белкa

Ель- изумруд, что в шелухе орехов
хранится, - словно в трудных складках шторы
хранится луч - она невидима на первых
порах, пока не загорится желтый шорох
завесы памяти и музыки прибудет;
и искра пробежит; и музыкой остудит;
и вызвонит из студня ломких нитей
воспоминание. Есть квадратуры истин
и искр в струне - есть кавдратура звука.
В глухом орехе есть заснеженность испуга.
Молчанья завороженная странность.
Я ж - квадратура памяти. Я ж - жалость
к паденью, к трещинам,
к каким-то млечным слухам,
я различаю треск до трещины, и духом
я различаю щель
в любом волшебном пеньи.
Но то, что Елка есть живое средостенье
ореха, - помню я, пока бегу по кругу,
смотря, как клетка обретает форму лука
в стреле сознания, и как из чащи ели
пространство снега входит в дом свирелью.
Но вспомню - вдруг - что дудкой крысолова
та обернулась, как совсем другого
зеленого огня мы ждали, голой сутью
разбившись о грехи, как об орехи - грудью.
Но звук все жив - сквозь смерти и метели.
Что ж нам до маленькой, до прошлогодней ели?
Она лишь белки мысль - в круговороте буден
свирель хранящей  - той - волшебной - в изумруде.