Мелькают дни по обезличке

Мелькают дни по обезличке. Кто вспомнит юных дней привет?
Где эти вредные привычки, любой дарили нам сюжет.
Ничтожно мало сомневаясь, мы топчем битую тропу.
Душа такая молодая, хоть годы отдают в горбу.

Жена, детишки, хлеб насущный, подчас, оскоминой, кривят.
Что даже грустно, что ебущий скучает часто аппарат.
Да. Цепи Гименея – свято. Кто с этим спорит? Кровь из вен.
Но поле, вспаханное рядом, всё реже возбуждает член.

И, опохмеливаясь чаще, чего-то жадно ищем Мы.
Так, неужели, всё пропаще, среди вечерней полутьмы?
Да хоть змеёю из канавы, зубами в хлебный бугорок.
Все, с колокольни, были правы, не каждый выразить лишь мог.

И оглянувшись с прожитого, на то, что боле не вернуть.
Хочу и я Вам молвить слово, авось услышит кто нибудь.
Мой путь, от отроков до ныне. Как все чего-то я искал.
И до сих пор, хоть сердце стынет, немногое перевидал.

Ах эти молодые Лета, когда я был и свеж, и юн,
И, не страшась отца запрета, дрочил, тайком в кустах, писюн.
И эта маленькая гадость, жизнь делала терпимой мне.
И приносила даже радость, с шальной рукой наедине.

Но, слыша старших откровения, и, за стаканом, их хвальбу,
Терзали смутные сомнения. А может я не то ебу?
А по соседству мгла в совхозе, что километрах в трёх лишь был.
Модистками, в анабиозе, игрушки зрели для мужчин.

И, не одним концом задета, из них топорщилась одна.
Фамилии не помню, Света, пи.дой размерами сильна.
Но кто смотрел тогда на пробы? Изнанку прошлого забудь.
Я прибыл к ней средь лета, чтобы упасть, в залапанную грудь.

Она у дома кисла скукой, спиной приклеившись к стене.
И терпко пахнущею сукой, ужасно в ноздри била мне.
Я был вниманьем удосужен, ведь рослым был, не по годам.
Хоть в разговоре простодушен, но Света молвила: «Я дам».

И на моторчике, по кочкам, во тьму, не езженной тропой,
Мы укатили, юность ночки, взлохматив грудью молодой.
Под полу-дымчатой луною, упали в поле, в буряках,
И я узнал, что быть с пи.дою, приятнее, чем член в руках.

Я брал и брал её, жестоко, Рыча, как красноликий вождь,
И пахло здоровенной жопой, и потной, скользкой жабой, в дождь.
Мы до утра равняли поле, пока не выбились из сил.
И, закаляя свою волю, уж не юнец, мужчина был.

Неделю отойдя от встряски, пока уздечка зажила,
Я стал смотреть иначе в глазки, той, кто мне первою дала.
И после встреч, когда к ней крался, у этой страсти вышел срок.
Да и на кой мне хрен задался, дешёвый, фиговый листок?

К обычным радостям вернуться, мне было уж не суждено.
И с многим мне пришлось столкнуться, крутнув судьбы веретено...
Попал я, как то, по работе, на отделенье «Магадан»,
И с банкой, трёхлитровой, вроде, был весел и довольно пьян.

В каком то глиняном бараке, смешил пузатую толпу.
Потом исчезло всё во мраке, врубаюсь в свет, кого-сь ебу...
Какие то смешные ляжки, с такою рыжею пи.дой:
«Ты кто такая?» - «Я, Наташка» - «Удачно выпили с тобой».

Тут хер, какой то, ломит двери,(Мужик с работы подвалил),
Я в грех любви совсем не верю, тем более, что не приплыл.
Но делать нечего, в окошке, растаял пьяный силуэт.
Потом травил я манда-вошек, такой вот был любви ответ.

Неделю проходил я, хмуро, всё мне чесалося внизу.
Но вот  прошло, и сразу, сдуру, запал на новую манду.
Катался я, она шагала, на отделение «Звезда».
Душа моя затрепетала, увидев задницу, мечта.

Подвёз её, не возражала, узнал, что есть малышка дочь.
Я так польстил оригиналу, что враз был приглашён на ночь.
Едва стемнело я у дома, без стука мне открыли вход,
И формы пышнотелой Томы, меня продвинули вперёд.

Напиток храбрости, стаканом, и Мы упали на постель.
И страсти ночь сплошным туманом, и соловья в ночи свирель.
Я ошалел от чувств и ласки, не знал что так всё может быть.
Впервые в жизни грёзы сказки, в которой мне хотелось жить.

И три недели пьяны ночи, любви, мелькнули парой дней.
И верил я, всё будет прочно, с прекрасной женщиной моей.
На грех ломается «точило», не смог приехать, обещав.
А тут ещё с ментами вилы, «Козла» на танцах попинал.

Был не в себе, попал на сутки, в подвал, на шконке спал скирдой.
Попасть к подруге, на минутку, не мог и исходил тоской.
Через полмесяца, побритый, лечу к ней, больше не могу.
Рвусь в двери, а она закрыта, вот это новость по горбу.

Соседка сбоку объяснила: «Три дня, как съехала она».
Меня известие срубило, ведь без неё я сирота.
И две недели было худо, любить хотел и быть любим,
Но только не случилось чудо. Не чувствуя себя живым,

Бродил с заката до рассвета, воспоминанием больной.
Но молод был, и было лето, и всё прошло само собой.
Вокруг девчонок, только свистни, договорившись, жарким днём,
Я выпил, за находки в жизни, а что ушло гори огнём.

И вечером, с брюнеткой Людой, уже катили на курган,
Была девица пышногрудой, я, как всегда, немного пьян.
Забравшись, к скифу, на могилу, при свете от костра читал,
Свои стихи, настроив лиру, косяк не в хипиш забивал.

Сюжет дымился без изъяна, нам пели песенки сверчки,
И мудростью марихуана, пододвигала нас к любви.
Мы были в двух шагах от рая, стучало сердце в такт моё,
С ней, вместе, таяли печали, когда смотрел лишь на неё.

Под утро сбылись мои грёзы, в былых мне снившиеся снах,
И пело всё во мне, и слёзы, стояли счастья на глазах.
И думал я: «Что за блаженство, лежать с ней, тиская сраньё»,
Я был влюблён в несовершенство, и зелень юную её.

Вставало солнце, так красиво, нас освещая, холм, реку,
Я нежно и неторопливо, любил, до коликов в боку,
Уж под уставшую Людмилу. Подсохли капельки крови.
Ах кратковременная радость, от кратковременной любви...

И понесло, водоворотом, её подруг, и их подруг,
И в опохмелие на рвоту, и аритмия, и испуг.
Надежд разбитых мёртвый город, и вечный поиск: «Где же Та?».
Как утолить любовный голод, и чтоб не умерла мечта?
....................................

Дверь не закрыв, не отворишь другую, путь к совершенству практикой зовут.
А может никого и не люблю я? Так секс, как юношеский труд.
Я поняв это, стал немного скучен, на окнах дома занавесил тюль,
А счастья продавец мне сдвинул кучу, для бегства от реальности пилюль.

И долго как ковчег меня несло, и потерявшись в этой круговерти,
Я также понял, что наркотик зло. А после отходняк похуже смерти.
Безумие рассчитав, не то ты мечешь, и на судьбы своей кривых ногах,
С напитком, коим душу не излечишь, я, наконец то, победил свой страх.
.................................               

В прошлом всё. Начнём сначала, меркнет свет в моей душе.
Но такой бы, чтобы дала, может женщина, уже.
Но искать теперь не в жилу, осторожней став в желаньях,
Я зашёл к тебе, кой льстило, стихотворное признание.

Ты не стала отпираться, что желаешь нас принять,
Что без х.я, за щекою, не привычно засыпать.
Что давно уже не крошка, та, что ранее я знал,
Что пытает муж картошкой, и забыл когда е.ал.

Что сейчас он на леченье, заживляет геморрой,
А ты вся уж в нетерпенье, от свидания со мной.
Что ж, тебя, ещё, люблю я, с равнодушием в лице,
Я, для нежных поцелуев, мою шкуру на конце.

Одержима похоть чувства, в гландах весь писюн исчез,
Сел на спину, стало грустно, блин, один и тот же крест.
Утро, двери мне открой ка, от прошедшей ночи злость,
Вот лукнулся я в помойку, ну и сука, ноги врозь.

Кончено всё. Стали старше, как то всё не замечал,
Что тебя взрастили скунсы, и я это осязал.
За калитку, воздух, свежий... Ну и носит хер меня.
Э-э-э, да я уже не прежний, и другой при свете дня.

Но махнул в твоё окошко, где светилась в неглиже,
Провонявшаяся кошкой, больше вряд зайду уже…
На работе, как то, вижу, разведёнка моет пол,
Никакого нет стриптиза, просто подоткнут подол.

Но, каков же, вид приятен, я аж проглотил слюну:
«Эй-й, послушай ка, приятель» - обращаюсь к писюну.
«Что как эти ноги в гору, мне, подкравшись, приподнять,
Без настойки мандрагоры, смог её бы проебать?

Шевелишься, тупорылый, То-то, ладно уж, молчи,
Ну-у, чуток, жирком заплыла, с недержанием мочи.
Чёрен лик её? Быть может, яд выходит, что с того?
Отказать зато не сможет, всё добьёмся мы легко».

Но пришлось катать, пол ночи, пивом в кабаке поить.
И, глядя в, на выкат, очи, каторжанином любить.
Норовит счас тыкнуть шваброй, когда мимо прохожу.
Да-а-а, уж не такой я храбрый, больше ей не засажу…

Как то вечером, в калитку, кто-то звонит, спит жена,
Радостно ломлюсь к прибытку, в небе убылью луна.
Бах-х, с нужды высокомерием, ты в проходе, икряной.
С памятью пришла, за зельем, говоришь: «Отдашь пи.дой».

Я чуть в шоке: «Ты вот родишь, нет, подруга, не проси.
Ты и так вон еле ходишь. Выпить хочешь? Отсоси».
Еле села, прикусила: «Потеряла опыт, что ль?
Как сейчас заеду в рыло, не смотря на твой мозоль.

Ну вставай уж раком, что ли. Как уж тут не согрешишь?»
И, в набухшееся горе, исчезает мой малыш.
Но как сладко же, однако... «Полторашку стоишь ты?
Вах-х, – приплыл: Ну тебя в сраку, литра и сжигай мосты»…