вечное

небо тошнит ангелами
небо сдает пустые квартиры
и дело не в цене, а в умении жить справедливо.
с улыбкой безумного мима
бог повесил табличку:
 «на земле вновь началась хиросима».
люди закрывают глаза, людей рвут на части
они разной масти, то черной, то красной
то без роду без племени –
люди, вывернутые наизнанку временем.
небо скалится со зверьем в унисон,
небо плачет чужой ртутью
кто-то бросил в горизонт
мешок с безразличной мутью,
и поэтому оно исходит волнами безвольными
и самые прожженные романтики называют это дождем
проведем
линию из точки А в точку В, без оврагов и кочек,
получим безумство финальных точек,
которые сиднем сидят в конце самых преданных глаз
и ладоней теплых. так вот.
он звал ее азраиловой дочерью за безумные ночи молчания,
через стены считал ее дыхания, пульсы, импульсы,
стихи ее, строки пропускал через легкие,
где они оседали непрошенными химикатами.
они с ней жили ночными прокатами,
старой музыкой и сбитыми ботинками,
любовались солнечными пластинками в самые сонные дни
и слышать других не могли
без настроенных друг на друга волн,
она забывала запомнить его сетевые пароли,
ей просто не было дело до его территорий –
запретное все на ладонях, на ее ладонях,
с прерванными, дорисованными линиями жизни,
с зашифрованными инициалами и провалами
в самые черные дыры
она называла его иудой, все ждала, когда гвоздями накормит
в прямом эфире их общей кухни,
каждый фонарный столб мнила осиной,
болела на износ и невыносимо
тихо просила свободы,
душа спорила с природой, бушевала дебатами –
мол, не мое, не прожитое, не покрытое матами,
он серебряники, мол,  в рукавах прячет
и это, наверняка, что-то да значит..
а он молчал и заваривал зеленый чай
как бы невзначай покрывал ее плечи пледом,
цитировал мысли умные, следом
уводил за самый цветной горизонт
и через много лет они вылились на черный зонт
в один день, как вылеченная простуда,
были похоронены рядом – дочь азраила и верный иуда.