Египетские ночи. издание второе

Египетские ночи
   (издание второе)
  (по А.С.Пушкину)

1

Блистал в столице некто Чарский,
Лет тридцати и не женат,
Имел он вид довольно барский,
И страстью к рифмам был объят.

Покойный дядя, бывший   в чине,
Был знатен в обществе, богат,
Дарил наследство по кончине,
Как будто был его он брат.

Могла бы жизнь быть и приятна,
Несчастье знал — стихи писать;
Но страсть его не всем понятна,
И каждый вправе обозвать.

В журналах звался он поэтом,
В лакейских — просто стихоплёт,
Он признан был уже всем светом,
И был приятен этот взлёт.

А общим прозвищем, в конец,
Оно звучит – стихотворец,

Быть стихотворцем в наше время,
Рождённым развлекать людей,
И знать, что люди это племя
Считают личностью своей,

Так унизительно обидно,
За них порою даже стыдно;
Ведь каждый встречный вопрошает,
Что нового поэт слагает.
   
Когда же мысли о делах,
Которы(е) часто не в ладах,
Встречает пошлая улыбка,
Что для поэта просто пытка.

И в шутку часто иль всерьёз
Всегда звучал один вопрос:
— Вы так задумчивы, наверно,
Стихи слагаются так нервно?

Поэт наш признавался часто,
Его тревожат столь напрасно:
А все приветы и альбомы
Лишь вызывают чувство злобы.

Он избегал своих собратьев
И прочих всех чернильных братьев,
Он светских чтил всегда людей,
Хотя бывали и глупей,

И разговоры были пошлы,
А иногда и слыли сложны.

Одет был по последней моде,
Гулять любил он на природе,
Держал свой кабинет в порядке:
Блокноты, книги и тетрадки
Не валялись где попало,
Ему б работать не мешало.

Он не любил друзей заставших,
Стихи, когда в тиши писавший;
Он вёл рассеянную жизнь,
Торчал на ба;лах  и приёмах,
Одна лишь возникала мысль,
Он малый был совсем не промах.

Однако был он всё ж поэт,
И страсть его — неодолима,
Запрётся он в свой кабинет,
Весь день писал неумолимо.

Он признавался всем друзьям,
Как выражался часто сам,
Когда находит «дрянь» такая,
(Под вдохновеньем понимая),
Тогда испытывает счастье,
Другое всё  и есть ненастье.

Однажды утром стройны мысли
Фонтаном возникали в нём,
Его виденья нашей жизни
Так быстро воплощались в том,
Что сами строчки так и льются
И рифмы звонкие толкутся,
Стихи рождались под пером.

Открылась вдруг в покои дверь,
И в них вошёл какой то «зверь»:
Высокий рост, клоки волос,
Брода густа, орлиный нос,
В глазах огонь, истёртый фрак,
В шершавой шляпе, так что всяк,
Его разбойником считал,
Когда б в лесу он повстречал.

—Что надо здесь, мой сударь Вам,
Зачем пожаловали к нам?
—Я из Неаполя — художник,
Сейчас я беден, как сапожник,
В Россию прибыл я в надежде,
(На свой талант надеюсь прежде),
Поправить здесь мои финансы,
Надеюсь здесь иметь я шансы.

Подумал Чарский — музыкант,
Концерты дать — его талант,
Развозит по домам билеты,
Я денег дам ему на это,
Избавить взор мой от него,
Не видеть в доме никого.

Но «зверь» был твёрд и попросил,
Помог бы он ему, собрату,
Насколько хватит средств и сил,
Ввести его в дома богатых,
Где доступ он имеет сам,
Чтоб это легче было Вам.

Взорвался наш поэт известный:
— Кто я такой, Вам неизвестно?
Его оскорблено тщеславье,
Удар, как будто Православью;
— Кто Вы такой, я здесь причём,
Зачем пришли Вы в этот дом?

—Услышал о таланте Вашем,
Вы — лучший в городе поэт,
Уверен я, известность, скажем ,
Поможет мне увидеть свет.

Ошибка в просьбе, мой сеньор,
У нас нет звания поэтов,
У нас в стране такой позор,
Поэтов обвиняют в этом;
Опёку губят господа,
Поэты сами никогда
Не просят денег по домам,
Сиё известно будет Вам.

Но Вам сказали просто в шутку,
Великий будто я поэт,
И, отвлекаясь на минутку,
Создал я несколько памфлет.

Смутился он от этих мнений,
Просил несвязно извинений,
Раскланялся, хотел уйти,
Я удержал на пол пути.

—Постойте, — молвил, устыдясь:
—Я должен  снять поэта званье,
И в жизни просто, отродясь,
Не думал я иметь призванье;
Но я Вам услужить готов,
Так всё же, кто же Вы таков?

— Импровизатор — итальянец,
Кто слушать будет — иностранец;
— Так что ж Вы не сказали ране,
Успех у Вас будет заране(е).

— Но мой язык не понимают;
— А не беда, зато внимают,
И любопытство победит,
Оно ведь в каждом, в нас сидит.

Иметь надеюсь я успех,
Талант особый Ваш из всех,
Такого общество не знало,
А надо, чтобы в моде стало.

Начну я хлопотать за Вас,
Придёт у нас успеха час.

2

И весь отдавшийся заботам,
Трудна была же та работа:
Найти и зрителя, и залу,
И чтоб людей не было мало.

Но Чарский провернул всё дело
И сделал это всё умело:
Графиня Н. принять готова,
Ему поверила на слово.

Успехом Чарский окрылён,
Нашёл уж итальянца он:
—Устроил я Вам всё успешно,
Готовьте Вы билеты спешно,
Я не ручаюсь за успех,
Собрать барыш не будет грех.

—Как изъявить Вам благодарность?
Хотите, выслушайте в радость,
На тему Вам, по мне любую,
Вот счас придумайте какую.

—А музыка, аплодисменты?
Мне не нужны и комплименты;
Поэт же Вы, поймёте тут же,
Хвала мне Ваша даже лучше,
Чем буря всех рукоплесканий,
Поэзии непониманий.

—Готова тема Вам: «Поэт
Сам ищет темы для сонет,
Толпа не вправе здесь влиять
И вдохновеньем управлять».

Он взял гитару со стола,
Как ядра пушки из ствола,
Летели строфы из тех уст,
Как выраженье личных чувств.

Далее — стихи Пушкина.

Поэт идёт — открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дёргает его…
— Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать повышенный предмет.

— Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несёт,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждёт?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орёл, тяжёл и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу,
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон,
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона, избирает
Кумир для сердца своего.

Молчал наш Чарский, изумлён,
Растроган он и удивлён:
— Чужая мысль коснулась слуха,
Достигнув Вашего же уха,
Бродить в главе не перестала
И Вашей собственностью стала;
Рождалась Вами беспрестанно,
Ложилась в рифмы постоянно.

Талант достоин удивленья,
Что без труда, без охлажденья,
Влечёт к такому вдохновенью.

На что поэт наш отвечал,
Что сам не знает тех начал:
Берётся, как и что откуда,
Рождает вдохновенье всюду;
И мысль летит из головы,
Несётся вдаль, как скакуны,
Вооружённая рифмами
И дале стройными стопами.

— Пора о вечере подумать,
Какую цену нам придумать,
Не было чтобы всем накладно,
И я бы заработал ладно.

— Рублей по десять за билет;
На том доволен наш поэт.

3

Готова к вечеру и зала,
Подмостки уж возведены,
Но не было ещё начала,
Заботы с чем сопряжены.

Одним из первых прибыл Чарский,
Узнать, где друг наш итальянский,
Доволен он ли обустройством,
Охвачен ли он беспокойством.

Он ждал начала с залой рядом,
В артиста он одет нарядом,
Весь в чёрном, с ног до головы,
Носитель пышной бороды.

Уж полон зал и дамы в креслах
Уселись, выглядят чудесно,
Оркестр свои занял места,
И в плен взяла всех тишина.

Обычно, как бы для начала
Уж увертюра зазвучала,
И в наступившей тишине
Шагнул он твёрдо по сцене;.

Просил назначить ему темы,
Читать по ним свои поэмы;
Но зал молчал, ведь не привычно
И думать будут, неприлично,
Свои желанья выставлять,
Себя хоть в чём-то показать.

Тогда вторично с просьбой этой,
Молчаньем публики задетый,
Держа бумагу, карандаш
Просил он вновь всех каждый раз.

Раздались выкрики из залы,
Чтоб Чарский вроде запевалы
Подал задание бы первый,
Сей шаг скорее будет верный,
Чтоб вечер дале продолжался
Случайно чтобы не сорвался.

Ему поэт подал бумагу
И Чарский вызвался отвагой
Писать заданье, бросить в вазу,
Стоящу(ю) тут же для показа.

За ним свои записки в вазу
Почти что опустили сразу
Два журналиста и девица,
Та, что успела устыдиться;
Посольства некий секретарь,
Ещё один благой сударь.

Из вазы он извлёк записки
И стал  читать их в виде списка:
«Триумф Тассо», «Весна в темнице»,
(Кому-то, может быть, и снится);
«Последний день римлян Помпеи»,
А вот и тема веселее;
«Клеопатра и её любовники»,
До всех цариц всегда охотники.

— Теперь вопрос Вам, как начать,
Иль будут люди выбирать,
Иль будет жребий Вами брошен,
Надеюсь, зал уже опрошен.

— Конечно, жребий, так честнее,
Раздался голос веселее;
Он наклонился с вазой в ряд
И был желанием объят,
Скорее кончить этот торг,
Дарить чтоб залу весь восторг.

Но дам блестящих первый ряд
Не смел нарушить сей обряд:
Никто не тронулся и с места;
Красавица «другого теста»,
Отбросив всякое смущенье,
И не надеясь на везенье,
Вложила свою ручку в вазу,
Достала свёрток она сразу.

— Теперь, извольте прочитать,
Чтоб нам уже пора начать;
С надеждой смотрит на неё:
— «Клеопатра и любовники её», —
Прочла красавица неслышно
И из секрета тема вышла.

Но тема не была раскрыта,
Гласит история веков,
Всё, что касалось её быта:
Там было «много мужиков».
И вновь вопрос он задал залу,
Ему ведь точно не сказали.

— Так вот, кто выдал тему эту,
(Давно известно всему свету),
Назвать любовников каких
Хотели б знать из уст моих,
Ведь у великой той царицы,
(Как утверждают небылицы),
Чтоб что-то было знать о них,
Слишком много было их.

Мужчины громко рассмеялись,
Но тут же, в слух они подались;
— Желал бы знать,— он продолжал, —
В истории что намекал,
Сей темы тот из Вас податель
Пикантных тем доброжелатель.

Молчаньем встретил это зал,
Никто, конечно, чтоб не знал,
Желал податель сей остаться,
Ведь стыдно было им назваться,
Но Чарский выручил опять,
Ведь нужно напряженье снять,
Чтоб длился дальше этот вечер
И запомнилась бы встреча.

— Мной тема та сочинена,
Имел в виду, будто она,
Назначив смерть ценой любви
В её объятьях, что нашли.

И понял всё импровизатор
И начал сразу наш оратор:
 
Далее стихи Пушкина

Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к её престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивной головой.

И пышный пир как будто дремлет,
Безмолвны гости. Хор молчит.
Но вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит:
— В моей любви для Вас блаженство?
Блаженство можно Вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж Вами купит
Ценою жизни ночь мою?

— Клянусь… — о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наёмницей всхожу.

Внемли же, мощная Киприда,
И Вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь — до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья,
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснёт,
Клянусь — под смертною секирой
Глава счастливцев отпадёт.

Рекла — и ужас всех объемлет,
И страстью дрогнули сердца…
Она смущенный ропот внемлет
С холодной дерзостью лица,
И взор презрительный обводит
Кругом поклонников своих…
Вдруг из толпы один выходит,
А вслед за ним и два других.
Смела их поступь; ясны очи;
Навстречу им она встаёт;
Свершилось: куплены три ночи,
И ложе смерти их зовёт.

Благословенные жрецами,
Теперь из урны роковой
Пред неподвижными гостями
Выходят жребии чредой.
И первый— Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый;
Снести не мог он от жены
Высокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья.
За ним Критон, младой мудрец,
Рождённый в рощах Эпикура,
Критон, поклонник и певец
Харит, Киприды и Амура…
Любезный сердцу и очам,
Как вешний цвет едва развитый,
Последний имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно оттенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом…
И с умилением на нём
Царица взор остановила.

И вот уже сокрылся день,
Восходит месяц златорогий.
Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень.
Фонтаны бьют, горят лампады,
Курится лёгкий фимиам.
И сладострастные прохлады
Земным готовятся богам.
В роскошном сумрачном покое
Средь обольстительных чудес,
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое.
Январь 2012