Неопознанный Литературный Объект - 2

                часть вторая
                ПУТЬ   ПРОВЕДЕНИЯ
Город Рубцовск с высоты птичьего полёта кажется чистеньким и аккуратным городишком. Тот, кто летал на самолётах местных авиалиний, знает, что из-за облачных высот утопающий в зелени город тракторостроителей почти не видим. Посаженные полвека тому назад тополя и клёны, вымахали так, что переросли жилые строения и надёжно упрятали город от посторонних глаз. Придирчивый наблюдатель, с борта «кукурузника», мог видеть только прямые линии улиц, да извилистую реку, похожую на змею на раскалённом песке. Но если приглядеться по внимательней, можно разглядеть и людей, этих маленьких живых существ, которые копошатся как муравьи по кем-то заданной программе, выполняя обречённые на осуждение действия. На земле люди  уже не кажутся такими маленькими, никчемными существами, какими они видятся с небес, а достойными всяческих похвал, что бы их уважали, почитали, слагали о них  повести и былины…
   Одна из былин гласит, что знойным летним днём 2000 года, когда большинство горожан, спасаясь от жары искали прохладу на тенистых берегах Алея, один уже немолодой седовласый мужчина шёл по пешеходному тротуару проспекта Ленина. Он находился в том золотом возрасте, на который  красивые девушки издали, обращают внимание, а поравнявшись, меняются в лице. Спешить, находясь в отпуске, да ещё в субботний день, ему было некуда. Болтаясь без всякой цели по городу, седовласый мужчина шёл по корявому асфальту пешеходного тротуара, разглядывая витрины магазинов и редких в такую жару прохожих. Его взгляд почему-то привлекла лотошница, которая расположилась у входа в тени здания магазина «Идеал». Он подошёл к торговой точке и безразличным взглядом  стал осматривать скудный ассортимент прилавка. Выбор товара был невелик. Возможно, он так бы и ушёл не открыв рта, но продавец по долгу службы заговорила первой:
    - В старом магазине, что по улице Щетинкина, у нас в любую жару было прохладно! Хороший был магазин, как старая крепость. И не нужно было выбираться на улицу!- произнесла она уставшим голосом, обмахивая лицо газетным листом как веером.
   - Вы работали в магазине, что на Щетинкина?- проявил не дежурный  интерес седовласый мужчина.- И как давно вы там работали?
     Посторонний наблюдатель непременно заметил бы, что на лице мужчины произошла чуть заметная перемена: слетела маска безразличия, глаза расширились и весь он напрягся в ожидании чего-то неведомого.
   - Я всегда там работала,- ответила она.- Закончила десять классов и всю сознательную жизнь работала в магазине на Щетинкина в отделе галантерейных товаров! А что, вас интересует?- спросила продавец галантерейных товаров.
- Да, вобщем-то,…я тоже знал одну девушку из этого магазина,- запинаясь, неуверенно пробормотал он.- Но это было давно, в 1971 году! Её звали Ольга! Может, знаете?
   Продавец галантерейных товаров, округлив глазки, воскликнула: Как же не знать, это моя подруга!.. Как давно это было!- проговорила она с удивлением и досадой, и тень грусти промелькнула в её глазах.- А вы кто ей будете, ведь Ольга погибла!?- спросила она настороженно.
   - У нас компания была одна! Как сейчас говорят: тасовались вместе! Хорошая была девчонка!
   - Не то слово «хорошая», я чуть с ума не сошла, когда Оленька погибла! Господи, как мне её жалко было!.. Почему-то хорошие люди гибнут, а непутёвые живут и коптят небо!.. Не справедливо!
    Женщина расчувствовалась, вытирая платочком уголки влажных глаз. Работа ушла на второй план. Нахлынувшие воспоминания тридцатилетней давности, словно вчерашний день, предстали её воображению. Лицо женщины приобрело грустную задумчивость, ей захотелось высказаться.
   - В день похорон была такая же жара, как и сегодня, - начала она своё повествование,- а я платье вязанное одела. Процессия продвигалась пешком от площади Кирова, до кладбища. Это сейчас на автобусах и автомобилях передвигаются. А в 1971году всё было куда проще, люди шли пешком до самого кладбища. Понимаете, и пот, и слёзы, краска на лице вся размазалась!.. Хочется пить, а идти ещё о-го-го!.. Вот так мы Оленьку и похоронили. Интересная она была девчонка! Не сказать что бы красавица, но стройная и элегантная. Перед тем как ей погибнуть, влюбилась она в какого-то типчика, а он и на похоронах не появился. Видно тот ещё жук!.. Ну сейчас таких много!.. Да, и сон  Оленька видела перед смертью, будто замуж она выходит, а жених и невеста - одеты в черное!. Как будто заранее знала, что с ней будет!.. Так вы, кто для неё будете? А то я уж слишком  разговорилась! Кто вы? - переспросила продавец галантерейных товаров.
   Не мог седовласый сказать этой женщине, что тот «типчик и жених», в которого влюбилась Ольга, был именно он! Что они собирались пожениться, да всё вышло так, что и в кошмарном сне такое не приснится! Как будто все черные силы зла выступили против них, не позволив, соединится двум сердцам! Не мог сказать он этой женщине, - что проводив Ольгу, его в тот же вечер, как чёрт повязал верёвочкой с одной очень красивой и развратной женщиной. И что, узнав о трагедии, он избороздил кладбище, в поисках её могилы, но безрезультатно. Не мог он сказать всего этого продавщице галантерейных товаров! Не мог!
    - Меня длительное время не было в городе,- солгал мужчина.- Вы, не могли бы рассказать, где похоронена Ольга? На каком кладбище её могилка?
   Всё это Борис Николаевич Ольшанский, ибо это был он, пробормотал, находясь в каком-то подавленном, угрызаемом совестью, состоянии. Как будто виновником смерти этой девушки был именно он, и никто другой.
   - Могилку найти легко,- ответила лотошница.- Её похоронили на Старом кладбище…Как войдёте через главные ворота, так сразу направо. Немного пройдёте и там увидите, зелёный памятник с чёрной полосой!...
   Что творилось в душе Ольшанского, описать невозможно! Он вдруг почувствовал, что задыхается, но не от жары и недостатка свежего воздуха или сердечного приступа, а от комплекса неполноценности,  вины перед этой девушкой. Из Бориса Николаевича раньше невозможно было выдавить слезу, он считал это проявлением слабости, недостойным мужчины. Но слёзы сами покатились из его глаз, навёрстывая упущенную жалость. Наверное, раскаявшийся Иуда, предавший Господа, испытывал нечто подобное, что на него навалилось. И не просто навалилось, а сдавило, схватило за горло, намереваясь разодрать душу на части, и что бы мучился он, укоряемый совестью, до конца дней своих! «Бог, ты мой, какой же я подлец!- негодовал он на себя.-  Девчонка любила меня, а я этого не замечал!...А, может быть замечал?! Видел, что она души не чает, влюблена поуши, да на всё, как говорится, наплевал? Оставался равнодушным к её чувствам?...Сложно! Очень сложно ответить сегодня, на любовные переживания тридцатилетней давности. Точнее, двадцатидевятилетней давности!. Двадцать девять лет прошло с тех пор, как авиакатастрофа в Иркутске унесла жизнь несчастной девушки Ольги.»
   Жалость к погибшей девушке распирала его сердце. Он понимал, что помочь ей было невозможно, но ему хотелось хоть чем-то выправить сложившееся положение. Облегчить участь погибшей Ольги! Как это сделать, он не знал.
   Попрощавшись с лотошницей, имя которой Ольшанский не удосужился спросить, у него появилось желание сию же минуту отправиться на Старое кладбище, посетить могилку. На бойком перекрёстке, что по улице Дзержинского, он купил букет цветов, поймал такси и через несколько минут уже был на месте. Водитель, подкатив к  железным, искорёженным  кладбищенским воротам, получив расчёт, тут же уехал. На автомобильной стоянке машин не было. И на самом кладбище было тихо и безлюдно. Только горластые вороны и сороки, в борьбе за существование, нарушали вечный покой усопших. Войдя в ворота,его взору предстала ужаснейшая картина, которая не только ошеломила, но словно выпихнуло в другое измерение, в другое пространство! Словно безумные идолы острова Пасха посетили рубцовское Старое кладбище! Надгробья усопших, памятники и кресты были безжалостно разграблены и изувечены мародёрами! Собиратели цветного металла с корнем вырвали с памятников рамки с фотографиями и погребальными  надписями. Не осталось ни одного захоронения, по которому не прошлась бесзажалостная рука изуверов! Надгробья стояли безликие. Кому они принадлежали, определить было невозможно. Некоторые памятники были подписаны масленой краской, неровные, с потёками буквы говорили, кто здесь лежит. « Как же отыскать Ольгину могилку?!- проклиная мародёров, размышлял он, двигаясь вдоль опустошённых и осквернённых рядов.- Здесь лежат десятки тысяч людей,  которые лишились и жизни и имени. Как будто этих людей вовсе не существовало!.»
   Продвигаться по разграбленному кладбищу было тяжело. Оскорблённые мёртвые словно мстили живым. Разорванный металл, острыми когтями цеплялся за одежду посетителей, пытаясь причинить вред. Борис Николаевич поранил до крови руку, распорол ветровку и джинсы и уверенность, что предпринятые поиски увенчаются успехом, сильно поубавилась. Но если уверенности у него оставалось мало, то желания набить физиономию первому попавшемуся мародеру распирало грудь. Кулаки чесались. Носовой платок от рваной на руке раны, пропитался кровью. Но, не решаясь выбросить кровавый лоскуток материи, он всё бродил и бродил по кладбищу с упорством фанатика. Сколько прошло времени, час или два, он не знал, но всё брёл и брёл в исступлении, придавленный чувством жалости и негодования. Негодования на себя и на весь человеческий род! Избороздив вдоль и поперёк Старое кладбище, он уже не надеялся отыскать заветную могилку и помышлял вернуться восвояси, как неожиданно набрёл на то, что искал. По этому месту ему пришлось пройти несколько раз, но почему-то было не по глазам! Как он мог не заметить? Словно невидимое покрывало закрывало могилу, и вдруг слетело! Он не верил своим глазам! « Невероятное чудо!- подумал он.- Могилка Ольги  в целости и сохранности, не тронута мародёрами! Ухоженный холмик украшали живые цветы»…
   С фотографии под стеклом, не испорченным временем, смотрела молодая девушка! Напрасно он искал взгляда её прекрасных глаз, они смотрели в сторону- поверх головы. Слёзы покатились из его глаз. «Боже мой, какая же она была хорошенькая!..Ольга любила меня, а я так нехорошо поступил!...» Слёзы сожаления и раскаивания душили Ольшанского. Он ничего не видел, кроме фотографии умершей девушки. Ему казалось, что виновником её смерти был он. Он её убил! « Из-за меня Ольга отправилась во Владивосток, чтобы сообщить маме, о том, что выходит замуж за человека, которого очень любит...» Самолёт при посадке занесло в сторону от взлётной полосы, он загорелся и все погибли….
   Разглядывая фотографию, Борис Николаевич обратил внимание, что по дорогому его сердцу погребальному сооружению, так же прошлась рука вандала. Злоумышленник пытался зубилом срубить погребальную надпись. По крайней мере, один удар тяжелого молотка по зубилу был нанесён. Об этом говорил след от рубящего орудия, который, с боковой стороны бронзовой пластины был виден отчётливо.
  «Кто-то спугнул мародёров,- подумал он, разглядывая надпись и фотографию на памятнике.- Какая она была хорошенькая, я почти забыл, как она выглядит!… Эти губы я целовал, прижимался к щекам!.. Миндальный разрез её огромных глаз всегда меня очаровывал! Пышные, густые волосы, словно два крыла таинственной птицы, развивались при каждом её движение. Помнится, она, ничего перед собой не видя, чуть не сшибла маленького ребёнка, когда по лужам, напропалую, улыбаясь как во сне, шла ко мне на свидание…»
   Летний день давно перевалил за второю половину, когда Ольшанский, покидая кладбище, выходил через главные ворота. Солнечный диск,  нависая над Песчаным Борком,  удлиняя тени, клонился  к западу. Присмиревшие вороны и сороки, оккупировавшие погост, кося шальным глазом, безмолвно провожали одинокого посетителя. Ольшанский шёл по обочине Егорьевского тракта, тщетно пытаясь поймать такси. «Что же станет со Старым кладбищем?- задал он себе вопрос и сам же на него ответил.- Разворуют и растащат на металлолом! Что творится с людьми?..»   
   На следующий день Борис Николаевич проснулся рано утром с одной мыслию, посетить Михайло-Архангельский храм. Он не задумывался, из каких просторов вселенной прилетело это странное  желание о посещении храма, и решил немедленно его исполнить. Крещённый в детстве, он, как и большинство его сверстников, был атеист. И хотя предки его по отцовой линии были священниками, в Бога, старенького дедушку, грозно взирающего с небес, он не верил. Но жизненный опыт упорно подсказывал обратное: «Есть что-то, что руководит этим миром»!
   Ольшанский знал, что служба в церкви начинается утром, часов в восемь или в девять. Направляясь к храму, заслышав издали перезвон колоколов, он определил, что служба уже началась. Церковное сооружение, возвышаясь над частным сектором маленьких одноэтажных домов, приводило посетителей если не в трепет, то в осознание человеческой беспомощности на земле. На автомобильной стоянке, что рядом с церковью, не было свободных мест. «Сегодня, наверное, какой-то церковный праздник?»-  решил он, пробираясь сквозь автомобильные ряды.
   Попрошайки, обступившие его плотным кольцом у церковных ворот, начали просить  милостину:
     - Мужчина, подайте ради Христа!?- протянув морщинистую руку, просила подаяние пожилая женщина. Одетая очень бедно, по лицу её было видно, что она действительно нищенка, измождённая голодом. Борис Николаевич подал ей крупную денежную купюру….
    - Храни тебя Господи!.. Как имя твоё, за кого молиться?-  радостно принимая  подаяние, пробормотала она.
   - Молись за упокой души погибшей Ольги,- произнёс Ольшанский, чувствуя, что глубоко внутри у него появились ранее неведомые ощущения.
   Войдя в храм, который был плотно заполнен прихожанами, стоявшими ровными рядами от входной двери до иконостаса, он почуял ароматный бодрящий запах церковного ладана. Казалось бы,  в летнее время при таком скоплении народа здесь должно быть невыносимо душно. «Дышится легко, - определил он по одухотворённым лицам прихожан.- Постоять некоторое время здесь можно…Интересно, сколько времени занимает служба?» Разговаривать во время церковных обрядов не полагалось. Ольшанский  вышел в фойе храма и у лотошницы, которая продавала церковные принадлежности, спросил, как провести отпевание человека погибшего в авиакатастрофе. Лотошница посоветовала обратится к самому батюшке- настоятелю или к любому священнику, которые по долгу службы  здесь часто проходят. Борис Николаевич, разглядывая расписанные стены храма, стал  поджидать человека в священническом одеянии. Картины, изображая сцены из Библейской жизни, были написаны мастерами высокого класса. Исходящая от картин аура дышала спокойствием и уверенностью благодатного бытия. В мозгу зашевелилась мысль, что всё, что изображено на великолепных картинах: есть, было, и произойдёт в ближайее время. И что это- истина в первой инстанции! «Боже мой, как сложен  мир! Я глупец раньше ничего этого не замечал!»
  От судьбоносных размышлений Ольшанского отвлекло появление в дверях священника, который по делам службы направлялся в церковный зал.
   - Извините, можно вас спросить?- обратился к нему Борис Николаевич.
   Священник, молодой мужчина, остановился.
   - Я слушаю вас,- ответил он.
   - Понимаете, тут вот какая  история,- замялся Ольшанский, не зная, как правильно обратится к служителю церкви, который  оказался значительно его моложе.- В 1971 году одна очень хорошая девушка погибла в авиакатастрофе.  Крещёная она или нет, я не знаю!...Мне хотелось бы её отпеть, как это делают в церкви со всеми умершими…Я думаю, эту несчастную девушку никто не отпевал!..
   Молодой священник, давая  согласие на отпевание, объяснил, что для этого следует сделать и спросил: Кто, она вам?
  -…Невеста,… мы хотели пожениться,- ответил Борис Николаевич, чувствуя, что сгорает со стыда.
  - Невеста, говорите!? Долго же она ждала, почти тридцать лет! Ну что ж отпевайте!...
   Ольшанский уплатил лотошнице необходимую сумму, записал на листочке имя погибшей и стал дожидаться конца службы, по окончании которой должен проходить обряд отпевания. Время было предостаточно, служба подходила к концу. Разглядывая многочисленные иконы, коих было множество на стенах Православного храма, он погрузился в воспоминания минувших дней, но слова прозвучавшие за спиной вывели его из задумчивости: Кто на отпевание подходите сюда!...
    Борис Николаевич сосредоточился. Человек, приглашавший на отпевание, был тот самый молодой священник, к которому он обращался. Около него собралась небольшая группа людей: мужчины, женщины отпевающие своих родственников, приготовились и  певчие. Священник, пристраивая и разжигая кадило, поправив на себе одеяние, произнёс маленькую речь, о том, что отпевание и молитвы за умерших, это не дань какой-то моде, а обязательная необходимость, облегчающая участь усопших. Ораторское исскуство этого человека удивляло своей доходчивостью! Осенив присутствующих облаком благовонного ладана, он со знанием дела приступил к обряду. Проповедь молодого священника, разжигая воображение, поражала своей проникновенностью. Ольшанскому казалось, что рядом с ним незримо стоит живая Оленька и смотрит на него радостным взглядом. Во время молитвы служитель несколько раз произносил имена умерших. И каждый раз, заслышав Ольгино имя, Борис Николаевич вздрагивал, погружаясь в странную эйфорию. Слова молодого священника вливались в него словно свежая  струя крови, промывая и очищая слушателя от наслоившейся жизненной грязи. В его душе, под  воздействием проповеди, зарождалось новое, неизведанное чувство. «Вот, что значит, сила слова! - подумал он.- Какой невидимый заряд мощности содержится в обыкновенной молитве!» Ольшанский перевёл взгляд на картину с изображением Иисуса Христа. Воплощённый Бог глядел на него не уничтожающе грозно, а как смотрит родной отец на провинившегося, но любимого сына. Это полотно вызывало у наблюдателя душевный трепет: «Надо же так мастерски изобразить лицо человека,- удивлялся он,- что даже рисунок, этот тоненький слой краски, совершает духовный переворот!»
    -…ве-ечна-ая па-а-мя-ать!- услышал он последние слова молитвы.
    Отпевание закончилось.
   К присутствующим  родственникам обратилась женщина с напоминанием, чтобы те не забыли пакетики с освящённой землёй, которую необходимо будет рассыпать по могилке.
    Получив пакетик с драгоценным содержимым, Борис Николаевич хотел было направиться к выходу, но решил обойти помещение церкви,  осмотреть  великолепие Православного храма.
   Продвигаясь вдоль расписанных стен, он подошёл к маленькой иконке, на которой был изображён лик женщины с опущенными веками. Что-то до боли знакомое повеяло со святого облика. «Матрона Московская, - прочитал он внизу иконы и удивился.- Это же та святая, которая чудесным образом явилась ко мне, когда я лежал в больнице! И у меня исчезли камни в почке!... Операцию тогда отменили!..»
   «Матрона Московская». -  прочитал он ещё раз для верности.
   Выйдя на церковный двор, Ольшанского окружила компания всё тех же попрошаек, которые, заметив щедрую руку, надеялись получить подаяние. Подав каждой из них по десятирублёвой бумажке, с просьбой помянуть погибшую Ольгу, он вдруг почувствовал во всём теле лёгкость, как будто с него свалился тяжёлый груз и словно помолодел на десяток лет. Непроходящая боль в печени, сидевшая много лет пропала. Он  лёгкой походкой дошёл до магазина «Огонёк», около которого продавались цветы,  выбрал огромный букет и, поймав на проспекте такси, повелел ехать к Старому кладбищу. Таксист, довольный подвернувшимся заработком, в считанные минуты домчал до назначенного места. Время было полуденное, кроме знакомых сорок и ворон  на кладбище никого не было. И если бы не жаворонок, который  высоко в небе заливался песней о счастливой жизни, можно было думать, что на земле кроме ворон и разграбленных могил, ничего нет.
   В этот раз он быстро нашёл Ольгину могилу. Ноги сами привели его к знакомому холмику. Оглядевшись для верности по сторонам, убедившись, что никого рядом нет, Ольшанский  перекрестился - осенил себя крестным знамением и чуть слышно проговорил:
     - Здравствуй, Оленька!...
     Толком не понимая, какие перемены произошли в окружающем мире, он стал всматриваться в фотографию под стеклом. Память у него была отменная, он помнил, что погибшая холодным взглядом смотрела с фотографии на мир. Взгляд шёл поверх головы наблюдателя. Встретиться с её  взглядом и заглянуть в глаза, было невозможно. Сделать это не позволяли законы оптики…. Но, с фотографии на него смотрела счастливая Ольга!!
      Их взгляды встретились!
    -«Этого не может быть!- пронеслось в воспалённом мозгу.- Чушь и бред перед моими глазами!..»
    Но где-то далеко в сознании, его второе «я» сообщило странную весть:       - Чушь и бред перед глазами быть не могут! Ты сойдёшь с ума, если   этому поверишь! Чушь и бред -  в твоей голове!...
   - А, как быть с Матроной Московской?- вопрошало сознание.- Это не иначе, как чудо!! Несколько лет назад эта святая явилась ко мне в больничную палату и камни в почках бесследно исчезли! И,… как мне не верить, если Ольга улыбается? - задал он себе вопрос и сам  на него ответил.- Значит, я сделал всё правильно! То, что нужно!»
   - Это обман зрения,- догадался он.- Надо хорошенько протереть глаза. Убрать ненужные слёзы и взор прояснится. Не может такого быть, чтобы фотография обладала эмоциями!…Улыбалась!
    Протерев глаза носовым платочком, он украдкой посмотрел на фотографию Ольги и испугался. Ничего не изменилось! Девушка, с любовью взирая на него, излучала радость и спокойствие. Казалось, что она сейчас с ним заговорит, изольёт душу. «Что происходит со мной?- подумал он.- Одна моя половина всему верит и радуется! Другая, опасаясь лишиться рассудка, ни во что не верит!..»
    Просеяв освящённый песок по могильному холмику, Борис Николаевич с растревоженными мыслями покидал Старое кладбище. Ему не верилось в невероятное стечение обстоятельств, которые, как по повелению могущественной и таинственной личности собрались на рубцовском кладбище. Как будто Ольгина могилка была закрыта шапкой невидимкой от мародёров и охотников за цветным металлом. Разграблено всё кладбище, а здесь ничего не тронуто. Была попытка срубить бронзовую пластину, но место, на котором зубило оставило свою отметину, давно окислилось.
  «Кто, а вернее для кого, сохраняется памятник от разграбления? Мистика!»
      На следующий день Бориса Николаевича на Старом кладбище ждало новое потрясение. Подходя к Ольгиной могилке, он ещё издали заметил на памятнике страшную перемену. Дорогая его сердцу фотография, стала абсолютно неузнаваемая, пожелтела так, что изображение на ней исчезло полностью. «И это за один день!- поражённый увиденным определил он.- Лето в этом году засушливое, осадков не было целый месяц! Такое за один день никак не  могло случиться! Ни как!.»      
   Протирая носовым платком рамку с фотографией, он, надеясь обнаружить следы влаги, пытался разгадать секрет столь стремительной порчи изображения. Влаги не было. Не было под стеклом и водяных разводов, лишь  бесформенное серое пятно находилось на этом месте. «Как же так произошло?- горестно думал он.- Двадцать девять лет фотография  была в целости и сохранности в рамочке под стеклом. Поливаемая дождями она, и в зной, и в морозы находилась под нещадными лучами солнца и ничего с фотографией не случилось!..И словно по злобному наговору за одни сутки пришла в негодность. Какая сила приложила беспощадную руку? А может быть наоборот, отвела руку хранительницу? Сохраняющую, но для кого?...»
   Одержимый самыми невероятными предположениями Ольшанский, в тягостных раздумьях завершил этот сверхнасыщенный день. И уже лёжа в постели, находясь между сном и бодрствованием, его посетила уверенность, что случайного здесь ничего нет. «Случайность- это неопознанная закономерность!»-  решил он и провалился в сон.
     Ему снилось разграбленное кладбище, где на деревьях вместо ворон, сидели отвратительные старухи, кутающиеся в лохмотья.
      Проснувшись утром, Борис Николаевич решил, что исчезновение изображения на фотографии ему приснилось и, что ничего ужасного не произошло. Присниться может всё, что угодно, не сходить же от этого с ума. Потянувшись в постели, он взглянул на часы и вспомнил, что сегодня   
 нужно было спешить в суд по делу так называемых «Мёртвых душ».
     В Онкологическом диспансере, где Ольшанский работал мастером по обслуживанию лучевых установок,  администрация медицинского заведения на вымышленные должности пристроила своих родственников. Будь этих родственников один, два человека, может всё и обошлось, но прокуратура насчитала «мёртвых душ»  больше дюжины. Дело получило огласку и дошло до суда, на котором Борис Николаевич выступал в качестве свидетеля. И как ни хотелось ему видеть наглые физиономии главврача и бухгалтера, идти на суд, исполнить гражданский долг он считал делом чести.
   Выпив кофе и прошвырнувшись по  радиоэфиру, Ольшанский вышел из дому и неторопливой походкой направился к зданию Суда, что располагалось на площади Ленина. Ещё издали он заметил знакомый УАЗик онкодиспансера, возле которого суетились, проходившие по делу, неповоротливый разъевшийся боров главврач и рыхлая как студень бухгалтер. «Странный судебный процесс,- подумал он.- Обвиняемые и  маленькая кучка свидетелей тасуются в одной компании, как на субботнике! Им бы ещё лопаты в руки и с песнями клумбы разбивать и цветочки сажать!»
    Войдя в здание Суда, его встретил охранник. Предъявив повестку, Борис Николаевич стал разглядывать внутреннее убранство здания, где особо блюдят букву закона. Помещение, пропахшее валерианкой и человеческим потом, было самое обыкновенное. На стенах висели образцы заявлений и портреты вождей, которые, словно с небес, взирая на посетителей, как бы говорили: « Вот мы до тебя доберёмся.»
    - Свидетели по делу№183051 ожидают на улице!- изрёк симпатичный охранник, возвращая повестку.- Проходите! Проходите и не стойте на проходе!
   Ольшанский недоумевал. Но, так как опыта хождения по судам у него не было, послушно вышел на крыльцо и стал искать место, где бы на время приткнуться. Окинув уставшим взором собравшихся по делу « мёртвых душ», он решил подойти к газетному киоску, посмотреть, как идут дела с продажей журнала « Рубцовск». Борис Николаевич, был редактором этого недавно появившегося издания, и ему небезразлично было, как расходится журнал по городу. Киоскёрша узнала его и расцвела в радостной улыбке.
   - О, наш городской летописец пожаловал!- произнесла она вместо приветствия.- Журналы ваши расходятся, как горячие пирожки!.
  - А какие отзывы и пожелания? Что предлагают читатели?- вопросил он, переполняясь радостью.
  - Пожелания одни: поскорей увидеть на прилавке следующий выпуск журнала «Рубцовск».
   Полистав для приличия  лакированные издания, Борис Николаевич позавидовал изяществу журнала «Рубцовчанка», который  издавала Лена Богатырёва. «Хороший журнал,- подумал он.- И редактор симпатичная женщина. Чем-то напоминает Ольгу!...»
  Отойдя от газетного киоска, он решил сидя на лавочке дожидаться  приглашения в суд. Онкологический УАЗик стоял от него неподалёку. Судя по обитателям этого автомобиля, никого из подсудимых и свидетелей, в здание суда ещё не пригласили. Главный врач в салоне нервно, одну за одной, курил сигареты так, что дым валил через открытую дверь и окна. Разомлевшая бухгалтер, ёрзая на сидении, без конца поправляла, сползающие с рыхлого тела колготки. Время шло, правосудие  не поспешало, тянуло резину.
   « Судебный процесс явно затянулся,- раздражённо думал Ольшанский, терпение которого, было явно на исходе.- Разве, что пойти узнать, сколько предстоит ждать?!» Но его опередила медсестра Фаина, которая проходила по делу «мёртвых душ», как соучастница. Она, выбравшись из душного помещения суда, тяжело дыша и отдуваясь, подошла к УАЗику и объявила во всёуслышание, что в процессе по делу №183051 объявляется перерыв до 14часов.
   - Как фамилия судьи?- полюбопытствовал Ольшанский.
  - Тунгузский,- ответила она.
 - Тунгузский?-  вслух переспросил он и про себя подумал.- «Неведомый судья, загадочный, как «Тунгузский метеорит», которого никто не видел!»
    Ждать до двух часов дня, сидя на лавочке, не имело смысла. Проводив взглядом, отъезжающую на УАЗике братию медицинских мошенников, Ольшанский сделал для себя вывод, что медсестра Фаина в эту компанию  не вхожа. «Что-то здесь не увязывается в логическую цепь,- совершил небольшое открытие Борис Николаевич.- Главврач и бухгалтер оформляли «мёртвые души» на работу. Только через их руки проходили подложные  документы на вымышленных работников! Причём работу выполняли работники существующие, живые, которые и являются стороной пострадавшей, а в деле №183051 пострадавшей стороной обозначена администрация Онкодиспансера, которая собственно и наживалась на «мёртвых душах». Вот тебе бабушка и Юрьев день! Парадокс! Нонсенс!»
    - Милейшая, можно вас на минуточку?- обратился Ольшанский к медицинской сестре. Он был намного старше её, но обращался на «вы» и по имени.
   Фаина повернула к нему красивую головку:
   - Я слушаю вас, Борис Николаевич.
  - Вы, далеко направляетесь?- спросил он очаровательную женщину.
  - Надо где-то до двух часов проболтаться. Не идти же на Алей топиться!?
  - А что, это хорошая мысль! Возьмём газировки и, что-нибудь покушать. Скоротаем время на берегу реки и «утопимся» в тени кудрявых тополей!
  - Вы, Борис Николаевич, сейчас стихами заговорите! А мне, знаете ли, не до поэзии и шуток! Мне срок корячится.
  - Поверти мне, очаровательная Фаина, я не хотел вас обидеть! И полностью нахожусь на вашей стороне. Ведь ни для кого не секрет, что администрация диспансера сваливает свои грязные дела на вас. Не берите  греха на душу! Не выгораживайте на суде главврача и бухгалтера. Они предадут вас сразу же по оглашении приговора.
   Высказав всё, что считал нужным, Борис Николаевич уставился на неё, как будто видит первый раз. «Какие прекрасные волосы у этой женщины!- подумал он и сравнил.- Как у Ольги!..»
  - Что вы на меня так смотрите?-  с удивлёнием спросила Фаина.
  - Как?
  - Ну, как будто я только что воскресла из мёртвых.
  -А,…ну так мы идём или не идём на бережок Алея?-  на вопрос вопросом ответил он, не желая открывать свою тайну.
   В знак согласия медсестра кивнула головой, и её красивые волосы всколыхнулись, словно два крыла таинственной птицы, готовые к полёту.
  «…Волосы как у Ольги!»-  убедился он ещё раз, стараясь на лице не выказывать свои мысли.
   На углу здания Картинной галереи, Ольшанский приобрёл в киоске всё  необходимое для небольшого пикника, и вдвоём они направились к подвесному мосту. На берегу реки народу было столько, что яблоку негде было упасть. Не сговариваясь, они решили постоять некоторое время на мосту, полюбоваться красотами извилистой реки. Красавец Алей, словно пьяный на велосипеде, в городской черте делал немыслимые виражи,  ползучим змеем извивался на поворотах, намывая песчаные острова, на которых отдыхало бесчисленное множество рубцовчан.
   Обдуваемые свежим, прилетевшим со стороны Забоки ветерком, коллеги по работе, а друзьями назвать их было трудно, думая каждый о своём, опираясь на перила, молча, стояли на мосту, уплетая пирожное. Фаина аккуратно, по-кошачьи поедая пирожное, облизывая пальчики, смотрела с высоты моста на купающихся в мутной воде людей. Слабенький ветерок колыхал её тёмные волосы, закрывая, словно паранджой, красивое лицо. Она свободной рукой отбрасывала пышную шевелюру, обнажая изящную шею. Ольшанский,  тайком любуясь молодой женщиной, облизывающей пальчики, неожиданно для себя обнаружил ещё одно сходство медицинской сестры с погибшей невестой. «И глаза, и губы у неё такие же!...Носик, немного не такой, как у Ольги, но овал лица тот же!»
   Борис Николаевич вздрогнул: «Боже,  мой, какое сходство!-  сделал он заключение.- О, если бы Оленька была жива!...»
   Не выказывая эмоций, пытаясь скрыть внутренний трепет, он уставился на водный поток, словно хотел в речных водах охладить пылающее воображение.
  - Вы, Борис Николаевич, сегодня какой-то не такой!- прервала Фаина молчание.- Что с вами? Не влюбились ли вы?
Не зная, что ответить он, решил перевести всё на шутку.
  - Так точно, Фаиночка, я двадцать девять лет вас люблю.
  - А почему не тридцать?- удивлённо спросила она и добавила.- Вы бы любили меня тогда с грудного возраста.
 - Видите ли, дорогая, Фаина,- парировал собеседник,- человек так устроен, что сначала он влюбляется, пылает страстью и теряет голову! А спустя некоторое время  начинает спрашивать себя: за что же он любит  этого человека? Чаще всего он любит ни за что. Просто, любит и всё! Это великая тайна для всех смертных!..
  - Вы, Борис Николаевич, уж воспарили! Забрались в крутые духовные дебри, с высоты которых дело о «мёртвых душах» кажется кощунством.
   Помолчав немного, она продолжила.
  - Мерзко всё это, аж жить не хочется! Глаза бы не глядели на подлые рожи бухгалтера и главврача, но адвокат сказал, что,..- медицинская сестра неожиданно умолкла, опасаясь сказать лишнего. Облизав в очередной раз пальчики, она достала носовой платок и, глядя в зеркало, тщательно протёрла уголки губ.
  -Что же вы умолкли, Фаиночка?- вопросил Ольшанский.
  Красивая женщина не думала отвечать на его вопрос. Окинув взором барахтающихся на мелкоте людей со счастливыми лицами, посмотрела на часы:- Пожалуй, нам пора, - произнесла она со вздохом.
  Проверив время на своих часах, Борис Николаевич убедился, что торопиться некуда, в запасе ещё сорок минут, но не стал перечить. Он знал, что на суде Фаина ведёт, что называется «свою игру» и откровенничать с ним не собирается. Один тот факт, что в помещении суда она была одна, и ни свидетелей, ни пострадавших в здание не приглашали, говорит о нечистой возне в рубцовском правосудии. «Ну что ж, поживём, увидим!»
   Покидая район прохладной набережной, думая каждый о своём, они побрели  по горячему асфальту, изредка обмениваясь словами.
  Ольшанский всеми мыслями был на дорогой его сердцу могилке, не переставая анализировать невероятные события с испорченной фотографией. Образ погибшей девушки прочно засел в его сознании. И уже никакими клещами и потрясениями, этот образ, извлечь или потерять было невозможно. Он в каждой женщине замечал Ольгины черты, и даже сделал для себя небольшое открытие, что женщины всегда ему нравились, похожие на неё. «Странно устроены человеческие мозги,- думал он.- Вкусы и пристрастия существуют во мне независимо от моего сознания! Выходит – я робот или запрограммированный зомби? Кто же меня запрограммировал?- задал он себе вопрос и сам ответил.- Никто! Это и есть любовь!»
  Подойдя к облезлому зданию суда, они расстались. Борис Николаевич уселся на лавочке на прежнее место, с которого был хороший обзор и стал дожидаться, когда его вызовут. А медицинская сестра Фаина нырнула в помещение правосудия. Вскоре подкатил и онкологический УАЗик, из которого выползли  на белый свет главврач и бухгалтер. Окинув брезгливым взглядом  прилежащую экваторию, администрация диспансера не удосужилась уделить знаки внимания мастеру лучевых установок, правдивые показания которого, были не в их пользу.
  «Зрить не хотят, - решил Ольшанский.- Мы на носилках по всей больнице таскали живых и мёртвых, а они за наши труды клали деньги в свой карман! Престарелая мамаша главбуха, древняя старуха, которая давно лежит в земле сырой, также была пристроена на денежную должность. Следователь в архиве отдела кадров насчитал дюжину «мёртвых душ»! Вот наглость, такое с рук сойти никак не должно!»
   Его размышление прервало оживление в стане противника. Неожиданно появившаяся  медсестра Фаина завела глухонемые, яростные переговоры с  бухгалтером. О чём они говорили, слышно не было. Но нервозность или, как сейчас говорят, флюиды этого разговора подействовали на окружающих. Ольшанского раздражал странный судебный процесс на котором он чувствовал себя безмозглой пешкой. Он решил ещё раз наведаться в здание суда.
   Подойдя к дежурному охраннику, Борис Николаевич напомнил ему о своём существовании: что суду давно бы пора начаться, потому как у него и без того своих дел много! Сменившийся охранник с каменным лицом, об которое легко можно разбивать страусиные яйца, ответил писклявым голосом: Вас вызовут, ожидайте!...
  Ольшанский пожал плечами.
  - Нас никто не вызывает! Сидим  целый день впустую,- ответил он и про себя подумал.- «Правосудие явно не поспешает.»   
   Но Борис Николаевич ошибся. Правосудие по рубцовски не только поспешало, но по делу №183051 давно всё обстряпало. Преспокойно обошлось без свидетелей, обвиняемых и ответчиков. Об этом мастер по обслуживанию лучевых установок узнает спустя некоторое время. А сегодня, всё тот же писклявый охранник с каменным лицом, на очередное к нему обращение, заявил, что процесс по делу №183051 «мёртвых душ» в Онкологическом диспансере, благополучно завершён. Ольшанский поискал глазами Фаину, но медсестра, как сквозь землю провалилась. Вскоре укатил и УАЗик.
  Летний световой день на широтах города, основанным каторжником и конокрадом, тянется бесконечно долго. До вечера было ещё далеко. Остаток дня, Борис Николаевич решил посвятить волнующей проблеме, съездить на кладбище, которое притягивало его как магнитом.
   Таксист, подъезжая к кладбищенским воротам, дал согласие, что будет дожидаться возвращения выгодного пассажира.
  - Я мигом,-  выходя из машины, произнёс пассажир.
  Пройдя через знакомые ворота, Ольшанский, прошёл по коротенькой асфальтированной дорожке до разграбленной могилы четы Аллилуевых. Кто лежал в этих могилах, жена с мужем или сестра с братом, неизвестно! Никто не знает, кто их оплакивает. Свернув направо, он пошёл по узенькой тропинке, которая в конце небольшого пути упиралась в знакомый памятник с чёрной полосой. Продвигаясь по тропинке, Борис Николаевич, как и в прошлый раз, ещё издали заметил дорогую могилку. Но что произошло с памятником?!  Он был совершенно неузнаваемый! Мародёры добрались и до него!         
 «Боже мой!-  в бессильной злобе сокрушался он.- Что наделали, сволочи!   Собственными руками придушил бы собирателей цветного металла!» Рамочка с фотографией и находившаяся  чуть ниже пластина с надгробной надписью, были вырваны с корнем. Отверстия, через которые крепились на памятнике  предметы из бронзы, от невероятного усилия вздулись, зияя рваными ранами: - Будьте вы прокляты,- выругался он вслух.- Как только  земля держит этих людей?!..
     Помня, что у железных ворот его дожидается такси, Борис Николаевич не стал долго задерживаться на кладбище. Бешено соображая, что следует предпринять с дорогим его сердцу надгробием, он почти бегом направился к выходу. «Проклятый город! И люди живут в этом городе проклятые! Одни обворовывают мертвецов, другие наживаются на «мёртвых душах»!
                ------------------------------
   Тарифный отпуск у мастера лучевых установок в онкологическом диспансере, как у капитана дальнего плавания, бесконечный. Но каким бы большим отпуск не был всё же, он когда-нибудь, да заканчивается. Выйдя на работу, Борис Николаевич, с удивлением узнал, что администрация диспансера уволила его задним числом «за систематическое нарушение трудового распорядка». Начальник отдела кадров, симпатичная Мариночка, вылупив удивлённые глазки, сообщила, что трудовую книжку ему выслали по почте. Главный врач в этот день почему-то отсутствовал, его обязанности исполняла сумасбродная Ингатулина Татьяна, которая объяснятся с мастером лучевых установок не пожелала и отфутболила его к юристу. Юрист - дряхлый старикашка, появлялся в диспансере  раз в неделю, страдал старческим маразмом и невнятностью речи. Говорить мешала вставная челюсть, которую он заслужил мудрыми консультациями. Старикашка, прошамкав о правах и обязанностях подчинённых, пытался внушить Ольшанскому, что его увольнение было «согласно букве закона».
  - Какой  ещё, «букве»?- вскричал в сердцах Борис Николаевич.- Все ваши «буквы» по фени ботают! Вы живёте не по закону, а по понятиям! В блатном мире порядочности больше чем в ваших «буквах закона»!
  - Вы, много себе позволяете, разговаривая подобным тоном! - зашамкал юрист, роняя челюсть.- Документы и приказ об увольнении получите по почте! Вопросы ещё есть?
  Не дожидаясь вопросов, юрист заключил:- Претензии решайте в судебном порядке. В суде!
  -Знаю я ваши суды!- буркнул под нос, уволенный.- На одном уже побывал в качестве свидетеля!..
 Пускаясь в размышление, он определил: «Администрация онкодиспансера  беспредельничает, старикашку от волнения чуть кондрашка не хватила! Плохая у него работа: всю жизнь врать и выкручиваться. Самая гадкая на свете профессия – юрист!»
 Уволенный Ольшанский решил отправиться домой, проверить почтовый ящик и хорошенько всё обдумать. Направляясь к выходу, на него налетел зав отделением Вадим Олегофренович. Схватив за руку, он судорожно пожимал её как большому другу. «Есть ещё хорошие люди в медицинском персонале», - решил уволенный, покидая  онкологическую лечебницу.
  Но Борис Николаевич ошибся. Как только дверь за ним закрылась, Вадим Олегофренович, оббежал  диспансер и строго-настрого предупредил подчинённых, чтобы не имели никаких дел с уволенным Ольшанским. Подчинённые, тараща на него глаза, решили и постановили: «У завотделения опять черти поехали!»
  Войдя в подъезд, Ольшанский в почтовом ящике обнаружил пухлый конверт. Письмо было с бывшего места работы. В нём находилась трудовая книжка и приказ с бредовыми  мотивами, объясняющие причину увольнения.
Приказ подписан исполняющей обязанности главного врача Таней Игнатулиной. «Ну и дура,-  подумал он. -  И дура не маленькая! Килограммов на сто пятьдесят  тянет!»
  Поднявшись в свою квартиру, Борис Николаевич включил компьютер, и пока умная машина оживляла процессоры, вскипятил крепкого чая. Сделав глоток божественного напитка, он подключился к Интернету и вышел на президентский сайт. Самого Президента России он лично не знал, да если бы и знал, то выйти на него по электронной почте было проблематично. И о чём  с ним беседовать? О хорошей погоде в городе Рубцовске! Не будет же он плакаться в президентскую жилетку, о незаконном увольнении. Подключившись к сайту Аппарата Президента, Борис Николаевич набрал текст: «Как успехи, Константин Дмитриевич?  Не желаешь посетить разворованное кладбище наших предков? Заранее сообщаю: могилы Бориса Яковлевича и Татьяны Клавдиевны, не найдём. Мародёры сдали в металлолом.»
  Подогнав курсор на экране к месту «отправить», он щёлкнул мышкой. Спустя некоторое время пришло подтверждение полученного сообщения.

                *         *         *


                1971 год      

  - Ольшанский! Ольшанский!
  Борис обернулся. На площади Ленина, на лавочке под елями сидела незнакомая девушка и, улыбаясь, смотрела на него. Она не была писаной красавицей, но в ней было что-то такое, с чем (не оценив) легко расстаются в юном возрасте, и, потеряв навсегда, сожалеют в зрелые годы.
– Привет! Что-то я вас не помню! – ответил молодой человек, присаживаясь на лавочку.
– Три года назад мы с тобой были на танцах в школе № 7…Ну, вспоминай!.. Меня зовут Оля… Там еще драка была, девчонку какую-то не поделили…
      Борис вспоминал и никак не мог вспомнить эту девушку. Драка, каким-то боком, нарисовалась в его памяти. И что-то вроде, как было…
– А что мы танцевали? Рок-н-рол или танго? – спросил молодой человек, рассматривая Ольгу, как манекен в магазине. «Стройная фигурка, – подумал он. – Наверно по физкультуре были одни пятерки.»
– Танго танцевали и быстрый танец: шейк и твист… Все танцевали! – ответила Оля, заглядывая в глаза Борису Ольшанскому.
– Все, не может быть! Я вальс танцевать не умею и не люблю.
– А я вальс обожаю! Это самый лучший на свете танец! – воскликнула Ольга, и глазки ее загорелись.
   Борис немного помолчал, наблюдая за новой «старой знакомой», которую никак не мог вспомнить.
– Ты никуда не спешишь? – переходя на «ты» спросил он, поднимаясь с лавочки. – Может быть прогуляемся до Алея, до подвесного моста, – предложил молодой человек, протягивая даме руку. – Полюбуемся самой длинной рекой Алтайского края….
Неизвестная знакомая подала изящную ручку и, поправляя юбку, поднялась с лавочки.
– Оля, я не рисуюсь! Я, правда, не могу тебя вспомнить… Мы, что дружили с тобой вечером или целовались? – спросил Борис, и глядя на нее мысленно определил: «Девчонка ростом не маленькая! Наравне со мной»…
– Ох, и память же у вас, пацаны! Я, например, помню все слова, которые ты мне тогда говорил. Ничего не забыла.
– И чего я говорил? Это же было три года тому назад, если не больше! Меня в городе не было тысяча сто дней. Три года!...
– В тот вечер, ты сказал, что мы на следующий день обязательно увидимся. Ты еще сказал: «Я приду, даже если будет война!». Войны, слава Богу, не было. Но ты, не пришел…
– Олечка, я исправлюсь, – улыбнулся Борис.– Буду приходить к тебе каждый день, куда прикажешь.
– Приказывать я не могу, – пряча улыбку, ответила Ольга. – Так уж и быть, пойдем, погуляем по берегу,- согласилась она.
   Молодые люди, довольные, направились в сторону подвесного моста побродить вдоль извилистого берега реки, не подозревая, что судьба, куда более извилистая чем русло Алея, отныне объединила их странными узами навсегда. Навечно!
   В этом году Алей разлился, как никогда широко. Весенние воды затопили правый низменный берег, покуда глаз хватило, превратив алейскую забоку в амазонские топи. В зеленой теплой воде, средь могучих тополей и плакучих
ив, казалось, затаились голодные крокодилы, беспощадные анаконды и прожорливые пираньи. Растительный мир, упиваясь живительной влагой, поражал своей тучностью, пер, как на дрожжах. Любая отломанная веточка, попадая в благоприятную среду, объявляя суверенитет, пускала в землю корни, становилась самостоятельным, новым растением. И даже воздух
забоки, в дни большой воды, перенасыщенный водяными парами становился особенным, как будто его надуло с Мезозойской эры Юрского периода. Тут берегись тропической лихорадки, малярии и черт знает чего!...
   Пацаны компании Бориса Ольшанского, водимые пылким воображением, в свое время рыскали по затопленной забоке, изрезав до крови руки и ноги. И если бы не Ангел-хранитель и стойкий  иммунитет, никто бы не узнал волшебной красоты тех мест, где некогда монгольский хан упрятал награбленное богатство.
…Двое молодых людей стояли на подвесном мосту и, любуясь водной стихией, изредка обменивались короткими фразами. На убегающие потоки весенней воды, как на языки пламени костра, можно смотреть бесконечно долго. В это время голову посещают невероятные мысли. Они как мутные, алейские воды, прилетают из неведомого – трансцендентального мира, и не возбуждая особых желаний уносятся в неизвестном направлении. Голова становится, как почтовый ящик, в который одни таинственные личности приносят и кладут корреспонденцию, а другие эту самую корреспонденцию забирают. И глядя на воду, молодому человеку, по чьей-то незримой воле явилось видение, которое произошло с ним несколько лет назад, и которое напрочь потерялось из памяти. Видение неожиданно выросло перед глазами Бориса эдакой бредущей по волнам русалкой, с длинными волосами!… Видение машет рукой, призывает: «Плывите сюда!» – а рядом еще одно, другое: «Ты, кто? Как тебя звать?... Ольга!- отвечает видение.-... Я помогла тебе!..» – звучит где-то в тенётах памяти забытый сон или наваждение. И следом:«На свете много, друг Горацио, что объяснить способны, лишь немногие!» – всплывают из небытия мудрые, шекспировские слова.
 …И все вдруг обрывается и исчезает, уносится мутными алейскими водами. Только картина далеких событий, что происходила когда-то на Горьком озере, восстановленная чудным образом, прочно засела в сознании молодого человека.
«Или я умом тронулся?! Или эта девушка, та самая таинственная особа, что помогла на озере?!» – подумал Борис, внимательно разглядывая «забытую знакомую». Мысли его забегали в голове, как пожарные в горящем здании.
– Олечка, ты в какой школе училась? – спросил Ольшанский, сгорая от любопытства.
– Я училась в школе №19! А, по окончании восьмилетки, поступила в торговый техникум. Работаю в магазине, что по улице Щетинкина.
– А ты бывала когда-нибудь на Горьком озере, в сосновом бору? – задал он еще один вопрос и с нетерпением ожидал, что скажет Ольга.
– Я бывала в сосновом бору много раз, в пионерском лагере «Салют». К сожалению, на Горьком озере побывать не пришлось. Но мне хочется на него съездить, говорят оно целебное.
– Оля, может быть, ты забыла? А на самом деле приезжала ненадолго на озеро искупаться в вечернее время?!
– Да нет же! Ни в вечернее время, ни в утреннее, я на Горьком озере не была ни разу… А что тебя так беспокоит? – удивленно спросила девушка.
 Она перестала любоваться водным потоком, ее внимание целиком переключилось на Ольшанского.
– Ты не можешь вспомнить, как мы с тобой танцевали в седьмой школе! И думаешь, что я тоже ничего не помню? – прощебетала Ольга и, прищурив глазки, с укором посмотрела на молодого человека, как смотрят взрослые на маленького сорванца.
– Видишь ли, как бы это сказать!.. – неуверенно заговорил Борис.- Со мной, точнее, с нами произошёл странный случай на Горьком озере… Короче, одна девчонка Ольга нам здорово помогла в безнадежном, щекотливом дельце… В общем, я думал, что это ты!..Она, как и ты, тоже училась в школе № 19!
      Борис сделал глупое лицо.
 – Она сказала, что мы с ней, ну типа, пожениться должны. Понимаешь, ту Ольгу, которая нас спасла, я никогда в жизни не видел… То есть видел, но во сне… Понимаешь?..
– Понимаю, понимаю, – в раздумье проговорила Оля. Но по выражению её лица было видно, что она ровным счетом ничего не поняла. В душе у неё появилось подозрение, что в словах её возлюбленного кроется какая-то тайна, и он чего-то не договаривает. Ольга любила Бориса несколько лет, с того самого вечера, когда они познакомились на танцах и целовались в подъезде до самого утра. Потом он неожиданно уехал во Владивосток. Она тайком провожала Ольшанского, наблюдая издалека, так и не решившись на вокзале подойти поближе.
«Какой нежный он был в тот вечер! С ним так хорошо, – вспоминала Ольга. –Он окутывал меня любовью, как бесценной паутиной, выбраться, из которой нет ни сил, ни желаний. Откуда у меня такое чувство?! – удивлялась
влюбленная девушка. – Откуда такая сила и влечение к этому парню? С чего так взялось? Дружили один вечер, целовались, говорили всякие глупости, и вот теперь я не могу не мечтать и не думать о нем! Говорят, нет любви! Что же тогда со мной происходит, если это нелюбовь? Нет, милые мои подруженьки, если вы не любили, так как я, значит, что-то другое принимаете за высшее чувство. Любовь – высшее чувство!»...
  Громкие звуки музыки, знакомой мелодии «EL CONDOR PASA» («Парящий кондор»), вернули двух молодых людей к действительности. Подвыпившая компания друзей, с ревущим магнитофоном, шла по подвесному мосту, направляясь в забоку, чтобы разгуляться на природе. В затопленной забоке оставался сухим небольшой пятачок в тополиной роще, где на известных ветках, на «своих местах», висели граненые стаканы и завернутая в бумагу вчерашняя килька, по 30 копеек за килограмм. Подвыпившая компания растянулась по всему подвесному мосту. Парни, обнимая вульгарных девиц не первой свежести, были до основания загружены спиртным. Из карманов торчали бутылки с дешевым вином. Блатная компания вела себя агрессивно: без видимых причин толкали людей, стоящих на мосту, лапали девчонок, грязно ругались. Последним по мосту с магнитофоном на плече шел долговязый дурила, в финском нижнем белье. «Дурила» на днях освободился из мест заключения и шелковое белье, в красивых узорах, которое недавно появилось на прилавках города, счел за приличный наряд, за последний крик моды. Магнитофон был врублен на всю мощь, из его динамиков неслись не тюремно-лагерные мотивы плохого качества хриплых исполнителей, а популярная  латиноамериканская мелодия  «Парящий кондор». Долговязый в нижнем белье, оглушенный «музыкальным инструментом», который придерживал левой рукой, был на вершине блаженства и не очень понимал, что делает его правая рука. Эта рука щипала девчонок и молодых женщин, стоявших на мосту, лезла куда ей не следовало наглым образом забираясь под юбки и в бюстгальтеры. Жертвы с визгом отскакивали от долговязого дурилы, забавляя негодяя своей беспомощностью. Людей на мосту было много, и разглядеть сквозь толпу, что происходит на пути следования распоясавшегося «музыканта» было невозможно.
  «Мало ли отчего визжат женщины?! На то они слабый пол», – подумал Ольшанский и в ту же секунду стал свидетелем того, как долговязый
приблизившись к Ольге, с блаженной улыбкой запустил руку к ней под подол. Ольга вскрикнула и, прижимая руками юбку, жалобно посмотрела на Бориса.
…Последний раз Ольшанский дрался во Владивостоке, на фуникулере. И то, скорее защищался от подвыпивших морпехов, которые терпеть не могли настоящих моряков со знаками на груди «За дальний поход».
– «Что делает, сволочь?!» – с яростью подумал Борис, сжимая кулаки. И когда долговязый поравнялся с ним, он со всей силы ударил его в челюсть. От удара рот долговязого на мгновение раскрылся. Показывая «рандолевые зубы», он вместе с «музыкальным инструментом» отлетел к противоположным перилам подвесного моста и распластался на решетке перил. Прилип, как будто налетел на неё с разбега. «Парящий кондор» за пределами моста продолжил траекторию свободного полета, вместе с ворованным дорогим магнитофоном сгинул в алейских водах. Пешеходы и зеваки на мосту замерли от неожиданной развязки:
 - Правильно, так ему и надо! Не будет грабли распускать!.. – послышались одобряющие возгласы.
Маленький мальчик, который видел, как нырнул в реку «музыкальный инструмент» так же не остался безучастным:
– Дяденька, вы будете нылять в леку? – обратился он к получившему по заслугам хулигану.
  Дурила очухался и отскочил в сторону. Учуяв, что избивать его никто не собирается, он крикнул дружкам, которые уже находились на другом берегу, и в его руке появилась бритва!..
  «О, боги! – удивился Борис – До чего примитивен блатной мир! Если вооружаться, то обязательно бритвой или молотком!»
   Опасаясь, чтобы безумец с бритвой не почувствовал превосходство над окружающими и не наделал бед, Ольшанский выдернул ремень из брюк. Флотский ремень с массивной бронзовой пряжкой не является холодным оружием, а естественным средством защиты, в умелых руках работает как кистень.
– Брось бритву, придурок! Хочешь еще получить?! – незлобно произнес Борис. Он решил не обострять обстановку и выпутаться из этой истории с наименьшими потерями. У него было мало времени. Получилось так, что Ольшанский на мосту остался один на один со всей блатной компанией. Ни один представитель мужского пола не пришел на помощь. Мужчины все как один струсили и бегом бросились с моста на берег.
… Еще минуту назад уважаемые мужи, джентльмены города, стояли на мосту и наблюдали за напором водной стихии. Они вслух рассуждали о высокой материи: о духовности, вечности, о роли человечества в безграничном Космосе. Еще минуту назад мужи тарахтели своим чадам, своим половинам о высоком предназначении человеческого бытия: «Что жизнь, это та же река и, что её нужно переплыть так», «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы! Чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое! Чтобы умирая, мог сказать..» и так далее и тому подобное. Но, завидя блеск нержавеющей стали в руках изможденного туберкулезом негодяя, эти люди предали забвению высокие взгляды и как апостол Петр трижды отреклись от своих слов!
… Ольшанский находился в незавидном положении. Со стороны забоки, на опустевшем мосту, на него не спеша надвигалась компания уголовников, тогда, как со стороны набережной дергался от нетерпения и вытанцовывал ненормальный с бритвой. Борис стоял посередине, как промеж двух огней. Ширина моста не позволяла противоборствующим сторонам разойтись с миром. Намотанный на руку ремень с бронзовой пряжкой – хорошее оружие дальнего боя, и казалось встреча с бритвой на узком мосту, была неминуема. Нападать на шайку пьяных негодяев, было неразумно, прыгать в холодную
воду и добираться до берега вплавь не позволяло «собственное достоинство».
…Борис ринулся на дурилу в финских кальсонах, сделал выпад в его сторону и замер, ожидая реакцию бандита. Дурила, размахивая перед собой страшным оружием, сделал непростительную для себя ошибку. Он решил
воспользоваться длиной своих ног и повалить противника на пол. Но в тот же миг бронзовая пряжка со страшной силой врезала ему по коленному суставу. Бандит упал и, как в припадке эпилепсии, начал корчиться от боли. Путь к отступлению был свободен.
   – Бежим отсюда! – крикнула подбежавшая Ольга, в руке у нее был булыжник. – Я хотела голову ему размозжить!…
    Ольшанский оглянулся назад. Блатная компания на той половине моста стояла в нерешительности, так и не приблизившись к нему. И, похоже, делать этого не собиралась. А когда Борис схватил Ольгу за руку и попытался покинуть место происшествия, он понял причину этого замешательства. Навстречу им по мосту вышагивали два работника милиции.
   – Так! Что здесь происходит?! – спросил младший лейтенант. – Ты что развалился, подняться не можешь? – обратился молодой офицер к присмиревшему бандиту.
   Налетевшие вдруг женщины стали наперебой объяснять милиционерам хронологию событий. В их глазах красивый молодой человек (Ольшанский) моментально стал героем, рыцарем достойный всяческих похвал, а пострадавший (подбитый) бандит жалким ничтожеством, которого надо сбросить с моста и утопить!
   – Этот глист был с ножом! – яростно заговорила одна из женщин, которую хулиган больно ущипнул.
   – Нет, у него в руке была бритва! Он размахивал ею, как самурайским мечом, – упорствовала другая пострадавшая.
    Младший лейтенант брезгливо посмотрел на худосочного уголовника:  Ну, показывай, что у тебя в карманах? И не дергайся!
    Дурила состроил физиономию невинного человека и похлопал руками по пустым карманам. Округлив идиотские глазки, он извлек на свет белый безобидную расческу, по форме напоминающую складной нож.
  – Зачем ты носишь ее с собой? У тебя шевелюра еще не отросла? – разглядывая расческу, спросил младший лейтенант.
 – Отрастет когда-нибудь,… скоро, – промямлил он.
 – А нож, куда дел? – спросил милиционер.
 – Не было у меня никакого ножа, гражданин начальник.
  – Врет он, товарищ милиционер! Он его выбросил в реку, – крикнул кто-то из толпы.
   Стоявший рядом безучастный сержант невольно посмотрел на реку, надеясь заприметить на водной глади что-нибудь подозрительное. Но
коварный Алей крепко хранит свои тайны. Надежно прячет след лихого человека. И не выпытать у него, и не выплакать, ничего никому не
расскажет.
                ----------------------
      Лето 2000 года на Алтае было жаркое и засушливое. Город Рубцовск задыхался от зноя и пыли. В раскалённом воздухе, носились как привидения трухлявые полиэтиленовые пакеты. Южный ветер приносил в степной город изнуряющую жару и бессонницу, и северный ветер ничего хорошего не приносил. Зловоние очистных сооружений, и вечного пожарища загородной свалки, которая только называлась «загородная», а на деле находилась в черте города, при северном ветре, вызывали у рубцовчан головные боли и чувство обречённости. Отвратительный воздух гниющих и горящих нечистот, проникал сквозь любые щели. Спрятаться от него не было никакой возможности. И как только задувал северный ветер, всё живое и разумное стремилось покинуть город тракторостроителей, уехать, куда глаза глядят, лишь бы не дышать отравленным воздухом.
    Борис Николаевич так и сделал. Собрав сумку с продуктами и питьевой водой, он на автобусе доехал до улицы Менделеева, до того места, где она пересекается с Егорьевским трактом и пешком направился на Старое кладбище. Воздух в этой части города казался свежее и чище, не такой как в районе площади Ленина и подвесного моста, где он жил. Дышать было легко и даже радостно. Почувствовав прилив сил, он уверенно шагал по кромке старого арыка. Между городом и кладбищем лежало дикое поле, на солончаковой почве которого, росла чахлая трава. Эта земля не знала лопаты труженика, поэтому сплошь и рядом была изрыта мышиными норами. Невидимый жаворонок, хваля Создателя высоко в небе, заливался бесконечными ариями и не сложная его песенка никогда не надоедала. На территории кладбища, как на законных основаниях, хозяйничали вороны и мародёры. Это было заметно по длинной веренице людей с мешками, ползущих в конце дикого поля. «Пошли сдавать награбленное!- решил Ольшанский, сжимая кулаки.- Сюда бы автомат Калашникова! Перестрелял бы всю эту братию, а заодно и приёмщиков металла! Да ещё кое-кого!..» Группа мародёров с тяжёлым грузом на плечах, предвкушая хмельную оргию, скрылась в жилых постройках. И все помыслы его переключились с живых людей, на умерших.
   Борис Николаевич решал и никак не мог решить проблему, что делать с Ольгиным памятником? «Никем не охраняемое  Старое кладбище постоянно будет подвергаться разграблению,- рассудил он.- Восстанавливать, как раньше было, не имеет смысла. Да и фотографии у меня нет. Написать краской на памятнике имя покойной, это убожество! Что же тогда делать?» Не приняв ни какого решения, он не заметил, как добрался до дорогого ему места. Безымянный, осиротевший Ольгин памятник  немым укором взывал к покаянию. Борис Николаевич осмотрелся по сторонам и, осенив себя крестным знамением, проговорил чуть слышно:
  - Прости нас, ползающих по земле, за то, что сотворили безумие! Я поставлю тебе новый памятник!...
  - Оставь всё как есть!- услышал он женский голос.- Ты своё дело сделал!..
  - Кто вы?- заметив неизвестную женщину, вопросил растерянно Ольшанский.- Здесь же никого не было?
 - Это не важно, кто я. Важно то, что мы встретились,- произнесла она спокойным голосом.
  Разглядывая неизвестную, Борису Николаевичу показалось, что он с ней знаком. Вот только когда и где произошло их знакомство, вспомнить не мог. Определить возраст этой женщины было совершенно не возможно. Для неё с успехом подходили и тридцать и пятьдесят лет! Одеяние было самое обыкновенное, в котором обычно ходили в ненастную погоду замужние женщины лет тридцать тому назад. Голову покрывал красивый вышитый платок и, ни серёжек, ни каких других побрякушек на ней не было.
  - Как зовут вас? Как ваше имя?- спросил он неуверенно,  пытаясь сообразить, не сон ли это.
 - Это не сон,- угадала она его мысли,- мы наяву встретились. Не удивляйся! Ты человек живой и умный, всё поймёшь. Это, мародёры с мешками на плечах, которых ты встретил в поле, трижды умершие. А ты живой. Ну да, Бог им судья!
 - Как же, они могут быть умершими, если по земле ходят?- задал он удивлённый вопрос и про себя подумал: «Обращается на «ты», как со старым знакомым! Как с братом!»… «…да святится Имя твоё!»- пришла неведома откуда, мысль, как подсказка.- «Имя твоё», а не «Имя ваше!» «Ты», а не «Вы!» Откуда это и, что всё это значит? Загадка!».
 -Чтобы ходить по земле,-  продолжала женщина,-  не обязательно быть живым, можно оставаться оживотворённым! Животные, которые двигаются по земле, они как раз – оживотворённые существа и не знают, что когда-нибудь умрут. К сожалению, так ведут себя многие люди, думают, что никогда не умрут. Будут жить вечно!...Они утонули в человеческой скверне и самообмане и обольщают себя глупостью, что не умрут вовсе. Или умрут как бы понарошку. Но оглянись вокруг, посмотри на эти разворованные надгробья! Под каждым из них лежит то, что осталось, от некогда живых и здоровых людей. Куда же они сами подевались? Этот вопрос, от дней сотворения, мучает каждого дышащего человека: и Вадима Олегофреновича с Татьяной Игнатулиной, и главного врача онкодиспансера, и бухгалтера, и даже тех, которых ты видел  в поле.
 «Кто же есть эта женщина,- удивлялся Ольшанский,- что, как древний философ поражает блеском знаний? Из каких просторов вселенной она явилась?»- мысленно задавал он себе вопрос.
  - Памятник так и оставить, разграбленным?- спросил он недоумённо, не зная о чём говорить.
 - Так и оставить,- ответила она.- Ты своё дело сделал, отпел в Православном храме.
 - Мне кажется этого мало!?- произнёс дрогнувшим голосом Борис Николаевич, начиная догадываться, кто эта женщина.
 - Для меня, этого вполне хватило!- ответила она и стала странным образом от него отдаляться.
  Слёзы, заполняя глаза, преломили солнечные лучи на все цвета радуги. В этом буйстве радужных соцветий седовласый мужчина потерял из виду незнакомую знакомую женщину. Толи затерялась она среди памятников и непроходимых кустов, разграбленного Старого кладбища, толи её никогда не было.
  «Как же, не было?- выйдя из оцепенения, подумал он.- А Ольгин памятник? Вот он стоит предо мной разворованный! А её фотография? Мародёры всё кругом растащили, а здесь до поры не трогали! А Матрона Московская? Эта святая явилась ко мне в больничную палату и заражение крови и камни в почках, мгновенно исчезли! Медицина меня в морг списала, а я взял и воскрес! У врачей в Урологии глаза на лоб полезли!.. Как же не было? Всё было! И всё есть! Отрицать этого нельзя. Вот только знаний мне никогда не хватит, чтобы  переработать всё это в человеческой голове».