Староста

Юрий Грибов справлял юбилей. Справлял в три этапа. Первый – корпоратив в ресторане, второй – дома для самых близких родственников, третий – тоже дома для остальных.
Снытин попал в третью группу. Причём, как сам он определил, совершенно случайно. Он вдруг вспомнил, что не поздравил с юбилеем давнего друга. И вообще, они так давно не виделись. Спешно набрал номер и прокричал в трубку:
- Ало! Привет, дружище! Поздравляю! Здоровья…
- Спасибо, Митя, спасибо. Извини, не могу говорить. Приезжайте в субботу к нам, с Галей…
- Договорились.

- Я не поеду. –  сказала жена.
- Почему? – удивился муж.
- Всё это уже надоело… хочется чего-то новенького… мне предложили горящую путёвку в Испанию… на две недели…
- Одну?
- Да одну… извини.
- Значит, ты заранее решила, что поедешь без меня, так?..
- В общем, да… и потом, у тебя заграничного паспорта нет… тебе же и здесь «некисло»…
- Интересно…
Сначала он занервничал, хотел даже устроить театр абсурда, но потом подумал: «И ладно – пусть развеется… и мне одному будет проще – никто дёргать не будет: «меньше пей», «молчи», «а вот этого не надо»… и потом – две недели полной свободы…»
- Ну, хорошо… будь по-твоему… Но знай, я буду скучать без тебя…
- А вот этого мог бы не говорить… двадцать лет совместной жизни… эти вечные твои шуточки…

Грибовы жили состоятельно. Стол ломился от яств. Чего здесь только не было… Впрочем, сегодня этим уже никого не удивишь. Икру с коньяком в Москве и по будням едят… Из всех собравшихся Снытин знал только юбиляра, его жену Наташу, сидевшую слева от мужа, и тестя Василия Захаровича, занявшего ближний правый стул. То есть, зажали как в тисках. Юбиляр улыбался во все стороны, но был молчалив и, как бы виновато, сдержан. Потом выяснилось, что на втором этапе он сильно налегал на виски, как-то некрасиво плясал и очень нехорошо отвечал тостующим, а, когда гости стали расходиться, проводить не смог – был в отключке…
С первым словом, традиционно, поднялся Василий Захарович. Он был родом из белорусской глубинки и почему-то терпеть не мог, когда в его присутствии звучало слово «бульбаш».
- Значшит так, дорогхой зяцёк, мы собралися здесь, чштобы поздравиць цебя с твоим пяцисицилецием, и пожелаць цебе крепкогхо здоровья, шчасьцья и долгхих, долгхих лет жиизни!
- Спасибо, папа… - он поблагодарил тестя так, будто слышал эти слова впервые.
Выпили, стали закусывать. Разворошили красиво оформленные салаты и прочее. Ели молча. Веселье не шло.
- Между первой и второй промежуток небольшой… - не очень смело предложил юбиляр. – Слово предоставляется моей супруге Наташе…
- Я и сама знаю что мне… - сказала Наташа и поднялась.
Могучий торс с обильной грудью выдавали сильный характер этой женщины. Глядя на неё, сразу становилось ясно кто в доме хозяин. К тому же, она была на шесть лет старше.
- Ну, что тебе сказать, дорогой мой муженёк… Этот твой юбилей не самое страшное в жизни… Не надо отчаиваться – всё только начинается… - со всех сторон послышался хохот, который вдохновил её и она продолжала, судя, по всему, не зная уже как закончить, - А что? У тебя всё есть: дети, внуки, квартира, машина, дача… - тут хохот сразил и её. – И друзья, и родные… мы не дадим тебе скучать… Правда друзья?! Ха-ха-ха…
- Правда! – хором ответила хохочущая компания…

Теперь веселье шло. Тостировали по кругу. Пожилые громоздили от себя, молодёжь читала стихи, скаченные из Интернета. Снытину запомнился один, озвученный племянником юбиляра со стороны жены:
Пусть твой день будет полон успеха,
Пусть счастливейшим станет из дней,
Пусть звенит от задорного смеха
И сияет в улыбках друзей.
Пусть звучат поздравленья и тосты,
Бьется радостно сердце в груди,
И пусть будет все сложное - просто,
И большие дела впереди!
«Интересно, какие такие большие дела его ждут впереди, когда у него уже всё есть? Если только война или стихийное бедствие… не дай Бог, конечно…» - думал Снытин. Он сидел третьим после Василия Захаровича, и, посчитав, заключил: «Ну, пока до меня дойдут…»
Нет – он знал что сказать, но был удивлен… удивлён тому, что сам хохочет, но над чем? Он никак не мог уловить смешного основания в происходящем: «Ну ладно молодёжь, у них сознание ещё паховым мёдом питается… а эти-то старички чего ржут – одной ногой уже в гробу, а туда же: «всё только начинается…» Что начинается?..»
 
Мужики выходили курить. Снытин не курил, сидел на месте и разговаривал с оставшимися, то есть с женщинами.
- Митя, а почему Галя не приехала? Мы так давно не виделись… – спросила Наталья.
- У неё мама захворала, она поехала к ней… - соврал, а что делать – скажи правду и замучаешься объясняться. 

Наконец очередь дошла до него. Он поднялся, посмотрел другу в глаза и серьёзно заговорил:
- Я присоединяюсь ко всем выше сказанным… - потерял слово.
- Речам. – весело подсказали студенты.
- Да-да, речам… Признаться, я такого весёлого юбилея ещё не видел…
- Я тоже… - согласился юбиляр.
- Однако, я бы не стал так веселиться… - наступила тишина, никто не гремел посудой, даже жевать перестали… - Ведь не случайно теперь каждые пять лет будет юбилей… как напоминание о…
- Интересная мысль… - Грибов тоже поднялся…
Снытин вдруг вспомнил жену, ему даже показалось, что он почувствовал, как она дёрнула его за рукав и прошипела: «Что же ты несёшь, правдолюб окаянный…»
- Ну, продолжай, продолжай, Митя… - Грибов пристально смотрел другу в глаза.
- Да, собственно, это я к тому, что чаще будем видеться… - он улыбнулся, радуясь, что так легко удалось выкрутиться… - Да, брат, здоровья тебе и удачи в добрых делах… Давай на брудершафт? – он отодвинул стул и приблизился к другу.
- Да ладно тебе, что я женщина… или ты…
Словом брудершафт не получился – трижды приложились щеками. И веселье сразу как-то пошло на убыль. Все всё поняли. Пытались говорить о политике, экономике, кризисе, ЖКХ, ценах на бензин… но тщетно – при таком изобилии и праздности трудно было разжигать недовольство и негодование.

Когда расходились, Грибов шепнул Снытину:
- Ты единственный, кто сказал что-то стоящее… Я бы хотел продолжить… Давай условимся так: в ближайший выходной едем ко мне в усадьбу, вдвоём, попаримся в баньке, накатим без ограничителей, и уж наговоримся всласть… Лады?
- Очень даже лады… я две недели холостой… Галка уехала в… в деревню к матери… та захворала что-то…
- Отлично… В смысле, договорились. О деталях созвонимся в четверг…

Неделя пролетела как один день. В условленный час в пятницу Грибов подъехал к дому Снытина и позвонил по мобильному:
- Ало! Привет. Готов?
- Да, выхожу.
Он оделся, вышел на улицу. Температура повышалась. На мгновение выглянуло закатное солнце, точнее матово пробилось там, где серая хмарь была тоньше. Вспомнил, как в таких случаях говаривала его прабабушка Вера: «Просьяивает…»
Дышалось легко. У подъезда стоял большой, чёрный внедорожник. Грибов, тоже большой и красивый, вышел на встречу.
- Клади вещи в багажник… Баню уже топят…
- Погоди, ты сказал, вдвоём будем?
- Мы и будем вдвоём – это прислуга…
- А-а-а… о-о-о…
- А то…
Мощный двигатель зарычал, как потревоженный лев, и машина выскочила со двора.
- Лошадей двести?
- Четыреста… Как сам-то?
- Да ничего… кто понял жизнь, тот не спешит… тружусь потихоньку…
- Видишь ли, я тоже не бездельничаю…
- Слушай, у нас, куда ни глянь кругом деловые люди, а страна…
- А ты как был зануда, так и остался – никогда не знаю, шутишь ты или обижаешься… или сам хочешь обидеть…
- Шучу, шучу…
Ехали в плотном потоке. Перед светофором водитель маршрутного такси пытался протиснуться вперёд Грибова. Грибов посигналил и сделал ему замечание, хотя тот, вряд ли услышал его.
- Куда прёшь на своей «ГАЗели», петушок! Я сейчас тебя так прижму – опоносишься! Посмотрите на него, ещё глазки строит… – и уже обращаясь к Снытину, – Кого-нибудь из наших видел?
- С Мишкой и Вовкой встречаюсь регулярно, а остальные мне как-то и не интересны… Правда, видел в метро, будто Лазаря, но не уверен…
- А я поинтересовался в Интернете, в «одноклассниках», да потом сильно пожалел… Такое прислали, Митя…
- Небось, сплошная матерщина?
- Хуже всего то, что жена рядом сидела… Какие у тебя, говорит, однополчане витиеватые, ужас…
- А помнишь майора Былинкина?
- Как же, он мне в любви признавался: люблю, говорит, тебя, сержант Грибов, как сына родного…
- А ты знал, что у него сын в Афгане погиб?
- Знал.
- Мне на память сейчас пришёл один эпизод. Это ещё на первом году службы было. Тогда каптёрщиком служил такой длинный, худой грузин Важа. Помнишь?
- Помню, у него ещё ноги в сапогах болтались, как прутья в толстых трубах…
- Итак, лето, жара... Стою дневальным. Вернее, сижу на тумбочке перед входом в казарму. Дверь распахнута, как, впрочем, и моя гимнастёрка, хотя я ещё не дед. В таких случаях, помнишь, говорили «зелёный обурел». Вдруг в дверном проёме появляется майор Былинкин, он, если не ошибаюсь, был начальником штаба нашего подразделения.
- Да, а командиром подразделения был капитан Морщинин.
- Вскакиваю с тумбочки, мгновенно застёгиваю верхние пуговицы и крючок, и что есть мочи ору: «Смирррно!» А Блинкин: «Вольно. Чё орёшь – никого нету? А где каптенармус?» Отвечаю: «В каптёрке.», «Важа!» – кричит в сторону каптёрки. Открывается дверь, выходит заспанный грузин. Гимнастёрка нараспашку, ремень ниже семяпровода, шаркает подкованными каблуками… «Товарищ солдат, что у вас за вид!» – хмурится Былинкин. Грузин нехотя застёгивается, поправляет ремень, а он ему: «Значит так, Важа, к нам едет комиссия из штаба округа! Берёшь дневального, и наводите порядок в тумбочках! Ясно?», «Так точно.» – мычит грузин, Блинкин ему: «Чтоб никаких карт, дембельских альбомов и прочего… Ясно?!» – «Так точно.» – «Да, и мыло разложи! И чтоб полотенца у всех были чистые! Ясно?!» – «Так точно.» – «И чтоб рубчики на постелях, как струна! Ясно!?» – «Так точно.» – «Выполняйте!» – «Есть.» Былинкин уходит, а мы с Важой приступаем к выполнению приказа. Какое-никакое, а всё развлечение. Проходит время, мы своё дело сделали, опять сижу на тумбочке, Важа у себя в каптёрке, дрыхнет… опять входит Былинкин. «Важа! – кричит прямо с порога, – Собирай мыло, комиссия уехала!»

Доехали довольно быстро – не сезон. Когда свернули с трассы, было уже темно. Свет фар легко скользил по заснеженному просёлку, на поворотах упирался в дома и заборы... Снытин пытался узнать местность – ведь он здесь бывал, и не раз… но как ни всматривался толком ничего разглядеть не смог.
- Завтра пойдём гулять, всё тебе покажу и расскажу. Тут всё позастроили… от реки до самой станции, сплошняком… Тысячи домов, тысячи! Дачный город! Если бы не Калавановское шоссе то с Тригорским соединились бы… А ведь какие поля были… рожь колосилась… стоговали… пастухи кнутами щёлкали, коровы мычали и телились… петухи кричали и топтали, куры неслись… Помнишь, мы же с тобой после армии приезжали сюда?
- Помню. Потом ты мне даже предлагал соседский участок купить за три тысячи рублей.
- Сейчас я этот участок за три тысячи долларов за сотку купить не могу… пятнадцать просят!
- А если бы я купил тогда этот участок? – Снытин улыбнулся.
- Ну, с тобой-то мы бы скорее договорились… – Грибов взял телефон, набрал номер, – Кузьма, собак загоняй и открывай ворота, через пять минут будем.
- Удобно да?
- Что?
- Мобилка…
- Шутишь?
- Нет, вспомнил, как мы с тобой после армии разминулись из-за отсутствия связи…
- А-а-а… ты дембельнулся на десять дней раньше…
- Да, три дня пробыл дома и поехал в Москву искать тебя по адресу твоей тётки… но там тебя ещё не было… ждал… на вокзалах ночевал…
- А я едва повидался с предками, переоделся в гражданское и сразу к тебе. Приезжаю в Забельск, последний автобус на Жмыхино полчаса как ушёл. Пришлось пять километров пешком чапать… Иду согнулся весь, ветер в лицо, снег с дождём… пока дошёл мои клеша ледяной коркой покрылись… я их снял, поставил, Виктор Григорьевич, отчим твой, мне сразу стакан самогона – бамс…

Свернули влево, ехали между заборов. Машина мягко переваливалась с боку на бок, копируя рельеф местности.
- Кузьма – это брат жены? – спросил Снытин.
- Нет, работник, таджик… но такой умница, трезвенник, в прошлом году хадж совершил, заочно учится в медресе, имамом будет… он у меня уже пять лет…
- Не боишься?
- Нет. Я наших, русских больше боюсь… Меня же соседи, алкаши сожгли… А разве ты этой истории не знаешь?
- Нет. Мы с тобой лет семь почитай не виделись…
- Да, пожалуй… Господи, как быстро время летит…

Ворота открыл человек лет сорока семи, среднего роста, с бородой.
- Вот это и есть Кузьма. У меня их трое сейчас здесь: он, его сын Васька и Костя молдаванин.
- Ты их по-русски называешь, не обижаются?
- А с чего им обижаться, они тут как в санатории – на полном пансионе. Я специально для них дом поставил семь на восемь, в два этажа… там всё: и санузел, и душ, и горячая вода, у каждого своя комната, в каждой комнате телевизор… холодильник всегда полный, включая пиво и вино…
- Ты же сказал, они не пьют…
- Таджики не пьют, а молдаванину только дай… но я его ограничил: однажды он надрался до тошноты, так я его половины зарплаты лишил, и сказал: ещё раз такое повторится, выгоню вон! Могу сказать смело: им со мной повезло, и они это понимают. Правда, я не разрешаю им выходить на улицу…
- Нелегалы?
- Да.  Но я о них забочусь: сам передаю их деньги и паспорта курьерам…
- Не понял.
- У них эта система работает лучше госпочты: отдаёшь деньги человеку и спи спокойно – твои родственники там, в далёком горном кишлаке обязательно их получат…
- А что с паспортом? – Снытин жил беспечно, по настроению, заграничного паспорта не имел и ничего, что с этим связано, не знал, и даже не интересовался.
- В паспорте раз в три месяца нужно делать отметку о пересечении границы. Опять же отдаёшь человеку и он, за деньги, разумеется, это делает… Ладно выходим, а то сидим в машине, как бомжи.
- Бомжи в таких машинах не сидят. – Снытин открыл дверь, свесил ноги и нащупывал ступеньку.
- Сразу видно, что ты человек не автомобильный…
- И не интернетный… – зачем-то прибавил Снытин.
- Иди сюда, неинтернетный человек, я тебя с Кузьмой познакомлю.

Усадьба освещалась фонарями, очень похожими на те, что стоят на Тверском бульваре. Наряженные ёлки и туи тоже светились огнями. Всё пространство имения, ограниченное добротным каменным забором, снаружи отделанном под плетень, было застроено, заставлено и завалено так, что вопросов не возникало. Но Снытин всё же спросил, общения ради:
- Когда планируешь завершить строительство?
- Никогда! Одно строю, другое перестраиваю… Такова, брат, диалектика русской жизни… Тут, без малого гектар… Соседа я всё равно дожму, вопрос времени, сейчас просто некогда… Туда перенесу теплицу, огород и вон тот сарай, а здесь нормальный дом поставлю… Ещё прикуплю участок, что напротив ворот, через дорогу – там у меня конюшня будет…
- Через дорогу удобно ли ходить? – подшутил Снытин, но Грибов этого не заметил.
- Подземный переход сделаю… Вот это у меня сторожка… Это летний домик, для гостей – в основном тёща живёт и Наташкина сестра с дочкой…
- А это что?
- Это тоже гостевой домик, но пока мы в нём живём…
- Ничего себе домик! Небось, девять на двенадцать?
- Не угадал – двенадцать на восемнадцать! Здесь тоже ни в чём нет недостатка: и оранжерея, и охотничья кухня, и гостиная с камином, с русской печью, и наша спальня… на втором этаже: мой кабинет, детская – для внуков… библиотека, ванная комната и туалет, холл… не волнуйся, на первом этаже тоже вся сантехническая инженерия присутствует…
- Я волнуюсь по другому поводу: ты что, охотник?
- Нет – стиль такой. Охотники – друзья, точнее партнёры…
- Слушай, я смотрю у тебя все строения в два этажа…
- Да. Даже вольер для собак… Но основной дом будет в три: первый этаж из камня, второй и третий – дерево, цокольный этаж я не считаю… Готовлюсь. Вон там под навесом сорок восемь стеклопакетов для окон… там гора железа: трубы, швеллера, арматура… там горы камня и кирпича, плиты… там доски, брёвна, брус… Весной думаю начать… Я ведь сам себе и архитектор и прораб… Привожу бригаду хохлов, беру лопату и говорю: ребята, вот от сих и до сих… Но! Я ж перед этим каталоги листаю, изучаю заграничную эстетику… думаю…
- Да, брат, могуч ты и кипуч! И творюч! А не проще ли нанять хорошего архитектора, дизайнера, прораба… чтобы как-то к местности привязать, с архитектурой других домов в гармонию войти – так сказать, поддержать культурные традиции… как в Швейцарии, в Австрии…
- Не-е-ет, я свой интерес никому не доверю, к тому же, экономия. Знаешь, сколько они, хорошие, запросят? Мама не горюй, папа не кури… И потом, какая там архитектура, я тебя умоляю! Завтра сам увидишь – кто во что горазд… А про культуру ты мне лучше не говори: включаешь телевизор – есть культура, выключаешь – нет культуры… Посмотри сколько мусора кругом! Хочешь знать, как они меня сожгли?
- Хочу.
- Нажрались до зелёных соплей, до поросячьего визга… матерились так, что электричку было не услыхать… накурили – хоть топор вешай… Сперва в домино играли до потери сознания, потом дрались табуретками… Главное я всё это видел в окно – дома-то рядом стояли, забор вот такусенький был… Мне бы пойти да разогнать их, а я спать завалился, думаю: а, ладно, не впервой, сами разберутся… Короче, надрались, наматерились, наверняка, ещё по стакану залудили на сон грядущий, и прямо так, не раздеваясь, с сигаретами в зубах и задрыхли… Пожарники говорят короткое замыкание, электропроводка старая… но я-то знаю, что у них бычок упал на матрас, потом ковёр загорелся, мох, пакля… а там и всё остальное, включая и мой дом…
- В окно видел?
- Нет, но, зная их нравы, догадаться не трудно. Я, слава Богу, один был. Кузьма вбегает, кричит: «Гарим, шайтан иво падири!» Я в одних трусах выскочил, босиком, снега даже не почувствовал… Но, как говорится, что Бог не делает всё к лучшему. Если бы не пожар, то мне, боюсь, до сих пор не удалось бы расширить территорию… Знаешь как они кочевряжились когда я предлагал им свой вариант мирного соглашения! Говорю: ребята, я куплю вам хороший дом в этой же деревне только за оврагом… завтра покажу тебе этот дом… а за этот участок, говорю им, с вашей перекошенной халупой, я дам вам столько денег сколько вы ни когда в жизни не видели, и не увидите… И знаешь, что они мне ответили?
- Что?
- Мы, говорят, родину не продаём… тут, говорят, наши предки жили… Но я ж понимаю, что они от зависти и жадности так изгиляются. Им эту халупу никогда бы не поправить, они же все жили и пили на пенсию матери в основном – никто не работал, случайными леваками пробавлялись... Говорю им: назовите мне хоть одного предка, кроме вашего деда Ивана Куропатова, который прославился тем, что церковь в Тригорском крушил! Молчат. Ты не представляешь, как они меня достали своей простотой… Приезжаю в пятницу, на выходные, и отдохнуть хочется, и дел по горло… не успел переодеться – стук в калитку, здрасьте вам: «Юрий  Ляксеич, пахмяли, саседушка, загибаемси…» Понимаю – сам болел… Нате вам бутылочку, поправьте здоровьице… «Вот спасибочки, блогодетель ты наш, дай Бог тебе здоровьичка и многих лет жизни…» И всё, казалось бы, до свидания, ан нет – они и в субботу стучат, и в воскресенье стучат… Но, согласись, Митя, один раз – это случай, два – система, а три – уже патология… То есть каждый раз одно и то же. Думаю, ладно – это мой крест, надо заботиться о ближних. Собираясь в деревню в пятницу, всегда заезжаю в какой-нибудь супермаркет, чаще всего в «Ашан», набираю тысяч на десять-пятнадцать жратвы, сразу всем: собакам, таджикам, хохлам, себе… думаю ладно, буду и этим брать – тысяча рублей не деньги, когда речь идёт о спокойствии… Беру им три бутылки недорогой водки, но и не палёной, батон колбасы и хлеба побольше… Приезжаю, и сразу сам к ним стучусь, отдаю пакет, нате, мол, поправляйте здоровье, и чтоб я вас не видел и не слышал… Дело дошло до того, что я стал приливы творческого наития испытывать, стал заботиться о вкусовом разнообразии моих подопечных: сегодня одну водку возьму, в следующий раз другую, потом ещё какую-нибудь… и с колбасой так же… Смотрю они откликаются, говорят: «…В прошлый раз водочка-то того, не хороша была, Кольку вон даже стошнило… И ещё, Ляксеич, бужининки бы а, и селёдочки…» То есть, веришь ли Митя, я через них в дешёвых водках научился разбираться… Ладно, хватит о грустном, пойдём, переоденемся, и в баньку.
- Погоди, если они все сгорели, с кем же ты сделку совершал?
- Не все, бабка у них, как пьянка, всегда к подружке, бабе Насте Зараевой уходила, с ночёвкой… После пожара приехал родственник из Хохляндии, начал её опекать… Я его за жабры взял, говорю: чубатый, ты всё понял? Он говорит: я за этим и приехал, сколько даёшь?

Они вошли в гостевой домик, в тот, который с оранжереей и охотничьей кухней. Грибов дал Снытину тапки и пошёл переодеваться из офисного в домашнее. Снытин уже был в домашнем, он поставил рюкзак к стене, снял куртку и стал оглядываться.
Чем больше он вглядывался, тем более изумлялся. Всё было заставлено и увешано так плотно, что комар носа не просунет. Снытин на мгновение ощутил себя на вернисаже в Измайлово. Медные чайники, самовары, прялки, кавказские кинжалы и казахские балалайки… ложки, блюда, колокольчики… Гжель и Хохлома, Гусь-Хрустальный и Городец… сухие черепахи, крокодилы, рыбы, чучела птиц, рога лосей и оленей, шкуры лис, волков и медведей… мушкеты и ружья, сабли и шашки, даже пулемёт «Максим», зачем-то выкрашенный в красный цвет, и расписанный чёрными китайскими иероглифами... но больше всего Снытина поразили бутылки, дорогие бутылки: коньяк, виски, вино, водка… они стояли всюду, выглядывали из-за каждого предмета, каждого куста и дерева оранжереи…
- С ума сойти! – вырвалось в слух у гостя.
- Нравится? – Грибов вышел из-под лестницы, что вела на второй этаж.
- Неистощимо… Пойдём париться?
- Пойдём, пойдём… давно пора. Я тебе сейчас валенки выдам и бушлат… У тебя какой размер ноги?
- Сорок третий.

На улице было тихо. Чёрное, безмолвное небо над фонарями придавало тишине непостижимую глубину и объём. В такие минуты Снытин испытывал особые чувства. Простучала электричка, и опять стало тихо.
Валенки сильно влияют на походку. Шли, как на квадратных колёсах.
- Думаешь, я не понял, к чему ты клонил там, на юбилее… – Грибов заглянул Снытину в глаза.
- Прости, я не хотел, само как-то вырвалось… можешь ничего не говорить.
- Нет, я скажу. Я помню о смерти… каждое воскресенье в храм хожу… Да – последнее время со здоровьем у меня неважно: и сердце пошаливает, и давление… Но жить-то надо… у меня внуки… Нет – с мотивацией у меня всё в порядке… да и дела так плотно накатывают, что только успевай разруливать… Ну, вот мы и до баньки добрались.
- Это банька? Это похоже на терем… А в терем тот высокый нет хода никому… - иронично пропел Снытин.
- Скажешь тоже, «терем»… А это у меня прудик, летом здесь черепахи, карпы… Специальный человек приезжает занимается… В позапрошлом году, как-то ночью дикая утка залетела, села на воду, а взлететь не может, представляешь? Мужики сачком поймали…
- Зажарили?
- Нет, соседу через три дома отдал. Он охотник, как подсадную использует… Потом он ей селезня купил – теперь целое стадо… говорит прожорливые, ужас – только успевай комбикорм подвозить… Так, проходи, вот тут тапочки… вот вешалка…

Путь в парную оказался долгим и познавательным. Грибов водил Снытина по «банному терему» и с упоением рассказывал о своих достижениях.
- Проходи. Это холл-гостиная… русская печь, с подтопком – готовить можно… А каковы изразцы, а? Оцени.
- Да-а-а…
- Здесь топка каменки, которая в парной… вот дверь в парную, вернее в предбанник…
- То есть ты парную топишь отсюда? – специально изумлялся Снытин.
- Да, пожалуйста… – Грибов открыл дверцу топки и подбросил два полена. – Они же рядом стоят, удобно: одна поленница на две печи…
Оглядываясь, Снытин сразу понял, что здесь всё тоже самое: вернисаж в винном погребе… Он заскучал, он попал не в свою тарелку, ему выпала роль оценивать и хвалить… поддерживать самосознание друга на высоте…
- Юра, ты что, так много пьёшь?
- С чего ты это взял?
- Ты посмотри, у тебя, что здесь, что там бутылки торчат из всех щелей…
- Это я чтобы не обижать людей…
- Не понял.
- Ну, представь себе, приехали ко мне солидные люди, сотрудники, партнёры по бизнесу, привезли эти бутылки и прочее… куда это всё девать? Вот я и расставляю на виду… люди смотрят потом на свои подарки, как они удобно и уважительно пристроены – им это льстит…
- А тебе не льстит?
- И мне льстит… Живу в достатке, плохо ли?
- Нет, Юра, ты живёшь в избытке.
- Завидуешь?
- Шучу. Прости, дурная привычка.
- Ладно, идём дальше. А вот здесь у меня маленький музей… Я староста в этой деревне… каждый год в День Победы собираю всех сознательных на братской могиле. Поднимаю российский флаг, возлагаю венки, произношу речь, ну и, как положено, по стакану водки, а кто в силе и два, и три… Вот фотографии… смотри, вот я поднимаю флаг… вот возлагаю венок… вот разливаю водку, заметь стаканы гранёные, ещё с тех времён… Хочешь такими будем пить?
- Боже упаси! Я конечно не против выпивки, но…
- А вот посмотри сюда – это я в прошлом году племянника на братскую могилу водил… оболтус, ничего не знает… смотри: стоит руки в карманах, морда кислая, живот ведра на два, как у меня – от пива распух… а ведь ему всего семнадцать лет – защитничек родины… Прости Господи! А это вот немецкая каска… смотри, как немчуре по башке врезали… а вот патроны: это немецкие, а это наши… гранаты, снаряды, обмундирование… вот «шмайсер», а вот «ППШ»… Я копателям заказал ещё «парабеллум» и «ТТ»…
- Париться-то будем?
- Давай так: ты делай пар, а я пока стол накрою… Или сразу по рюмочке врежем? Для куражу…
- Нет-нет, сперва попаримся…
- Ну, тогда пойдём, покажу тебе, что и где… а как – ты лучше меня знаешь…

Предбанник Снытину очень понравился – просторный... Посередине большая дубовая бочка с лестницей, наполненная холодной водой, в правом углу душевая кабина, в углу напротив стеллаж с банными принадлежностями, между ними длинный стол… по стенам вешалки с банными шляпами, полотенцами, простынями и махровыми халатами… слева две двери: одна в парную, другая в бойлерную…
- Ты наверное удивляешься такому большому предбаннику?
- Да.
- Здесь ещё турецкий хамам будет…
- Зачем?
- Для разнообразия – хочешь, так парься, а хочешь этак… Теперь многие так делают. Мода…
Снытин в недоумении пожал плечами и приступил к делу. В первую очередь взял два дубовых веника, поместил их в деревянную шайку и залил холодной водой. Потом так же поступил с берёзовыми. Затем отдельно заварил эвкалиптовых веточек. Зашёл в парную. Было очень сухо, термометр показывал около 120 градусов. «Многовато…» – открыл форточку и стал делать как надо ему. По завершении, взял веточки полыни и воткнул их в щелочки между липовой обшивкой и шамотным кирпичом печи, предохраняющем дерево от возгорания… После этого, вылил из шаек холодную воду и залил веники горячей. Приоткрыв дверь, крикнул:
- Юра, у меня всё готово!
- У меня тоже!
Друзья надели шляпы, скинули тапочки и вошли в парную. Снытину досталась шляпа с надписью «Я ЛЮБЛЮ БАНЮ», на шляпе Грибова было написано «НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК». Последний одобрительно заахал:
- Ах, ах, какой запах! И дышится легко и не сухо, и не обжигает… Сколько на термометре? Девяносто? Отлично! Отлично, Митя, браво!
- Да ты дыши, дыши молча… потом поговорим…
Грибов долго молчать не мог.
- Девяносто градусов самое оно…
- Можно и при семидесяти хорошо пропариться…
- Запросто… В хамаме и будет семьдесят. Молодец, Митя, понимаешь баню… Давай чаще встречаться?
- Как получится…
- Уклоняешься?
- Ты же сам говоришь, что дела так плотно накатывают…
- Меня тут сосед пригласил к себе в баню, тот которому я утку отдал… Представляешь, они с братом накачигарили до одурения – 160 градусов подняли! Я вошёл и сразу выскочил, как ошпаренный… Что за люди а? Беспредельщики какие-то – если пар то 160, если самогон, то чтоб не меньше 70-ти… если рыбу ловить то непременно сетями или бреднем, на охоту пойдут лося завалят или кабана, и без лицензии… и всё у них так… Представляешь?
- Представляю. Вон как с тебя течёт уже…
- Да-а-а, хорошо… Обрати внимание на камни в каменке…
- Камни как камни.
- Не скажи, это особый камень, из Финляндии везут – минерал, обладающий целебными свойствами… шесть тысяч за двадцать килограмм, а тут двести килограмм… Плесни-ка на них ещё, для здоровья…
- Пойдём – на первый раз хватит. Лучше недопариться, чем перепариться… оно тебя потом догонит…
- Что догонит?
- Удовлетворение.
- А веником?
- Веник будет в другом заходе.

Друзья по очереди ополоснулись в душе, поплавали в бочке, надели махровые халаты, пошли к столу.
- Наливай! – скомандовал Грибов.
- Есть, товарищ полковник. – улыбнулся Снытин и стал наливать в кружки пиво.
- Нет-нет, так не делается – сначала водка, потом пиво!
- Это в подъезде так, а в бане водка идёт после веников…
- Не знаю, не слыхал такого правила…
Снытин выдумал это на ходу.
- Хорошее правило. Ты запиши.
- И запишу. Так, где у меня здесь ручка?
- Да я пошутил, Юра… пошутил…
- Ну, хорошо, пиво так пиво… вот фисташки, вот вобла… извини раков нет…
- Жаль… очень жаль… я так рассчитывал…
- Ну, хочешь, креветок тебе отварю? Вон их полный морозильник…
- Да шучу-шучу… Дурная привычка, никак не могу избавиться.
Пили пиво, лузгали фисташки, обсасывали рыбьи рёбрышки, вспоминали армейскую жизнь.
- Смотрю на тебя, Митя, и восхищаюсь – ты всё такой же стройный, поджарый… а меня вон как разнесло… Признайся, футбол гоняешь?
- Нет. Года три назад в Лужниках побегал… Не знаю, как-то мне уже не очень…
- Приезжай сюда ко мне летом, я тебе такой футбол тут организую, на свежем воздухе, с болельщиками… Я же наше деревенское поле, на котором ещё мой отец пацаном бегал, восстановил… Они, гады, из него помойку устроили… Хотя благодаря помойке может быть этот клочок земли и остался не купленным… Но всё равно, ты не представляешь сколько мои ребята дерьма вывезли… Даже колодец, двадцать два кольца (!), битком был забит… Я всё почистил, лавочки поставил, урны… разровнял площадку, посеял траву, ворота сварил в настоящий размер, сетку натянул, на зиму снимаю… Завтра пойдём гулять попробуешь какая вода в колодце… Но, представь себе, почистили мы колодец, цепь повесили, всё как положено, я крышу сделал широкую, чтобы дождевая вода за шиворот не лилась, оградку железную, чтобы пьянь туда не свалилась, сам варил… всё покрасили: лавочки зелёные, урны жёлтые, колодец синий – красота! И что ты думаешь, в первую же ночь цепь вместе с ведром упёрли… Я потом трос приладил… вроде висит… А ты говоришь, «культура»! Косим траву, хоть бы одна сволочь вышла помогла… нет, хотя у каждого по две косилки и триммеры… Ну, слава Богу, ещё хоть на матч выползают из берлог… садятся на лавочки футбол смотрят, пивко посасывают, болеют за своих пацанов… И всё равно, представляешь, видят паразиты, что мои ребята урны опорожняют, так мешки с мусором ночью тащут и ставят возле урн… Каково, а?
- Ну, ты же староста, общественник, спонсор, меценат… тебе Бог богатство для этого и даёт, а не для того, чтоб ты расфуфырился весь роскошью, обожрался чёрной икры и помер, как скотина от моровой язвы… А с другой стороны, тебе это надо, если сам-то уже не футболишь?
- Э-э-э, дорогой, тут надо в перспективу смотреть. Мы когда пацанами были, целыми днями мяч гоняли на этом поле, а вечерами в беседке там же сидели с девками, балдели, на гитаре бренчали… и родители наши всегда знали где нас искать… И я беседку на том же месте обязательно сделаю, прежнюю они, варвары, сожги на шашлыки… Да, и стену большую из кирпича выложу, пусть молодёжь упражняется в графити… Вот примерно так оно и будет… для внуков, и их друзей. Пойдём, попаримся?
- Пойдём. Но прежде надо пар сделать. Ты пока тут посиди, а я пойду, освежу и с эвкалиптиком поддам…

Грибов растянулся на лавке, Снытин взял дубовые веники и ну его по телесам, но не остервенело, как показывают в кино, а с душой: сперва, как опахалами, забирая с потолка жаркий воздух и опуская его на поверхность тела, а потом и похлестал слегонца…
- Ну, ты мастер, брат, мастер… а теперь давай водочки, сам сказал, после веников… Наливай, не будем руку менять.
- Но у меня ровно не получается…
- А ты наливай до краёв – не ошибёшься… Хороши рюмочки, правда? Горный хрусталь, сорок грамм… Погоди апельсин чистить, первую рюмку закусывать надо так: берёшь кусочек чёрного хлебушка, на него две шпротинки, а сверху пёрышко зелёного лучка… Во-от, правильно: закусь в левой руке, рюмка – в правой… а теперь говори тост.
- Я стоя буду, можно?
- Я тоже встану, чтоб по-дружески – глаза в глаза…
- Вот тебе, Юра, уже стукнул полтинник, и мне в июне будет…
- О, хорошо, что напомнил, а то я, честно говоря, забыл уже… с этими делами человеческий облик начинаю терять… Извини, я тебя перебил.
- Обычно говорят так: дай Бог три раза по столько же… но это нелепо, согласись. Пусть будет столько, сколько будет, главное, как ты сказал, человеческий облик не потерять. Надо признать, большая часть жизни уже позади, но я не скажу, что лучшая…
- Я понял твою мысль: лучшее в этой жизни всегда впереди, до самой смерти, но… при одном условии… - Грибов сделал паузу.
- При каком условии?
- Если мы будем непрестанно стремиться к Богу. Видишь ли, Митя, мы с тобой видимся редко… на пальцах можно сосчитать сколько раз мы с тобой виделись после армии… а ведь прошло уже почти тридцать лет… и всё равно я считаю тебя очень близким другом, я поминаю тебя каждый день, ибо молюсь о тебе…
Снытин опустил намокшие глаза. Грибов сам давился от нахлынувших слёз. Он проглотил комок и дрожащим голосом продолжил:
- Кто знает, может статься, что мы больше не увидимся в этой жизни… Короче, слава Богу за всё!
- Да, очень даже возможно при такой жизни… и всё таки, дай Бог не последняя…
Выпили, прожевали закуску.
- А теперь пивка. Сразу.
- Пожалуй.
- Хорошее слово, – Снытин сделал несколько глотков и отставил кружку, – но я тебе честно скажу, я не понимаю… Ты что, так сильно веришь?
- Верую, Митя, верую.
- А я когда вижу как поп кадилом машет, не могу – смех разбирает… Меня крестили в младенчестве, да, но потом-то ничего, пустота… Когда мать умерла, я узнал, что у неё под подушкой Евангелие всегда было и Псалтирь, но она никогда об этом не говорила… Я чувствую, что есть какие-то высшие силы… экстрасенсы там, астрология… Но так чтобы в церковь ходить… Да и некогда…
- Ну, это вопрос времени… Я тоже не сразу пришёл… сперва такого наворотил…
- Но не верю я, честно говоря, что все эти красные так вот в одночасье взяли и побелели…
- А, Митя, брось… я сам был коммунистом, ты знаешь каким – мой портрет на плацу всегда висел, в боевых листках обо мне писали, даже в окружной газете… после армии ВПШ закончил, потом Институт Марксизма-Ленинизма… учиться любил – страсть… извини, Митя, я реалист, теперь я понимаю что коммунизм – утопия, я за свободу выбора: мы православные, Кузьма мусульманин, и слава Богу… главное, чтоб войны не было… Кстати… – взял телефон, – Ало! Кузя, подавай!
Вошёл таджик с небольшим казаном в руках, поставил казан на стол.
- Приятныва апитита.
- Спасибо, дорогой, ступай, ступай… Или выпьешь с нами?
- Ви же знаити, Юрий Аликсеич, я не пью. Рахмат.
Таджик поклонился, положа руку на сердце, и вышел. Снытин опять зацепился за это движение. Там у ворот, когда они здоровались и знакомились, тот так же вот положил руку на сердце, и Снытин испытал нечто особенное, сильное…
- А ну, Юра, подай-ка, мне свою руку, поздороваемся…
- Ты чего, поплыл уже?
- Ну, давай, давай…
- Ну, на, на…
Грибов протянул руку, Снытин пожал её, другую руку положив на сердце.
- Чувствуешь?
- А что я должен чувствовать?
- Так сильнее рукопожатие, объёмнее, влиятельнее…
- Не знаю…. Мне кажется что так, что эдак… А вот ты у меня сейчас почувствуешь влияние конкретно… Угадай, что в казане?
- Думаю, плов…
- Не угадал. Шурпа! Чуешь какой аромат? М-м-м… – Грибов снял крышку с казана, и пространство наполнилось вкусным, аппетитным запахом. – Наливай под шурпу!
- Может не надо, Юра, а то париться будет тяжело…
- С чего тяжело? Это же овощной суп! Вот когда он принесёт шашлык и свежую рыбу горячего копчения, вот тогда будет тяжело. А пока наливай, не будем руку менять.
Снытин разлил водку по рюмкам, Грибов наложил в тарелки шурпы.
- А теперь я скажу, Митя. Не возражаешь?
- А почему я должен возражать?
- Ты правильно сказал, мы с тобой видимся очень редко… и такие мы разные… но что-то ведь нас объединяет, что-то влечёт друг к другу, заставляет думать друг о друге. Вот я и думаю, что это, Митя?
- Говори ты, твой тост.
- Мы встретились и подружились в армии, так? Значит это – любовь к Родине!
- Прежде думай о Родине, а потом о себе?
- Не улыбайся, Митя, не улыбайся… Ты посмотри что твориться: мельчает народ, замкнулись на себе, на своём огороде, частную собственность обожествили, служить никто не хочет – только деньги давай… А что деньги, вон футболистам сколько платят – одуреть! А ведь всё равно ни хрена играть не умеют… И так во всём…
- А ты знаешь, Юра, я тебе скажу сейчас очень смешную вещь по нынешним временам. Я ведь в армию за взятку попал…
- А-ха-ха-ха!.. Ну насмешил… В тюрьму за взятку – да, понимаю, но чтобы в армию… а-ха-ха-ха-ха!
- Извини, я не так выразился. Короче, у меня была отсрочка на три года, а всех моих друзей уже забрали… мне стало обидно и стыдно, понимаешь? Я подхожу к матушке, говорю: мам, в армию хочу… Она собрала узелок и к военкому… А тогда ведь ещё в Афганистан призывали, но я об этом даже не подумал – мне было всё равно где служить…
- Да-а-а, интересно, я этого не знал. Всё, понял как закруглить тост: если вдруг война, не дай Бог, конечно, пойдёшь Родину защищать?
- Пойду.
- И я пойду! Вот за это и выпьем, до дна.
Выпили, закусывали шурпой. Шумно дули на ложки, горячий суп с урчащим хлюпаньем втягивался в рот… вкуснотища…
- Ты знаешь, – сказал Снытин, отодвигая пустую тарелку, – мне кажется, я воевать уже не умею…
- Ерунда, будешь ходить за мной – патроны подавать… и гранаты… Да-а-а, не дай Бог конечно, не дай Бог…
- А что ты думаешь о нашем правительстве, о депутатах? – Снытин заострился.
- Ничего не думаю, я о них молюсь… Я вообще, не знаю другой формы реакции и влияния на происходящее… гомерический хохоток, критиканство, ёрничество мне претит… Извини.
- Всё ясно, пошли париться. Да, я тебе ещё вот что хотел сказать по поводу веры: о попах и патриархе разное болтают… да и так многое видно… Вот, к примеру, РПЦ предлагает дресс-код ввести повсеместно… От этого предложения вся интеллигенция на ушах стоит, говорят, что им, в смысле церковникам, больше заняться нечем? Удар по свободе! Права человека! И так далее…
Грибов изменился в лице. Он не мог больше сидеть. Он встал с кресла, прошёл к печке, потрогал её, прижался спиной... Снытин тоже подошёл к печке.
- «РПЦ» говоришь… Обидно слышать такое от друга… Не ожидал от тебя, Митя, не ожидал…
- А чего такого особенного, тем более обидного, я сказал? Не понимаю.
- Не понимаешь?
- Нет. Хоть убей.
- Видишь ли, Митя, – Грибов заговорил серьёзно, что называется, не взирая на лица, – когда мы говорим «РПЦ», мы душу нашей Родины, Отчизны нашей, Державы, коей является Святая Русская Православная Церковь, ставим в один ряд с этими дьявольски утопическими образованиями: ВКПБ, РКК, НКВД, КГБ, КПСС… Теперь понял?
- Нет. Это всего лишь абривиатура… Не более.
- Нет, Митя, более, ещё как более. Вот я скажу тебе: Ми, у те к по… Понял, что я сказал?
- Разумеется, нет.
- Я сказал: Митя, у тебя крыша поехала… Прости, Христа ради. Но нельзя же так: из сорока жизненно важных букв довольствоваться только тремя. Это гордыня, Митя! Американщина! Гордыня и невежество! Так ведь недолго дойти и до уровня Элочки Щукиной… Куда мы все торопимся? Мы и так уже дел понаделали за глаза!.. И теперь не понимаешь?
- Нет. Прости, не могу понять. Наверное, действительно крыша поехала…
Грибов и сам испытывал большое затруднение, он не знал что именно из того, что он знает, понимает и любит, нужно выхватить в данный момент и подать в удобной форме.
- Когда измученного, униженного и оплёванного Христа, иудеи привели к Пилату, вот послушай, тот спросил их: - Грибов взял Евангелие с полки и стал читать. – «…в чем вы обвиняете Человека Сего? Они сказали ему в ответ: если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе. Пилат сказал им: возьмите Его вы и по закону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не позволено предавать смерти никого… Тогда Пилат опять вошел в преторию, и призвал Иисуса, и сказал ему: Ты Царь Иудейский? Иисус отвечал ему: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? Пилат отвечал: разве я Иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал? Иисус отвечал: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда. Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть Истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем.»
- То есть, Юра, ты хочешь сказать, что Пилат всё понял?
- Думаю, да. Но противостоять беснующейся иудейской толпе во главе с её хитромудрыми вождями он не смог, духу не хватило – страх перед властью кесаря оказался сильнее… Надо сказать, что и апостолы все поразбежались… Это серьёзный вопрос и его не разрешить если не учитывать непрестанного и всеохватного влияния Промысла Божия.
- Вот Пилат понял, а я, извини Юра, не понимаю. Не понимаю, какая связь между тем, что ты мне только что наговорил и заявлением РПЦ о введении дресс-кода?
- Связь прямая, Митя, прямейшая. «РПЦ», как ты говоришь, это та самая Церковь, которую создал Христос. Он так и сказал апостолу Петру, а имя Пётр означает камень: …ты Петр, и на сем камне Я создам  Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее... И вот прошло две тысячи лет, и как не бились адовы силы, как не старались, а Церковь Христова всё стоит… и, между прочим, не просто стоит, но развивается... А где все эти хулители и гонители Церкви? Правильно – в сырой земле. И ещё, Митя, Церковь – это не только попы и патриархи, как ты говоришь, но и мы с тобой, и все прочие рядовые христиане… и от нас тоже кое-что зависит в этой жизни: что чувствуем, что думаем, что и как говорим, что творим – ведаем ли, веруем ли… Тут надо понять главное.
- И что же главное? – Снытин сникал всё более, он хотел навести друга на мысль о трудном поиске мотивации после пятидесяти, а получается что это он, Снытин в затруднительном положении: ни детей, ни внуков, ни усадьбы... и в Бога он не верит… и, уж тем более, в РПЦ…
- Главное – Любовь, Митя... – продолжал Грибов. - Человек, который говорит «РПЦ» не любит Церкви, потому что не знает Церкви. Он не знает, что Церковь – это, да, институт власти, но власти Бога, а не человека… Человек, который говорит «РПЦ» не знает, что Власть Бога осуществляется Его Божественной, Святой Любовью, в отличии от человека, который руководствуется своим порочным мироощущением и самочувствием, знанием, которое искривляется его эгоцентризмом... Да, среди духовенства, и среди монашествующих, и среди православных мирян во все времена встречались «заблудшие овцы»… и, даже, «иуды искариотские», но… это человеческий фактор, и он не имеет никакого отношения к Божественной основе Церкви – Бог во все времена Бог, Он не меняется в зависимости от обстоятельств. Понимаешь? Люди, которые говорят «РПЦ» не любят и Россию, им всё равно где жить: здесь ли, в Америке ли, в Испании, в Китае… для них главное комильфо и сомелье…
- И кутюрье… – хмуро дополнил Снытин.
- Так что, прошу тебя, Митя, не говори больше «РПЦ».
- Хорошо, не буду… я не знал, что для тебя это так серьёзно и болезненно…
Возникла неловкая пауза. Грибов понимал, что хорошо бы сменить тему, но не мог, это была его тема… во всяком случае, последние несколько лет…
- Ладно, Бог с ними, с этими демократами… Сами как-нибудь разберутся, а тебе отвечаю: во-первых, вопросы нравственности входят в компетенцию Церкви; во-вторых, представь себе такую картину: едешь в метро, сидишь читаешь серьёзную книгу, размышляешь о высоком… вдруг поднимаешь глаза, а тебе в лоб упирается вот такущий пупок, и в нём железка пошлая торчит… Или такая картина: собирается молодая особа выходить из маршрутки, нагибается, чтобы дверь открыть, а у неё копчик вываливается наружу… Васька таджик смотрит на это и шайтан его разит в ребро… Не говорю уже о наших юношах с отвислыми задками и пивной пеной в глазах… Так что прежде чем на уши становиться, может быть стоит подумать, а?.. Как человек одет, так он себя и чувствует, осознаёт, мыслит… Помнишь, что Чехов сказал? В человеке всё должно быть прекрасно…
- Да, я об этом как-то не подумал, прости. А ты что, в метро ездишь, и в маршрутке?
- Не часто, но бывает…

Взгляд Снытина сделался пустым и холодным. Видя, что друг его впадает в уныние, Грибов рассказал историю о том, как ездил в Альпы, кататься на горных лыжах, и в первый же раз грохнулся и сломал ребро...
- Айда, брат, париться. – Снытину стало получше.
- Идём, идём...
- Сейчас с мятой сделаем, и я тебя берёзовыми веничками попотчую…
- Там ещё пихта есть, ромашка, цитрусовые…
- Нет, я пихту не люблю – на мой вкус, хвойные масла в бане тяжелы… а вот ромашка хороша…

После мятного пара и берёзовых веников, которыми Снытин орудовал в этот раз более хлёстко, да с прижимом, вышли во двор. Работники Грибова натаскали большую гору чистого мягкого снега и друзья плюхнулись в него прямо с ходу… потом опять в пар, и опять в снег… Наохавшись и нааховшись, едва дойдя до стола, староста сразу скомандовал:
- Наливай! Руку менять – дурная примета: деньги можно вспугнуть...
- Есть наливать, господин полковник…
На столе уже стояло блюдо с шашлыком и блюдо со «свежей рыбой горячего копчения». Грибов поднял рюмку.
- За тебя, Митя!
- Нет, а почему, собственно, за меня? Ты хозяин… ты юбиляр…
- Нет-нет, не упрямься, я настаиваю – этот тост за тебя, за твоё доброе сердце и умелые руки… Я так ещё не парился. И ещё хочу сказать: служить с тобой хорошо – ты никогда не унываешь… За тебя!
- Ладно, пусть будет по-твоему.
- Да, здоровья тебе, Митя, и всем твоим близким…
- Спасибо…
Выпили, закусывают.
- Только я одного не пойму…
- Чего?
- Ну с таджиками ясно – дешевле… Но зачем тебе этот хамам?.. такая парилка замечательная…
- Это Наташкина идея… она у меня по турциям всяким мотается и всё оттуда тащит… Да и, признаться,  верит в Бога она не так крепко, как я… Кстати, завтра суббота… точнее уже сегодня… вечером поедем в Тригорское в храм, на вечернюю, в воскресенье утром на утреннюю… Я тебя с батюшкой познакомлю… у нас вот такой батюшка… поисповедуешься… знаешь, как это хорошо… я тебе помогу… Да, если бы не Церковь, я бы давно загнулся уже…

Грибов ещё рассказывал, как восстанавливает генеалогическое древо своего рода, как ухаживает за могилами предков… что-то ещё, что-то ещё, и всё очень важное, основательное… Снытин крепился, но сон его уже забирал… Последнее, что ему удалось из себя выдавить, было:
- А я думал у вас Наталья за штурвалом…
- Все так думают… И пусть… И она пусть так думает… Я, брат, давно уже дома зубы не показываю… Вижу завелись, полстаканчика хлоп, и хожу дуркую, пока не успокоятся… 

Снытин открыл глаза. Было ещё темно. Он лежал на диване, накрытый пледом. Сердце ныло, голова гудела, а тело было лёгким и чистым… Сквозь шторы пробивался свет  фонарей. Глядя в потолок, он вспоминал вчерашний разговор и думал: «…Видишь ли, он оказывается староста… а я и не знал… Как хорошо у него всё устроено: батюшка, внуки, генеалогическое древо, таджики, собаки, шурпа, хамам… всё живет, всё вертится… и как много всего… когда только успевает?.. Да-а-а, так-то можно думать о смерти… и помирать удобно… А мне ещё с женой, приедет, разбираться… и на работе всё кувырком… Всё – не могу больше здесь находиться – домой, домой, домой… в одиночество… хорошую книгу почитать, попить кофе, в театр сходить, на выставку…»
Он прислушался – не слыхать ли электрички. Не слыхать – стеклопакеты хорошие. Встал, включил свет, посмотрел на часы. Электронные часы на стене показывали три пятёрки. Собрался, погасил свет.
Входная стеклянная дверь была заперта на ключ, снаружи. Более того, у порога, на коврике лежал огромный, медведеобразный кобель кавказской овчарки. Снытин понял – никуда ему не убежать… придётся смиряться и вникать в предложения друга…



20.02.11 – 26.01.12