;
кричали в рупор: «Рус, пожрать
дадим! Но раненных не брать!
Тебе – kaput! Иди сдаваться!»

Но ни один не вышел к нам;
(Das  Sind  – фанатики  Советов?!)
День на шестой – густой туман
висел; я предан был мечтам
о кофе с крепкой  сигаретой.

Но край опушки дрогнул вдруг;
пробились, закачались тени…
И незнакомый мне  испуг
по пальцам  я отметил рук
и в полном ступоре коленей.

Кто эти, что наперевес
винтовки держат, автоматы?
А мне казалось, будто крест
нёс –  каждый –  через зыбкий лес
и раненного вёл солдата…

Сдаются?!  Или же  подвох?
 – Мы выдержку свою покажем! –
Наш офицер – им:  Hande hoch!
 –Да им  как  от стены горох!–
Идут, как каменные стражи!

 Бледны, что смерть; огонь в глазах;
а скулы –  худоба проела;
Всё ближе-ближе, ещё шаг;
я чувствую, что полный  schwach,
вся рота наша обалдела!

Никто не в силах был понять:
они сдаются?  атакуют?
Но почему тогда молчат
 (Лишь чавкает под ними гать) 
и  прут на нас, но, – как вслепую?!

Тут  Ганс оцепененье сбил:
 дал очередь по ним (от страха?
терпенья  не хватило, сил?)
– И красный ливень облепил
их   гимнастёрки и рубахи…


Когда решились мы потом
из балки вылезти наружу
и подойти, – пробил нас гром:
лежали –  мальчики, бинтом
приладившие руки к ружьям…

Здесь обрывается письмо;
и начинаются  гаданья:
писал когда, кому и кто;
и кем (теперь!) считать того,
кто не дожил до покаянья?