Как я стал смелым

В тот день я по своему обыкновению мыл пол. Мыл пол я, как мыл его изо дня в день, - неохотно и невнимательно.
Мыл я пол в кафе, которое уверенно и гордо располагалось на одной из главных улиц города, и так же гордо скрывалось от глаз «простых смертных» в подвале за большой, мощной дверью.
Был я новичком в этом месте, как впрочем, и в этой сфере. Потому, придя сюда без опыта работы и без должного, надежного лица, которое можно было поставить за кассу, я был поставлен за швабру. Она была моим рабочим местом вот уже несколько недель.
Стал я за швабру, как за штурвал. Но вскоре, энтузиазм мой сошел на нет глубокой рутинной пучины, и я почувствовал себя подавленно, так же, как себя чувствовала только что приготовленная, дорогая рыба, которую со стола тайком стащила кошка, шлепнув на пол.
Казалось, что еще нужно студенту? Надежная работа и стабильный низкий заработок – предел всех его мечтаний! Но море юношеского максимализма, и так недооцененное школьной программой, штормило во мне. Однако держался я с виду невозмутимо, непоколебимо удерживая свое унылое выражение лица.
Но при этом всем доказывать свою исключительность, бастовать за улучшение трудового места я не собирался, и что-либо делать по этому поводу - тоже. Я был отнюдь не решительным парнем.
Я не любил выделяться из толпы, а точнее не мог – каждый раз, когда на меня обращали внимание больше, чем два человека, меня бросало в жар, язык завязывался на морской узел, мозг зависал и сам включал аварийную перезагрузку, а сердце (принимая тот факт, что мое сердцебиение в таких случаях набирало скорость формулы № 1), казалось, норовило выпрыгнуть из груди и сесть на ближайший самолет до Майорки. Ввиду этого я не решался выходить из тени. Потому море юношеского максимализма штормило во мне так же, как роптал на судьбу проспавший свою остановку в маршрутке, – а что можно сделать, если такова судьба?
Я считал, что все из-за моего лица, моего типично студенческого прыщавого  лица, которое совсем не вселяло доверия надежного перспективного работника.
Потому мне лишь оставалось молча роптать на роковую ошибку моего генетического кода и мыть полы, как я мыл их изо дня в день.
Этот день ничем не отличался от цепи предыдущих – множество пар ног, мелькающих перед моим взглядом, и не смывающиеся следы грязи.
Была зима, причем - снежная, к моему несчастью. И потому каждый приходящий приносил мне новый кусок грязной работы. Мне поручили мыть полы по мере их загрязнения, и так как заведение было значительным, то даже его полы должны были вселять авторитет первоклассного заведения, в который никак не вписывались следы на дорогом кафеле.
В этот день я был особенно подавлен, так как новый день на работе начался так же, как и начинался каждый мой день на работе, - ничем примечательным.
Людей было много: все хотели прийти в уютное кафе, спрятанное в подвале от мороза, который не на шутку разбушевался на улице.
Войдя в кафе, люди постукивали каблуками, чтоб встряхнуть снег с обуви и ежились от перепада температуры. На их лицах оставалось дыхание мороза, и они, отряхивая прилипший снег со своих капюшонов, с недовольным видом морщили носы от воспоминаний о непогоде. Но как только к ним подходил официант и учтивым любезным голосом предлагал пройти за столик, все они расплывались в удовлетворенной улыбке, и снимали перчатки уже с уверенностью, что вечер обещает быть приятным, а морозная погода за окном - забытой.
Обычно я мыл пол возле входа. Я редко поднимал голову. Не то чтобы я очень боялся пропустить пятно, просто я не хотел столкнуться со взглядом вошедшего посетителя. Дело в том, что для меня этот взгляд был пуст. Вошедшие смотрели на меня и в то же время не видели, ведь для них я не был кем-то имеющим значение. Я был той, не имеющей мысли и чувств, двигающейся материей, которая где-то в тени существовала, выполняя свое дело во благо цивилизации. В общем, я был пустым местом, которое выполняло жизненно важное дело. В силу этого работать с постоянно опущенной головой стало для меня своеобразной профессиональной этикой, что помогало не беспокоить окружающих и не задевало моего собственного эго.
Потому когда дверь открылась, и в кафе зашла новая пара ног, я и глазом не моргнул, что уж говорить о том, поднял я голову или нет. Как обычно, не выходя из роли, я направился к двери, чтоб стереть новые следы.
Я опустил взгляд и увидел нечто странное – среди растаявшего грязного снега я увидел отпечаток в форме сердца. Я с недоумением уставился на него.
Целыми днями я видел одну лишь грязь, и ожидать что-то другое мне не приходило даже в голову. Потому это окончательно вывело меня из обычного безразличного ко всему состояния, и я первый раз за долгое время нарушил свою профессиональную этику – я поднял взгляд, недоумевая, кому  мог принадлежать этот след.
В тот миг сердце екнуло у меня в груди.
Следы принадлежали девушке с волосами каштанового цвета, которые  выбивались из вязаной шапочки и волнами падали на длинный толстый коричневый шарф, обмотанный вокруг ее шеи. Шарф был настолько длинным, что, свисая, доставал до самой талии девушки.
Этот шарф был настолько большим, что в нем она утопала – в нем она казалась очень маленькой и беззащитной. Смотря на нее, ее хотелось оберегать. Красота ее так чувственно дышала в этих волнах каштановых волос, так нежно таилась в ее глазах, так маняще призывала алым цветом губ, что, казалось, она была так же хрупка и беззащитна, так же свежа, так же чиста в своей природной красоте, как весенний цветок.
У меня перехватило дыхание, и я уставился на нее, начисто забыв про свою работу.
—Ей ты! – неожиданно обозвал меня один официант, от чего я подскочил на месте. Он не знал моего имени, как не знал и я его. – Чего встал, как вкопанный? Забыл, за что тебе платят?
Я решительно помотал головой и мигом взялся за дело.
Уставившись в пол, я не смог ни о чем другом думать, как кроме ее чувственных губ и каштановых прядей, выбивающихся из-под шапки.
В тот момент как я взглянул на нее, внутри меня что-то шелохнулось, и большое, чистое, теплое, как материнская забота, чувство охватило меня всего. Моей душе, словно старой, покрывшейся пылью гитаре, струны которой случайно задели, вдохнули незабвенное чувство живого, дали давно утраченную надежду на игру. С того момента я никак не мог унять дрожь, которая овладела всем моим телом.
Я не мог больше работать. Я робко бросил взгляд вглубь кафе в поисках ее маленькой головки. По середине кафе я нашел ее сидящей за столиком. Она уже сняла шарф и шапку, и ее волосы вольно ниспадали на ее хрупкие плечи. 
Как только я снова увидел ее, мое сердце бешено заколотилось, и я, испугавшись, что оно может выпрыгнуть из груди, опустил взгляд, снова уставившись в пол.
Я смотрел в пол, а видел ее легкую улыбку, с которой она слушала официанта, изящный изгиб запястья ее руки, которым она подперла подбородок, и прядь, которая вилась прямо возле ее губ.
Я закрыл глаза, потому что дрожали даже мои ресницы.
«Она не ангел, она настоящая», - шептал я себе, дрожащими руками сжимая швабру.
Я не мог ничего делать и просто стоял, что не скрылось от внимательного взгляда менеджера.
—Парень, - обозвал он меня, и я, встрепенувшись, открыл глаза.
—Не спи, парень. Иди лучше убери вон возле того столика, - сказал он мне, и я проследовал взглядом за жестом его руки.
Я нервно сглотнул, так как он показывал как раз на столик девушки похожей на ангела. Я поплелся к нему, боясь даже поднять взгляд, волоча за собой швабру.
Я попал в плен целой палитры ароматов, которые витали в глубине кафе – я почувствовал аромат свежих овощей в салате, аромат теплого риса, а аромат только что сваренного какао и тонкий запах духов привел меня к ее столику.
Я не был настолько смел, чтоб поднять взгляд и посмотреть ей в глаза, потому мой взгляд блуждал по ее сапогам с маленькими каблучками, по ее стройным ногам, по спинке стула, на котором висел тот самый длинный шарф, почти касаясь пола.
Вдруг зазвонил ее телефон, и я весь превратился в слух.
—Привет. А я уже пришла, - услышал я ее тонкий, звонкий голос, который задел струны моей души своими мелодичными нотками. – Ты скоро будешь?
Я начал протирать пол еще медленней, чтоб не пропустить ни единый звук, но она молчала, лишь слушая собеседника.
Затянулась пауза. Я затаил дыхание, забыв обо всем на свете, лишь слушая ее безмолвие и гулкое сердцебиение у себя в груди.
Через пару долгих мгновений она сказала уже тихо, еле слышно:
—Ты прав. Хорошо. Тогда…- тут ее голос оборвался. – Тогда… Пока.
Я, недоумевая, остановился мыть пол, робко глядя на свои шнурки.
И вдруг я услышал тихий еле слышный, но до ужаса отчаянный всхлип - он сразу же эхом отозвался в моей душе.
Меня всего затрясло от волнения, и я, собрав все жалкие остатки смелости, которые только были во мне, поднял взгляд и посмотрел на девушку – мое сердце сжалось в груди. То, что я увидел, начисто меня обезоружило.
Низко склонив голову над чашкой, прикрыв рот рукой, девушка горько плакала. Ее прекрасное лицо было искажено горем - слезы ручьем скатывались по ее щекам, падая в чашку с какао. Ее хрупкие плечи содрогались от рыданий, а пряди нервно подпрыгивали в такт плечам. Она пыталась заглушить всхлипы, но ей не удавалось этого. Она, наоборот, начала плакать еще громче.
Я, как завороженный, уставился на нее. Даже в тот миг глубокого горя и отчаяния она была прекрасна, чиста и непорочна. У меня появилось желание ее обнять.
Вдруг она подняла взгляд и увидела, что я смотрю на нее. Она широко раскрыла глаза от неожиданности. Ее щеки вспыхнули от стыда, и она тут же прекратила плакать.
Рывком вытерев слезы, она достала с кошелька деньги. Бросив их на стол, она сгребла все свои вещи в охапку и выбежала из кафе. Оставив меня в недоумении и ошеломлении стоять посреди кафе.
Сердце бешено заколотилось в груди, и все мое естество призывало меня к действию.
Я стоял в панике, и не мог сообразить, что мне делать. Я хотел выбежать за ней, остановить ее и успокоить, сказать, что я не смеялся над ней, наоборот, что я хотел ей помочь.
В своих мыслях я уже догнал ее и заключил в объятья. Она тихо рыдала у меня на груди, а я перебирал ее  каштановые пряди, а снег падал на наши головы.
Но в реальности же я ничего не сделал. В реальности же я остался стоять на своем месте, продолжив мыть пол, как я мыл его изо дня в день, не зная, что об этом поступке я буду жалеть всю свою жизнь.
Вот так я стал смелым, точнее - это сделало меня смелым.
Тогда я не побежал за ней, потому что испугался, как последний трус,  потому как все мое жалкое естество затряслось от страха, потому что не смог найти в себе силы, чтоб превозмочь этот страх.
Я жалел потом об этом много раз. Много раз обдумывая, что бы могло случиться, если бы я ее догнал, если бы утешил.
Тогда я этого не понял, но это было настолько важным для меня, что простить я этого себе так не смог.
Потому я поклялся себе никогда больше не трусить, никогда больше не слушать голос страха, а слушать только голос своей души.
Сколько много я выстрадал, но больше никогда не позволял себе струсить, и в глубине души тайком надеялся, что когда-нибудь я снова встречу эту девушку и объясню свое трусливое поведение.
Но с того момента ее я так и не встретил.