8. Дни - пятый и шестой. Окончание

Дни пятый и шестой – окончание

Марина отыскалась на Петержинском холме
«Как на ладони поданный
Рай – не берись, коль жгуч!
Гора бросалась под ноги
Колдобинами круч» (МЦ)
Перунова гора, где чехи до сих пор жгут во имя его – костер.
Перунова гора, где до сих пор под Ивана Купалу, ищут папоротник и, говорят, – тесно от тел.
Та самая - Гора Поэмы.
Заросшая ельником и розовыми кустами. Колючая и в тоже время нежная гора.
Боковая тропинка вывела к древнему, разрушенному еще Жижкой бастиону. А оттуда – вид на всю Прагу. Прага на ладони, Прага под ногами. И мешались готические шпили с безликими "панельками", мерцало призрачное Барокко, как заколка в волосах Города. Рыжих от черепицы волосах.
Не случилось пророчества в "поэме Горы":
«…Нашу гору застроят дачами
Палисадниками стеснят…» (МЦ)
Нет, Марина! Чехи – чтят. Чувствуют. Да и дом на издревле посвященной богу молний, горе? Храм? – да, дом – нет. Хотя и храм – нужен ли? Крыша – богу разверстых небес? Стены отцу Сварожичу?
Капище – да, кровли – нет. Всею кровлей – купы дубов и вязов.
Мощеные тропинки, лесенки-перебежки… Низкие белоснежные лавочки.
На одной такой, почти у самой вершины, мне померещилась тонкая фигурка, нога на ногу, рука ко лбу… в апофеозе папиросы. Но добежав – только ладошка каштана, с детской доверчивостью протягивающая желудь. Долго сидела и курила на этой лавочке. Не могла подняться. А вокруг падали огромные шишки с кривых древних сосен.
Язычество и поэзия. Марина, Дворжак, Калиостро… Мне же, почему-то звучала в вершинах Песнь Нибелунгов.
Чехи были крещены самыми последними. Их крестили в 12-ом век Кирилл и Мефодий. Но, упрямые, лучше всех сохранили языческие, до христианские  традиции. До сих пор верят в духов и природных богов. Даже подарки под новый год, им приносит лесной дух Ежишек. Которого христианство, упрямо производит от Иисуса. А вот святого Николая они сдвинули аж на 5-е декабря. Увеличив себе вдвое праздничную долю подарков.  Курьез, но Микулаш в свои именины, разгуливает в сопровождении не только ангела, но и черта. Ну и правильно.  Не видя тьмы, как можно судить о свете?
Страна, в которой самое большое количество абсолютных атеистов – 85 %
Остальные делятся между Католиками (процентов 10) Православными, буддистам и совсем чуть – мусульман. Последователей Магомета, там меньше, чем в любой другой европейской стране.
Моей аттеистическо-языческой душе такое не могло не понравиться. Тем более, что Славянскую мифологию люблю даже больше греческой.
На Петержине, древлянский дух. Там витает таинство и мистерия.
Каждая тропинка выводит к волшебному гроту. Венчает ее лучший в Европе планетарий. Поднявшись, сначала на фуникулере, потом своим ходом, до розария на вершине, мы столкнулись лицом к лицу с Юрием Гагариным, который весело улыбался с афиши планетария.
Не помнят зла чехи… не умеют.
Не буду подробно описывать прогулки по паркам, стилизованные под средневековье лавчонки со стеклянными «редкостями» и многие чудеса Праги, которая в этот день подкладывала нам под ноги самые волшебные улочки и самые короткие пути.
В графском Парке, был Черный пруд, правда маленький и без лилий, за то с кувшинкой (одной) и старой развесистой ивой. По лужайкам ходили павлины, зрели Ранетки, маленькие, не больше вишни и увитая розами и плющом деревянная беседка подарила мне на память павлинье перо. А я еще долго искала кем-то забытую шляпку, с которой оно могло бы упасть.
В Вальдштейнских садах – маленьком подобии Версаля, была фольклорама – артисты в народных костюмах осваивались с местностью перед представлением. Все-таки крестьянский наряд в княжеском саду – не смотрится. Рукотворные гроты и прохладные фонтаны, тоже не поразили моего воображения. Петергоф, Версаль, виденные только на картинках, подавляют величием больше, чем это порождение дворянской гордыни.
Куда интереснее Градчаны, куда мы выбрались в последний день. Старинный королевский дворец с древним парком, где вековые дубы и мягкий свет меж кронами деревьев. Замшелые каменные чаши фонтанов, горделивые шпили башен… Первый раз за все время, что мы гуляли по Праге – шел дождь. Небо хмурилось, не довольное нашим отъездом. Но первая половина дня вся дышала озоном и свежестью в преддверии грозы. Сразу резко выделилось золото в кронах, как будто за одну ночь все перекрасили. И горело так ярко на фоне серого, затянутого тучами неба, что болели глаза. Даже лучший художник не подобрал бы такого сочетания темной сепии крыш со светлой, почти желтой охрой природы.
Горело… Горело и грело.
Жадно вдыхая запах палых листьев и влажной земли, мы шли к величественному костелу святого Вита. Древний готический храм до половины закрытый стенами древнейшего Кремля. В огромном сводчатом зале – цветные блики от витражей, мрамор надгробий и золото дароносиц. Потрескавшийся лак деревянных икон, свечи и приглушенный свет электричества. 
Слово человеческое, мне – с тобой коротко знакомой, стыдно, за твою бездарность ( или все же свою?) – передать без пафоса величие и горделивость, какую-то, полную самодостаточность этого места – не возможно.
На каждой стене – стела. Благословили барона, герцога, князя на такой или другой крестовый поход. Обязательная декорация – распятие. И коленопреклоненный дворянин.
Мы рассмотрели, восхитились, пропитались…
Все же с необыкновенным облегчением вышли на свежий воздух. Еще чуть-чуть и я готова была услышать грудной и гулкий голос святилища: «Иди и убей! Вернись с Победой!»  Сели на лавочке, напротив главного, парадного входа в храм. Муж сжимал виски: - Знаешь, сказал мне Тошка – я уже почти слышал его приказ: «Иди и убей!» Там раньше, еще Кельтское святилище было. – Пиктское, - механически поправила я. - Кельты, только восточные.
Если меня накрыл этот впитавшийся в камни, тысячелетиями звучавший приказ, то каково было моему мужу? Человеку, знающему не понаслышке, как это – идти. Убивать. Возвращаться и жить. Перед глазами роились картины. Племена, направляемые дланью жреца, закованные в латы отряды, на шлемах которых – лиловые отблески епископского плаща. И тонкая рука в шелковой перчатке – иди! И плавится воздух в костре.
Гуситское восстание требовало утихомирить разгулявшихся попов. Гуситы проиграли, но и религия больше не правила в Чехии. А сама Чехия, так больше и не поднялась с колен. Не было у нее больше великих воинов, после Жижки. Зато было много Швейков. И слава богу.
А Прага плакала и мочила нас слезами, когда мы что-то оставляли на ее мощеных улочках. И ревела несогласная Влтава, став из лазурной и тихой, вдруг бурной и свинцово-серой.
Я вернусь, за своей пропажей, Прага.
Я вернусь… 

Посадка розлучи на вас. Экипаж корабля, прощается с вами.
Nashledanou, Прага.

Прага. То, что я забыла – подобрал первый встречный. И ничего мне уже не найти.
Знаешь, Прага, что я забыла? Дом. Где-то в пригороде, куда не успела доехать в последний день, из-за дождя. Я, никогда не имевшая родины, впервые поняла, что она могла бы у меня быть. Родина – это не место, где родился или вырос. Тем более, ее не может быть из чувства долга. Родина – это люди. Люди, чей образ действия и мыслей сходен с твоим.
Для поэта родина – это мечта. Сказка о Фантагеро или Златовласке. То – чего не может быть на самом деле. Дворцы и замки, парки 17 го столетия… Узкие улочки на которых пролетка запряженная тройкой лошадей соперничает с новеньким Фордом в скорости. И бывает, что пролетка выигрывает.   Сказка. Мечта… То – чего не может быть на самом деле - Прага.

Витайме вас на палубе нашего летадла…