О любви печаль

Стояли суровые январские морозы. Может быть не такие, как в старину, но деревья трещали, и брёвна стен трещали, так, словно молотком кто-то как даст, даст…
Ночью месяц, звёзды, ясность глубинная, внутренняя, тревожная… А днём солнце в синеве хозяйничает, ни облачка, только белые полосы самолётов… лучи золотые играют в куполах церквей и на снегу… снег искрится, бьёт лучистой белизной – смотреть больно, слёзы… И ёлки в снежных комьях стоят, загадочно и мило… И крыши домов под снегом, как под одеялом – уютно… дымы из труб клубятся, внутри тепло, пахнет дровами, дымком и каким-нибудь деревенским варивом, а то и пирогами… Хорошо… ай, как хорошо!..
 
Кому хорошо, а кому и не очень.

Нина Андреевна Смоковникова, пенсионерка и трижды вдова традиционно прочитала кафизму, затем «На сон грядущим», и хотела уже ложиться, как вдруг слышит, будто скребётся кто… «Неужто Тошка пришёл?..» - бросила подушку, которую взбивала, накинула платок, старую шубейку, которой в прошлом году картошку накрывала, сунула ноги в старые, залатанные валенки, выскочила на крыльцо:
- Тоша, Тоша, Тоша!.. Кыс-кыс-кыс…
Никто не отозвался. Тишина. Только месяц, сверкающей саблей по сердцу, и звёзды как соли крупинки на рану…

Неделя как у Нины Андреевны пропал кот. Никогда такого не было. Ну, уходил куда-то по своим делам… ну сутки побродит, и возвращается… а тут неделя, да ещё морозы вон какие стоят… «Никак волки загрызли…» - печалилась старушка. Он ведь у неё был смирный, неповоротливый, раскормленный… добрый… можно даже сказать интеллигентный был котик… Только последнее время гадил гад… Уж она его и так и эдак и уговорами и оранием яростным, и мордой, мордой его в дерьмо, аж задыхаться начнёт… День-два ходит виноватый – уши вниз, глаза долу… а потом опять за своё:  то на постели мокрое пятно, то возле холодильника кучка…
И всё же любила она его, любила стервеца окаянного… и готовила ему отдельно и вкусненько… и конфеточки шоколадные давала, и печенюшки сладенькие, ванильные скармливала, и медовыми пряниками лакомила… И разговаривала с ним, как с другом сердечным… и пела ему всё, что знала от юности… А теперь вот опять одна – хоть волком вой на этот хрустальный, сказочный серп…
Смотрит на месяц и думает: «Надо будет по весне у Людки Гришаковой котёночка взять… кошка у неё уж больно хороша: чистенькая, мордочка умная, всегда такая приветливая…»
- Тоша, Тоша, Тоша!.. Кыс-кыс-кыс… - ещё позвала Нина Андреевна, но в голосе уже не было той жгучей надежды, как в первый раз.

Она заперла дверь на крючок, разделась, легла… закрыла глаза… Но сна не было. Вместо сна вся жизнь её покатилась перед глазами: вот она ещё совсем маленькая бегает по двору родительского дома… а на дворе война… бомбой разворотило сарай и курятник… хорошо корова паслась на задах – уцелела, а то бы точно с голодухи все померли… Вот окончила школу и вслед за братьями и сёстрами подалась в город… Вот первое замужество, рождение первого сына… Вот второе замужество, рождение второго сына… Вот третье замужество – позднее уже, пенсионное, бездетное… Зато внуки были с двух сторон…
О замужествах она рассуждала так: если бы Бога знать, как теперь, с первым осталась бы до смерти. Надо было потерпеть, ан нет – гордость… Из-за такого пустяка разошлись – «Он видишь ли, курить привык в туалете, мол, без курева никак испражниться не могу… а я значит после него сиди там дыши, аж глаза разъедает…» Однако не пустяк это был, далеко не пустяк в причине своей… А причина такова: увела она его из семьи… Правда, он признался ей что женат, когда она уже на пятом месяце ходила… а там у него, в Брянске, помимо жены ещё и двое ребятишек было… Вот и прожили всего два года… Бога не обманешь, своего счастья на чужом горе не построишь… Второй муж тоже  был женат, и с дочерью… Тоже увела – красивая была в молодости, любой мужик глянет и враз обомлеет от такой красоты…
Он, этот Григорий, второй муж Нины Андреевны то же был не пугало огородное: высокий, статный, волосы, как смоль, да кольцами… а труженик какой – их портреты всегда рядом висели на доске почёта… весёлый, горячий, речистый когда подвыпьет, баянист, душа компании… улыбка, как майское солнце – два золотых зуба… Но дрался молодец, что с бабами, что с мужиками одинаково – слова не скажи поперёк… А она ему говорила… всегда говорила, когда после гулянки домой придут: «Когда же ты, жеребец длиннополый по подворотням-то наскачешься, да кобыльих хвостов накрутишься!?.» А бывало и покрепче скажет – городская культура её деревенской-то простоты не упразднила.
Ну, кто, какой нормальный мужик, может стерпеть такую грубую, обидную формулировку дорогого увлечения? Никто. Разве что святой, или тот, кто жизни не любит и красоты не видит, и не понимает тонкостей романтического обхождения. А он хоть и слесарем работал в гараже и был буен и силён, а душа его тянулась к красивым вещам, он музыку любил… без всякого образования и нотной грамоты мог любые «амурские волны» подобрать, да с аранжировочкой… Он с амурами лично о жизни беседовал, и даже видел их во хмелю, и крылышки им разглаживал… И, конечно, услышав такое обличение, он даже слова вымолвить не мог в защиту себя и своих убеждений, а только как даст, даст кулаком в переносицу, да в челюсть, да в глаз – ходи потом в тёмных очках и молчи, потому что больно… Через это у неё и нос кривой был, и голова тряслась… А он так, от водки и помер… без литра ужинать и не садился, на завтрак чекушку подавай… Последнее время совсем тронулся, заговариваться стал… где-то раздобыл фуражку морского офицера, наденет, возьмёт баян, сядет на лавочку во дворе, я, говорит, в молодости адмиралом тихоокеанского флота был, и давай «амурские волны» гонять…
И сыновья у неё были какие-то странные, не то чтобы совсем уж плохие, нет - семейные, но странные, далёкие какие-то… Раз в год по осени приедут, картошку уберут, дров наколют, что-то в хозяйстве поправят, в бане напарятся, водки напьются, песен напоются, по деревне нагуляются… младший обязательно с кем-нибудь подерётся… и всё – до свиданья мама – опять на год… ни письма тебе, ни звонка телефонного… как же – заняты позарез – средний и мелкий бизнес… Ну да ладно, Бог им судья… Слава Богу, хоть такие есть, иные старики вон совсем одни – как можешь так и крутись, и подумать не о ком… А если не можешь? А если сил нету, даже, до сарая дойти дров принести, воды в колодце зачерпнуть?..
И поняла она теперь отчего у неё сыновья такие – первопричину вдруг поняла… Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф… Вот так ночка выдалась…
Последний муж тихий был, уставший, герой труда, знатный механизатор, золотой звездой отмечен… тоже вдовый… сам приехал к ней свататься, из деревни – слыхал от какого-то друга что есть, мол, такая-то и такая в городе, вдова… Согласилась, продала свою квартирку и поехала к нему в этот дом… Не долго пожили… Рак его одолел. Первое время жили хорошо – душа в душу, картошку сажали, капусту, клубнику, яблок было полно, овец пасли, цыплят растили, нет-нет да поросёнка заведут-вырастят-зарежут-продадут… она в столовой работала, он комбикорм выписывал, зерно, сена накашивал сколько надо… кормов хватало… А потом, когда она, после инсульта, к Богу пошла, по-настоящему, церковно, он, коммунист, сильно возревновал… стал противиться, капризничал, скандалил… и занемог… исхудал, пожелтел весь, и вскорости скончался, прямо у неё на руках… У него дочь была Зина и внучка Настя… Всё что нажили вместе, то есть деньги какие, Нина Андреевна разделила между детьми – своими и его… дом завещала Зине – это их дом, да и мало ли как жизнь сложится… Настя замуж выйдет – где жить молодым? Квартиру-то в городе попробуй укупи… а так Зина приедет и будет жить здесь, в отцовском доме, а Настя с мужем в квартире останутся в городе… И сыновья были настойчиво согласны, мол, нам сюда мотатьтся, дом этот стеречь – одни убытки…
Царство им всем Небесное… в смысле, покойным мужьям.
Да, и вот что ещё ей открылось этой ночью о мужьях: со всеми тремя жила она как-то одинаково… Нет – внешне-то, конечно, по-разному, а вот внутренне… никогда они не разговаривали о сокровенном: о мыслях, о чувствах, о переживаниях, о тайных открытиях и разочарованиях… так себе, жили по умолчанию и согласию, делали общие дела, какие традиция предписывает, и всё… не искренно как-то жили, не открыто, каждый в своей скорлупе… Поэтому и не уживались… одно название – совет да любовь… а если говорить про интимную жизнь так и вовсе беда – лучше бы и не было… ну разве что дети родились… а сколько абортов и прочего… молить не замолить…

Лампадка горела под образами. Она специально не гасила её – так легче одной ночевать…Часы мерно стучали на тумбочке за головой. Сколько там стрелки показывали она не знала, а поворачиваться, тянуться неохота было – так хорошо угрелась под одеялом... да и сон стал забирать. И вдруг опять слышит, будто скребётся кто. Подумала: «Нет, не пойду… опять небось бесы куражатся…» И не пошла, и уснула…
Проснулась Нина Андреевна, вопреки обычаю, поздно. Солнце уж било в окно морозцем расписанное, разноцветными искорками искрящееся… Встала, затопила печь, сварила кашу, любимую рисовую на воде, потому как постный день был… поела, чай с вареньицем попила, сидит думает, чем бы ей заняться… И надумала: «Пойду-ка во двор следы погляжу… Снега нового давно не было, может Тошкины следы куда и приведут… а там хоть клок шерсти да схороню…» Вот как она его любила.
Надела она опять свою шубейку, валенки, платок, вышла… Ходит по двору, следы высматривает… Вот он с крыльца скок и к забору подбежал, и на забор запрыгнул… вон и пушок его на штакетине остался, на ветру трепыхается… Она пробралась по сугробу к забору, сняла пушок, на ладони держит, слёзы ручьём… Пошла дальше смотреть… Вот он побежал к сараю, а там к доскам, что сложены штабелями и толью накрыты… И там, в досках, под толевой крышей ему видать уютненько было, безветренно… видно по следам как он туда-сюда бегал… и тут же вот здоровенные следы – волчара, гад ползучий, топтался… видимо стерёг, и как только он, Тошка, высунулся из гнёздышка своего, зубастый его цап, и был таков…
Ревет Нина Андреевна в голос и думает: «Надо пойти Лёшку Трифонова позвать, пусть посмотрит – он охотник, в следах разбирается…»
 
- Привет Лёш! Бог в помощь! Чо делаешь?
- Привет, Андревна! Да вот, за досками надо ехать, а эта железяка, коленвал ему в поршня, никак не заводится… полдня уже ковыряюсь…
- А я к тебе, как к охотнику… за советом…
- Ну… - довольно улыбнулся охотник. – Давай советуйся…
- Тут такое дело, Лёш… Кота моего, Тошку… волки загрызли…
- Волки? – отложил ключ, взял тряпку, вытирает руки.
- Да, следы такие здоровенные… - показывает кулак. – И видно, даже, как он его волоком тащил…
- Волк волоком кота? Надо посмотреть… пойдём…

Пока шли по улице, она всё рассказывала про кота: как нянчила маленького, как воспитывала куда надо ходить по нужде, и как потом, последнее время стал гадить гад… Охотник слушал и ухмылялся себе под нос: «Надо же – волк волоком кота… барана, да – понимаю, но кота… Ну ничего, сейчас разберёмся…»
Пришли, вошли во двор.
- Так… и где же следы волка? – начал расследование охотник.
- Вот… вот они, видишь?.. Вон куда пошёл, разбойник, в аккурат по следам моего Тоши…
- Нет, это не волк…
- А кто же?
- Лиса. У волка след во какой… - мужик показал свой кулак. Баба высунула из кармана свой, приставила… у мужика больше… он улыбнулся…
- Вот смотри: твой кот вон куда бегал – в доски… там у него лежанка была… видишь натоптал – туда-сюда, туда-сюда… Она его видимо  караулила вот здесь, за углом сарая… ветер оттуда дул и он её не чуял… и как только он проголодался, вылез из укрытия и пошёл домой, она его сразу хвать, и поволокла… вот видишь, волок пошёл… пошёл волок, пошёл… к воротам волокёт – соображает, рыжая, что делает… тут в углу, самое удобное место, на лаги прыг и на улицу… вместе с твоим Тишкой…
- Да не Тишкой, а Тошкой…
- Теперь-то какая разница…
- А дальше куда следы идут?
- Там по дороге, как определишь? Грейдер уж раза два прошёл, да машины накатали…
- Ну ладно, если говоришь лиса, то и ладно… а то уж я думала, волки повадились…

Почему-то узнав, что кота утащил не волк, а лиса, Нина Андреевна сразу успокоилась, как будто в её судьбе, и судьбе её кота, от этого знания что-то меняется. Она заулыбалась даже, и решила отблагодарить «следователя».
- Слава Богу, что не волк, а лиса… Пойдём-ка я тебя, Лёша, угощу… утешил ты меня… ох как утешил…
- Не откажусь, Андревна… промёрз до костей, с этим трактором… Ему же сто лет в обед… я его по частям собрал, когда колхозное добро растаскивали…
- Ладно, пошли в дом, там расскажешь…

Вошли, сняли верхнюю одежду: он тулупчик тёртый временем, она шубеечку линялую… валенки… Она ему тапочки подаёт…
- Не надо… я тапочки не люблю…
- Пол холодный… простынешь…
- А я по половичкам… половички-то  у тебя какие красивые, цветастые…
- Нравятся?
- Нравятся… я красоту люблю…
Она достала бутылку, капустки квашеной, помидорчиков, огурчиков, порезала хлебушка, яички были варёные, вчерашние…
- Может и ты со мной, за компанию? – глаза его искрились, глядя на водку.
- Не могу – постный день…
- Ну… Андревна… за кота… Царство ему Небесное…
- Тем более нельзя… грех говоришь…
- Ну ладно, ладно… поехали… кому грех, а кому… - хотел сказать «смех», но вовремя спохватился: тебя угощают, а ты над горем людским смеёшься.
Выпил, похрустел капустой…
- Хороша капустка, аж звенит… а моя как сделает, в рот не возьмёшь – клёклая какая-то, кислющая, хоть и сахару, знаю, добавляет… Своя капуста?
- А то чья же…
- Хороша… А ты б ещё лучку сюда покрошила…
- Покрошу… - взяла луковицу, чистит.
- Но волки, я тебе скажу, Андревна… волки в наших местах есть… бывало до речки дойдут с той стороны и стоят зубами клацкают… но дальше ни-ни… речка для них как государственная граница… Плесни-ка ещё.
- А почему так?
- Всякая тварь, Андревна, человека боится, уважает…
- А лиса, что же, не боится? Прямо со двора кота утащила…
- Лиса другое дело… эта хитростью живёт… и потом, они сейчас почти все бешенные… Вот у старика Картузова как было, послушай: он своих лаек летом на улице держит, на цепях под деревом… Пошла, значит, его старуха кормить собак, подходит и видит, борьба – лайки кувырком, все цепи перекручены… пригляделась, а это лиса в цепях запуталась… Вот скажи, Андревна, что этой лисе у собак надо было делать, чтобы в цепях запутаться?
- Да откуда ж мне знать…
- Вот и Картузиха стоит, смотрит и не знает что делать… Потом догадалась, берёт трубу и лисе по башке бац… лежит не шелохнётся… Старуха домой, старику так мол и так… тот бежит, смотрит и правда, лиса… Нагнулся, стал из цепей выпутывать, а она очухалась, цап его за руку… ну он, конечно, разозлился, схватил ту же трубу и добил её… Вызвали санэпидемстанцию, те приехали, взяли анализы… оказалась бешенная… старикам прописали уколы, но не как раньше сорок штук каждому, а новые по две тыщи за штуку… на двадцать восемь тыщ…
- Ого!
- Ну, как пенсионерам скостили половину… но все равно четырнадцать тыщ – это же охренеть можно… Ну, что ты замерла, Андревна, наливай…
Налила. Выпил, опять лишь капустой похрустел.
- Да ты закусывай, Лёш, чо так-то…
- Так оно теплее… и есть ещё не охота – позавтракал плотно… Так вот, в позапрошлом году, волков видели в Кудрявино… Две бабы идут в храм на вечернюю, темно уже, зима, смотрят вдоль дороги волки сидят, пять штук… здоровенные, как телята… а один, вожак, с лошадь будет… не меньше…
- Ну, ты так-то уж не ври…
- Это я чтоб тебя малость повеселить…
- Повеселил… спаси Господи…
- Тогда ещё одну налей…
- Всё, Лёша, это последняя… тебе ещё за досками ехать…
Выпил. Теперь взял помидор на закуску.
- А про лошадь ты зря смеёшься… есть такая лошадь малорослая – Пони называется… есть ещё меньше, карликовая, но та, как твой Тошка покойный будет…
- Неужто такая махонькая…
- Во какая… называется Кода… а ты чо, телевизор не смотришь?
- У меня и нет его…
- Ну, ты даёшь, Андревна… так же и закиснуть можно… и одичать…
- Ничего, как-нибудь, с Божьей помощью… недолго осталось…
- Погоди я тебе недосказал… Идут значит, эти бабы в храм, видят волки сидят на обочине… страшно стало… одна другой говорит: «боюсь я, давай вернёмся…», а та ей отвечает: «ты что, мы же в храм Божий идём! Давай молиться, и Господь нам поможет…» И правда, прошли с молитвой, волки даже не шелохнулись…
- Вот в это верю… - и она знала эту историю, на приходе рассказывали, даже статья была в приходской газете… но смолчала, чтобы не портить рассказчику настроение.

По всему было видно, что ему стало хорошо… глаза чуть помутнели… руки отяжелели… Он откинулся на спинку стула… оглядел избу…
- А у тебя ничего… всё на месте, удобненько… Одной-то страшно небось по ночам… мало ли кто нагрянет… время стрёмное – кризис, безработица, зарплату недоплачивают, олигархи жируют… народ злой…
- У меня и брать-то нечего… телевизора нету… холодильнику лет тридцать…
- А иконы? Вижу старинные…
- На всё воля Божья…
- Плесни-ка ещё, и я тебе серьёзный разговор выложу…
- Нет, я сказала – всё, значит всё. Ша!
- Ладно, и так скажу. Есть у меня дядька, двоюродный брат матери… в Листовке живёт, сорок верст отсюда… Вот такой мужик… тоже лет шесть как жену, тёть Клаву, схоронил… не курит, не пьёт…
- Ага, не пьёт – за ухо льёт… Знаю я вашего брата: и пьёт, и курит, и матерится, так что ёлки трясутся… Поняла я тебя, Лёша, поняла… Не надо мне ничего этого… Хватит назамужничалась… во как… Дайте хоть перед смертью пожить в тишине, в благочестии да в чистоте…
- Ладно, Андревна, моё дело предложить, твоё дело отказаться… И всё же, налей ещё… ну хоть половиночку… а то у меня от этих переговоров всё тепло из организма вышло… чую, ноги стынут – точно простужусь… а мне ещё за досками ехать…
- Ладно, на… и ступай, сват, ступай…

Проводила его, убрала со стола, оделась получше, как в церковь ходила, и пошла к Гришаковым, насчёт котёнка договариваться.
Солнце уже клонилось к закату, краски сгущались, мороз крепчал, снег под ногами поскрипывал, дышалось легко. Нина Андреевна шла по улице, улыбалась, вспоминая охотника Лёшу и его сватовство… представляла как если бы она согласилась, какая бы у неё началась жизнь… Нет, не надо, не приведи Господь… лучше о другом подумать… и она стала воображать себе нового котёнка: «Хорошо если серенький будет, как Тошка… а может лучше рыженького взять, что бы не напоминал…»
На том конце деревни, откуда она шла, затарахтел трактор… «Слава Богу – подумала. – Завёлся…»

Она подошла к калитке Гришаковых, нажала кнопку звонка. Ждёт, думает: «Пока эта Людка оденется, околеешь тут… такая капуша, прости Господи, сил никаких нет на неё…» Посмотрела на окна, в одном окне занавеска шелохнулась – «щас выйдет…»
Вдруг слышит в колокол бьют, благовест, на обедню зовут… «Не может быть – подумала, - среда нынче… да и не время уже к обедне-то звать… если только на всенощную…» Обернулась в сторону Кудрявинского храма, куда ходила на службы, прислушалась – нет, не оттуда звон…
- Ой, что это с тобой, Андревна!? – запричитала Людмила, открывши калитку. – Погоди, родная, погоди… Васька! Васька, боров глухой!
- Чо орёш-то, как резаная? – на крыльцо вывалился большой, упитанный супруг.
- Скорую вызывай! Живо! Видишь, человеку плохо… серце наверно… упала бедная… Да шевелись ты, чёрт неповоротливый!.. Не померла бы…




04.02.12
22:43