Сморжевские

С Сморжевскими знаком я был давно, бухал с отцом и делал глазки маме,
Что были, мне сейчас уж всё равно. В произошедшем мало места драме.
Однажды спулил с рук им свой товар, не сильно щекотное дело было.
Но, после пьянки, был в груди пожар, не всё ещё вчерашнее остыло.

Поэтому, чуть скинув, попросил, налить стопарь, другой, залить страданье,
Которое терпеть уж выше сил, в похмелье было страшное желанье.
Не отказали, пригласили в дом, приличный особняк, квадратов триста.
И вот уже сидел я за столом, и заливал себе нутро игристым.

Ништяк так разморило и сижу, по ящику глазея, про науку,
И ничего от жизни не прошу, неспешно заливая свою скуку.
Хозяева шуршат там, во дворе, и прячут привезённое по нычкам.
Кумарит их наверно, по жаре,  зашли бы лучше, хапнули водички.

Вдруг слева дверь уходит тихо вбок, и девушка, на вид годов шестнадцать,
В волосиках курчавых сунет лоб, и мило начинает улыбаться.
Зевнув, я говорю: «Иди сюда. Ты чем-то загрузить здесь хочешь, дядю?»
Она, крутнувшись: «А мне некогда». Я поперхнулся её видом сзади.

Тут папа подошёл, за ним маман:«Ну как ты, Коль?» - «Да вот сижу, скучаю».
Они секут, что я немного пьян, прокинулись глазами, загружают:
«Ты знаешь, день рождения у нас, на завтрашней заре, вечерней, будет.
Семнадцать лет Татьяне стукнет, в час, событие, придут большие люди.

Ты должен обязательно прийти, мы о тебе рассказывали часто,
И если Ваши встретятся пути, то это будет, более прекрасно».
«Но я ведь здесь не знаю никого, в день значимый я – белая ворона».
«Да бросьте, Коль, не бойтесь ничего». Маман сказала, с вкрадчивостью тона:

«Ведь всё бывает, иногда, впервой, к тому же мы тебя, неплохо, знаем.
Так, завтра ждём тебя к себе домой, и ровно в восемь вечера встречаем».
Я вспомнил юной незнакомки зад, и согласился, что же, Бога ради.
И покатил, разгружено, назад, в Торговый, на подарки деньги тратить.

Купил цепочку, часики, кулон, неплохо так, конечно, обошлось,
Хотел ещё купить магнитофон,  габоней, полной суммы, не нашлось.
Заехал до сестрёнки, положил, подарки, что б жена не увидала,
И далее, на хату, покатил, где половина, с толстым дрыном, ждала.

Рука вперёд, полтинник в ней, ништяк, всё падает из рук и, поцелуи.
Да, это жизнь, всё зачастую так, и катит мне любовь, на место сбруи.
Гнилой подход на завтра, всё о,кей, я, с понтом, отрабатываю вечер.
Уж засыпая думаю, скорей, прошёл бы день. Миг долгожданной встречи,

Мне что то дал. Зеваю, сладкий сон, смежает очи, всё меняет краски,
И вот уж я, в тени зелёных крон, сижу с Татьяной. Взором, полным ласки,
Она, с улыбкой, смотрит на меня, сжимая член недетскою рукою.
А на конце какая то фуйня, и я, от боли, прямо таки вою.

Тут из за дуба папа, с топором, рубает ей кизду, до самой сраки.
В поту я просыпаюсь, вот облом, в ночи лениво гавкали собаки.
Шёл пятый час, чуть брезжило в окне, хотелось ссать, пришлось идти во дворик.
Отлил, пришёл, хлебнул воды в ведре, и не спеша сел завтракать за столик.

Натрамбовавшись лёг, по новой, спать, была как раз последняя суббота,
Но масти не катило мне пахать. Какая в опохмелие работа?
В отходняках прошёл неспешно день, во всём я угодить жене пытался.
Но только лишь на землю пала тень, как на машине я в станицу мчался.

Я не люблю начала торжества, поэтому, причалив у сестрички,
Немного подорвал, поймал Ха-Ха, и хапнул, обломать сушняк, водички.
Погнал к Сморжевским, шёл десятый час, и именины только разгорались.
Короче, я подъехал в самый раз,  всего лишь третьи рюмки наливались.

Был встречен я мамашей и отцом, представлен для гостей и для Танюши.
Сказали мне, что дом их и мой дом, и от смущенья загорелись уши.
Но, быстренько оправившись, изрёк, в стихах, витиеватых, поздравленье.
Подарок вызвал у Танюши шок, и средь гостей приятное волненье.

Мне сразу дали место, рядом с ней, Её подруги ели меня взглядом.
Штрафную внутрь и стало веселей, всё покатило, будто так и надо.
Потом я лишь с Танюшей танцевал, и завистью подруг горели взоры.
Веселья светом залит целый зал, в глазах мелькали лица, окна, шторы.

А в шейке я, вообще, неотразим, соревноваться, значить  тратить время.
Под потолком летает херувим, и норовит стрелою тюкнуть в темя.
Раскланялся с Татьяной и ушёл, к гостям, что пили, ели не вставая.
И до тех пор не покидал я стол, покуда не почувствовал, кидает.

Уж мама с Таней в комнаты ушли,  сославшись на мигрени и на Лета.
Теперь лишь папа заправлял внутри, а значить и не надо этикета.
Уж многие ушились по домам, снял алкоголь последние запреты,
Гремел музон, стоял весёлый гам, и плакала, от ног, доска паркета.

Я от соседки, пошленькой вдовы, чьё декольте было чуть не до пупа.
Шиньон чей был побольше головы, и с рожею, что выглядела тупо.
Узнал секреты о хозяевах. Мамуле тридцать семь, папаше сорок,
У головы семейства с концом швах, и каждый миг стоячки ему дорог.

Жена тряслась за куем по ночам, Но тщетно к ебле мужа призывала.
Член не стоял, на стыд и Божий срам, с недавних пор она отдельно спала.
Она бы и дала кому ни будь, но очень уж разборчивая, горе,
Пылает страстью жопа, пышет грудь, но сердце своё держит на запоре.

Ты, между прочим, приглянулся им, взахлёб Танюша о любви читает.
Отец не прочь бы тестем стать твоим, его супруга тёщей быть желает.
Не прочь бы дочка встретить идеал, с морковкою играется, легонько
И тихо, чтобы папочка не знал, а гордая, попробуй только тронь ка.

Мысль щекотная сверлит мозг хмельной. А что если попробовать подкрасться?
Клянусь своей курчавой головой, неплохо будет, если всё удастся.
За откровенье я бухнул с вдовой. А много ещё надо, этой Тоне?
Гляжу, шиньон отпал, клюёт башкой, короче, женщина на вырубоне.

Я, вроде, туалет пошёл искать, сам в коридоре, тихо остываю.
Там, за дверьми лежат, и дочь, и мать, узнать бы мне, чего они желают.
В раздумье чуть ли не жую соплей, но ничего поделать я не смею.
А чёрт хмельной на ухо: «Ну, смелей». Теряюсь я, собою не владея.

Плетусь назад, орёт магнитофон, отец и муж стоит, довольно пьяный,
Рука за пазухой, литой Наполеон, самодовольством светит лик румяный.
Зовёт, меня увидев, подь сюда, и щедрою рукой коньяк плескает,
Бокалов звон хрустальный, красота, от впечатлений сердце замирает.

Шумят гостей, обпитых, три стола, Фигаро закрутился, бедный малый,
Ему большая зала так мала, и потом лик покрыт его, усталый.
Но из толпы я растворяюсь вновь, и вот уже открыта дверь, вторая,
Играет в жилах молодая кровь, и девица в постели ожидает.

Приятно глазу светится ночник, старинная кровать стоит, горою,
С неё моргает, сонно, нежный лик, лепечет: «Это кто передо мною?
Ах, это Вы – узнала, наконец: Уж утро, что меня Вы разбудили,
А гости где, и как там мой отец, они наверно все там перепились?»

«Нет, нет, Татьяна, я пришёл сказать, что ухожу, зашёл к тебе проститься»,
Татьяна, потянувшись: «Божья мать, какой же сон мне распрекрасный сниться.
Вот он пришёл, пусть даже и во сне, по ком я так скучаю и мечтаю,
Единственный, кто только нужен мне, которого супругом представляю».

Я откровеньем был ошеломлён, всё это было сказано так мило,
Признанием таким я покорён, и сердце монолог в ответ излило:
«Танюша, милая, что слышу грешный я, ужели я такого удостоин? -
Присел я рядом: Девочка моя, коль это так, то я на век покоен.

И не желаю больше ничего, лишь в твоём чувстве у меня спасенье.
И я прошу теперь лишь одного, ко мне, что б проявила снисхожденье.
Спасла от безисходнейшей тоски, в которой сердце бедное терзалось,
Что ты отторгнешь суть моей любви, мне о взаимном чувстве не мечталось»,

«Любимый» - но дыханье твоих губ, своими перекрыл я, в поцелуе:
«Девичий трепет, как же ты мне люб» - Подумал, ощущая буйство фуя.
«Желанный мой» - ты, страсти не тая, мне выдохнула, после поцелуя:
«Иди ко мне, судьба и жизнь моя, иди, мой милый, как тебя люблю я»

Я неуклюже путался в джинах, когда весь, торопливо, раздевался,
И, перед тем как лечь к тебе, в трусах, как кот, над валерьянкой, облизался.

Нырнул под одеяло, и затих, сам в то, что происходит, не врубая,
Пусть это продолжалось только миг, но я от этого охреневаю.
И нежность поцелуя в грудь твою, ощупав, мимолётно, твою попу,
Слова, взахлёб: «Любимая, люблю», в ответ внимая твой, бессвязный, шёпот.

Член рвал сатин трусов, в твой тычясь пуп, довольно симпатичною приметой.
Что, дескать, медлишь, неужели глуп, среди охуевающего лета?
Слетели твои трусики, я гол, рука скользнула с живота, пониже:
«О как приятно ощутить твой пол» - сказал, и услыхал в ответ: «Бесстыжий».

Нахрапом только трогать не хотел, твою невинность, девственность и нежность.
В свои года я малость преуспел, и не пугала девичья промежность.
Я отпустил прелестнейшую грудь, уставшую от  долгих поцелуев,
Чуть ножки приподнял и, с Богом, в путь, и, в мышкин глаз, направил кончик фуя.

Киздёночка, покрытая пушком, мне дальше губ залупу не пускала,
Куда мол, тупорылый, лезешь лбом, так сильно я напор не ожидала.
Лежала ты, губенку закусив, и чувствовал, по телу, тебе больно.
Мне видеть это было выше сил. Да что я керосину выпил, что ли?

«Зайчонок мой, ты так ещё юна, что не хочу твоей, пойми же, боли,
Пускай цветёт в твоей душе весна, покуда подрастёшь чуть-чуть поболе.
«Колюня, ты серчаешь на меня? – Чуть дух переведя, ты прошептала:
Ты знаешь, что вина тут не моя, ведь киска моя, бедная, трещала.

Вот только, я слыхала от подруг, - Сказала, повернувшись на животик,
Конец торчал, а то вдруг аж припух: Что эту колбасу берут и в ротик».
«Танюша, стыдно» - краской залился: «Да брось ты, Коль, не время нам стесняться,
Я всё уже решила, про себя, а раз решила, то должна отдаться»

И ручкой плотно обняла конец, лукаво взглядом на меня стрельнула.
"Ах ты, розовощёкий леденец..." Залупу нежно язычком лизнула.
Губами  сочно обняла её, и, трепетно, взасос, поцеловала.
Пробила дрожь всё существо моё, и нежностью душа затрепетала.

Я трогал созревающую грудь, и вдохновенно щекотал сосочек.
Другой рукой, избрав коварный путь, не в хипишь теребил за секелёчек.
Дрожала ты, как кипариса лист, чуть не давяся вспухшею головкой.
А я, вдруг, став подьёбисто речист, спросил: «Ну как, заинька, морковка?»

«А знаешь, ничего, - сказала ты, как ангелочек, улыбнувшись мило:
К тому ж ни боли нет, ни маеты, я чуть, Колюнь, представишь, не приплыла».
Вновь плоти край терзает поцелуй, в глазах мир очертания меняет,
В зубах застряв недвижимо мой фуй, своею смазкой горло наполняет.

Ты выдержала натиска струю, и вскорости затихла, и устало,
Лежали мы, блаженства на краю. Над нами два Амура угорало.
«Ты меня любишь, Коля?» - «Да, мой свет». «Я рождена под утренней звездою,
И ничего, что мне так мало лет, я счастлива, что встретилась с тобою.

Я как тебя увидела, вчера, то сердце сразу ёкнуло, узнало,
Того, без кого грустны вечера, по новому, любовью застучало.
И никого теперь не надо мне, я  никого вокруг не замечала,
Ты для меня мой яркий лучик, в тьме, я только о таком всегда мечтала.

Ну а теперь пока, хочу я спать, иди к гостям, могут тебя хватиться.
Ну а меня успокоит кровать, от впечатлений я хочу забыться.
Ступай, мой милый, и не забывай, я жду тебя, в другое воскресенье.
Хочу по новой испытать я рай, и сладостного чувства вознесенье».

Укрыл тебя, прелестное дитя, и вышел, осторожно прикрыв двери.
Собрался вниз, но только слышу я, какой то странный шум большой постели.
И сбоку дверь уже отворена: «Кто здесь? Ах, Коля, ты? Какая встреча.
А мне так одиноко, я одна, Сижу, - сказала, обнимая плечи.

Иди за мной, дружок, поговорим, мне рассказать тебе так много надо»
И вот уж мы у столика сидим, и щиплем оба горку винограда.
По просьбе изложил я, вкратце, ей, печаль судьбы, придуманную быстро.
Ноги в театре не было моей, но видно, в прошлой жизни, был артистом.

Слеза её пробила и она, меня, целуя жарко, пожалела,
Была она отлично сложена, огнём желаний всё дышало тело.
Поведала историю свою: «Что правды ведь никто вокруг не знает,
О том, что так скучает по хую, и что её никто не понимает.

Цыничны, грубы все вокруг, пошлят, не понимая женскую натуру.
О, если б время повернуть назад, она бы не была такою дурой.
И по другому  жизнь её пошла, и по иному вывела дорога.
Но первую любовь не сберегла, а девушек вокруг так было много.

Что парни были прямо нарасхват, урвала и считай себя счастливой.
А Вася, её муж, он был комбат, по меркам тем и видный, и красивый.
Но только облучился он, потом, и не один, такая служба была.
И обесцвечен без любви их дом. - слеза ей на ресницы накатила:

И вот теперь всё есть а счастья нет, и спят они, сказать стыднО, отдельно.
Он сыт, по горло, ею в сорок лет, прижал его амокс, довольно сильно».
«Да, жизнь, давно, полна тревог твоя, и дни судьбы к тебе довольно строги.
Вот если б мне, скажу Вам без вранья, хоть раз бы в жизни обнять Ваши ноги.

Я б наплевал на всё, на всех, на вся, себя бы посвятил Вам, до кончины.
Сказал, Я – Ваш, любимая моя, клянусь своею гордостью мужчины».

«Да что ты Коля? Я давно уж мать» - но змей в мозгу коварно делал дело:
«Плевать» - и я ложу её в кровать: «Я Вас хочу, а так же Ваше тело».
Она пыталась, что то, возразить, что этого она не ожидала,
Что этого вообще не может быть. Но видно, очень здорово, скучала.

По мужику, по страсти, по елде, рванувшись, пару раз, уж обнимала.
И вот уж вся, в прекрасной наготе, меня и в грудь, и в плечи, целовала.
Я, ошалевший от  таких побед, был на вершине счастия земного,
Успехи на все сто, для моих лет, и роги для Сморжевского старОго.

И вот уж я разделся догола, и тело твоё, с жадностью, целую.
Ты жадно в руки члена дрын взяла: «Колюня, милый, да, тебя хочу я».
Слова придали сил, как эфиоп, одни целуя я в другие губы,
Засунул член, и вот уж страстно ёб, от возбужденья стискивая зубы.

Минуты не прошло, ты приплыла: «О, мальчик мой» - и вся ко мне прижалась,
И вновь меня в объятия взяла, и штормовой волною закачалась.
Конец приятно, плотно залезал, и у головки мило щекотилось,
Я до упора ей весь фуй вогнал, и тело её, экстазно, забилось.

Взасос ты целовала грудь мою, закинув мне на спину свои ноги.
О миг слиянья, как тебя люблю, недаром все ебутся, даже Боги.

С минуту полежали, чуть дыша: «Колюньчик мой, мне  этого не снилось,
Ах, до чего же ночка хороша». Тут всё во мне, конечно, согласилось.
К столу ты потянулась: «Что за час?» - Под фуй мне подвернув большую жопу,
Взбодрился член, однако, вот те раз, хотя мне далеко до эфиопа.

Обнял тебя за груди, со спины, и нежно поцелуем впился в шею,
Забыла ты моментом про часы, как кошка потянулась: «Я балдею».
В колене ножку левую согнув, вильнула жопою и животом,
Полез я помогать, не так толкнул, наделась на залупу ты очком.

Прижал тебя, сильней не разобрав, в чём дело, не до этого мне было,
Ты дёрнулась вся, охнув, застонав, как плотно лезет, всё во мне зудело.
Раз несколько качнулся, задрожал, спросив ехидно: «Час, который был?».
Вздохнув, Алёна: «Ты такой нахал», закрыл глаза, прижался, и приплыл.

Откинулся, и с придыхом дышу, конец в твоей попени отдыхает,
А я от впечатлений отхожу. Что делать ещё сам пока не знаю.
Откуда то ты извлекла платок, и им из жопы фуй мой потянула.
На вид не впечатлительный цветок, ты губки, с отвращением, надула.

Но всё же его вытерла, ништяк, потом подтёрла лузу своей срани:
«Какой ты Колька, всё таки чудак, предупреждать ведь надо же, заране».
Ещё поговорили, с полчаса, потом хватились, что пора прощаться.
Стояла ты, как Ева, на часах,  во взгляде нежеланье расставаться.

И на дорожку поцелуй в дверях, и мило помахала вслед рукою.
И нежность, от прощанья, на губах, вниз уношу, я памятью, с собою.
Уж гости видно разошлись  давно, Василий только что то пил с Фигаро.
В сад глядя сквозь раскрытое окно, усталый Фигаро бренчал гитарой.

Я хлопнул дверью, будто подошёл: «Как, все ушли?» - вопрос задавши глупый.
«Да, день рождения прошёл, последние мы, да вон Тонька, трупом».
«Тогда благодарю за вечер Вас, и уезжаю, Вы уж извините» -
Подумал, за в двух спаленках экстаз, и ухожу. Вслед слышу: «Подождите.

Ты, Коль, не обижайся на меня, возьми коньяк и выпей на дорожку,
В твоём машине за сто три коня, чуток ты поработай, в неотложку.
А то уж скоро утро, знаешь сам, жена проснётся, спросит, что такое.
Подымет  разом ревность, шум и гам». Меня внутри смех дёрнул за живое.

Но всё же растолкали ту кизду, её, бедняжку, до сих пор мутило.
И вот уже, по раннему утру, несла нас, с ней, ебическая сила .
Кой как нашёл я, где она живёт,  немного помотавшись по станице,
Тут у неё расстроился живот, а мне чертовски хочется водицы.

Ввёл Соньку в дом, ссадил на унитаз, нашёл нарзан, сушняк внутри ломаю.
Гляжу, подруга лезет, вот те раз,  кого то, она мне напоминает.
Стоит рачком, не может даже встать, уткнувшийся в диван обпитой рожей.
И без трусов, ну как её не взять, да наплевать, на что это похоже?

Помог, наполовину, ей прилечь, и сзади вставил ей на опохмелку,
Про нравственность вести не надо речь, как и про то, что далеко не целка.
Закончив, смело Соньку в горизонт, раздев, укутав, спрятав, в одеяло.
Остался бы, но мне пора на фронт, домой, где бытовуха ожидала.


Сейчас, глядя с прожитой высоты, я счастлив, что такое, со мной, было.
Давно чужой женой Танюша ты, но образ твой, все так же, сердцу милый.
В конце концов и нагулялся я, живу с женой, прелестные детишки.
Когда есть полноценная семья нет времени на разные интрижки.