Джон Мейзфилд. Ночь сошла на холмы

Ночь сошла на холмы, алый вереск окутала чёрным,
Обметала луга, что истоптаны жадностью стад;
Волны ветра бегут по траве над непаханым дёрном,
И сосновые рощи прибоем шумят.

Этот край повидал горделивые римские лики;
Нынче холод и тьма – только птицы порхают, легки;
Нет вокруг ни души – только чибисов тонкие крики,
Да смертельно бледны мотыльки.

Облачённые в пурпур, пришли сюда римские боги,
Красоту даровали, державную мудрость умам –
Из роскошных дворцов привели их пути и дороги
К безымянным ветрам и холмам.

Красота одиноко застыла в унылой печали,
И отважная мысль от начал отсекала концы,
И хвалу у далёких костров оголтело кричали
Ясноглазой Царице – слепцы.

Отошла Красота, только ветры стенают и плачут,
Словно дряхлые старцы, которым страданье невмочь,
А по тёмному небу безумные лошади скачут,
И былым наполняется ночь.

NIGHT IS ON THE DOWNLAND

Night is on the downland, on the lonely moorland,
On the hills where the wind goes over sheep-bitten turf,
Where the bent grass beats upon the unplowed poorland
And the pine-woods roar like the surf.

Here the Roman lived on the wind-barren lonely,
Dark now and haunted by the moorland fowl;
None comes here now but the peewit only,
And moth-like death in the owl.

Beauty was here in on this beetle-droning downland;
The thought of a Caesar in the purple came
From the palace by the Tiber in the Roman townland
To this wind-swept hill with no name.

Lonely Beauty came here and was here in sadness,
Brave as a thought on the frontier of the mind,
In the camp of the wild upon the march of madness,
The bright-eyed Queen of the Blind.

Now where Beauty was are the wind-withered gorses,
Moaning like old men in the hill-wind's blast;
The flying sky is dark with running horses,
And the night is full of the past.