Гнев Юпитера

Г Н Е В   Ю П И Т Е Р А

  ВЕЗУВИЙ  ПРОСНУЛСЯ

Обычно спит Везувий крепко,
Везувий гневается редко,
Везувий гнев копит во чреве.
Безумен сын Огня во гневе.
На нашей памяти, к примеру,
Буянил он в начале эры.

Крутой горы уклон зелёный,
Латинским солнцем осенённый,
Сиял зелёным изумрудом
На радость всем приличным людям.

Рабы, с зюйд-веста и с норд-веста,
Спортшколу ставили – палестру.
Снимали цитрусы в долине,
И день, казалось, будет длинным.
Стихи душевно распевая,
Букет цветочница слепая
Всем предлагала просто даром,
Букет, наполненный нектаром.
Купцы Египта, Палестины,
Блюдя себя, не гнули спины:
Смотри. Бери. Товар отменный,
Заморский, несомненный.
Кувшины, амфоры с нектаром
И много вин, сухих и старых.
С товаром здешних сукновален
Сидел брюнет, как ночь, печален:
Изыски блёклые красилен –
Он свой товар продать бессилен.

Факиры, шулеры, гадалки
И нежно-юные весталки,
Комедианты и менялы
Кривлялись как-то вяло.
Брусчатку солнцем накалило,
Платан и тень – ко сну клонило.

Претексты белые подростков,
Пеплумы, тоги, столы взрослых –
Блистали красок переливы
Людей Кампании счастливой.

Вплетался в шум восторг ослиный,
И день, казалось, будет длинный.
Но день сказался укорочен,
Вулкан проснулся – между прочим,
Вулкан проснулся как нарочно –
Никто безумства не пророчил.
Сначала вздрогнула нежданно
Земля – опора постоянства,
Взметнул Везувий чёрный факел!
Ребёнок горько вдруг заплакал,
Матроны сердце  жутью сжалось,
Матрона тоже испугалась.


Вулкан везувил клубы дыма.
Спасаться всем – необходимо!
Зола летела чёрным снегом
На город, что прощался с негой
Большого солнечного рая.
Везувий, судьбами играя,
Камней горячих град просыпал.
Арба скрипела тихим скрипом.
Катил Везувий клубы дыма –
Спасаться всем необходимо.

Без паники, сказать по чести,
Терзались все. Держались вместе.
Они – не верили. Бывало,
Трясло и прежде, правда, мало.


Спастись! Тревогою объятый,
Считай, что где-то каждый пятый
Из сонма люда городского
Узрел у берега морского
Суда купцов, рыбачьи лодки.
Спасенье в них! – и путь короткий.

Все остальные, звёздам веря,
В дома свои открыли двери,
Укрылись, пыльные, в подвалах…

Отплыли лодки от причалов.

Метались в саже серой тени,
Ещё бы чуть – ушли бы с теми,
Счастливыми, на север дальний
От камнепадов погребальных.

Летела пламенная сажа –
Как безисходность антуража.
Камней обломки градом били
По всем домам, где люди жили.
У небожителя просили:
«Спаси, Юпитер, ты всесилен».


НЕБОЖИТЕЛЬ

Высок чертог языческого бога.
Спесивый Рим у древних греков
Богов заимствовал, немного
Имён звучанье исковеркав.
Юноной окрестили Геру,
На лад античной веры,
Ареса – Марсом, для примеру,
А Зевс – Юпитер небосферы.

Судьбы богини Мойры, к слову, –
Из Парфенона – лежат в музее,
В чужом для них Олимпе новом.
Проспали боги-ротозеи.

Припомнил Зевс, он здесь – Юпитер,
Как сотни лет до новой эры
Пришёл из Рима разоритель,
Пришли насилий пионеры.
Пришли развеять дух Олимпа,
Поправ всеобщую свободу,
Как дикари, не видя нимба, –
Мутить аттическую воду.

Чесал загривок Зевс-Юпитер,
Защитник, в общем-то, народа,
Но им – не ангел он, хранитель,
К тому ж, в Помпеях много сброда.
А пастухов и садоводов,
Рабов и рыбаков суровых –
Конечно, жаль детей народов,
Им Зевс сочувствовать готовый.

В ряду почти что со святыми,
Себя возвысив над толпою,
Толкует мудрый в том же Риме:
Я всё своё ношу с собою.
Заметил Зевс (хотя и сажа),
У многих ценность – только шмотки,
И те – на них. Зачем поклажа,
Когда надежда – парус лодки,
А флот рыбацкий, он далече.
Сложней расстаться со дворцами,
И потому стократ не легче
Дородным, слывшим мудрецами,
Пройдохам, бывших хитрецами,
Пиявкам, множимых жрецами.
Ненужных разных было густо.
Настиг Огонь большой расплаты:
«Караю за предел распутства,
Хотя не все в нём виноваты».

Накладка в деле крупном вышла:
Напрасны сгинувшие души.
Невольников, случайных, пришлых,
Поднимет в рай небес Всевышний,
В спокойный мир, иной и лучший.


ЭМИЛИЙ  И  ВЕЛЛЕНИЙ

Изящной пряжкой схвачен палий.
Сойдя на землю с высших сфер,
Лениво щёголи трепались,
С простым достоинством манер.
– Мне ненавистна роскошь персов,
Как говорил достойный Флак.
 – Глубок твой омут интересов.
Зато в игре укажет знак
Моя Фортуна мне… Не смейся!
– Клянусь Юпитером, мой друг,
В твоих карманах… больше места.
Мне необычно интересно
Следить за ловким пассом рук.

– Я знаю: так решили боги,
Расставив разно граждан, нас.
– В Афинах не родившись, тоги
Носить не сможешь – это раз.
Куда, скажи, ведут дороги ?
Не в Рим они ведут сейчас. 

– Ты грек. Меня тебе обидеть…
В Помпеях квестор – твой отец.
– Меня ты можешь ненавидеть,
Но ты воздержишься, хитрец.
Скажи, что делал ты, Веллений,
Когда пылился Эпикур,
Когда в театре представлений
«Электру» ставили?.. Авгур
Навзрыд над нею плакал.
Вслед за Софоклом шли Эсхил,
Аристофан, Минандр… Не ахал –
Своей комедией ты жил.

  – Эмилий!..
  – Да, я твой Эмилий.
Позволь ещё. Вот жизнь – учись!
Искусству пластики учили
И выражать словами мысль.
Приёмы жестов декламатор
Принять обязан естеством…
Но ждёт родная альма-матер.
За стол триклиния! Пойдём!

– А как же термы?
– Завтра, завтра.
Смотри! Цветочница, цветы.
Подвинь раба в сторонку, мавра.
Дела не терпят суеты.


ЭВЕНИЯ  И  ЭМИЛИЙ

Эрот божественный, крылатый
Шептал двусмыслия, шептал.
Лучилось солнышко заплатой
На небесах. Закат сиял.

Казалось, плакала кифара,
И трепет струн звучал мольбой,
Рвалась душа из недр Тартара –
Богини Парки ведали судьбой.


Страдала добрая Аглая:
Эреб похитил светлый день.
Поёт цветочница слепая,
Уйдя в спасительную тень.

Она, красавица, казалась
Способной видеть мир вокруг.
Увы, таилась к зрячим зависть:
Очерчен узкий, тёмный круг.

С последним выдохом аккорда:
«Я вам несла свои цветы…»
Повес уставших, умных, гордых
Несут к Везувию мечты.

– Клянусь Согласием Олимпа,
Сладкоголосо пенье нимф,
Но вы, Эвения, не нимфа –
Певица. Лучшая из них!

– Эмилио! Вернулись вы! Откуда?
Чрезмерен первый комплимент.
– На счастье в Риме бьют посуду,
Но счастья в Риме тоже нет.
В Помпеях климат здоровее.
Здесь что ни шаг – цветы, родник…
– Я рада слышать вас в Помпеях,
В моих, единственных, родных.
 
– И я, Эвения, поверьте.
Фиалок мне один букет. – 

Цветущий мир бессмертен.
Звенят таланты. Дождь монет. –
– В моём саду цветы увяли,
Своих у Флоры мало рук.
Вот если б вы не возражали,
Эвения… Прошу. Как друг.

–  Я их по памяти узнаю,
Они меня в саду найдут. 
– Вы Гесперида. Уповаю,
В саду и яблони взрастут.


ХОЛОСТЯЦКИЙ  УЖИН

Мужи расстались вскоре с нею,
Мужам вдвоём – под шестьдесят.
Уже становится темнее –
В триклиний ужинать спешат.

Зажжён в Помпеях первый факел,
Фонтаны бьют, таверны ждут,
Вина волнует тонкий запах,
Весталку вам предложат тут.

Несносно трезвые повесы
Уже не сдерживают шаг.
Совпали к ночи интересы,
И жажда мучит как-никак.

– Я вслед скажу за Эпикуром:
Тебе здесь будет хорошо,
Всё – для услады. Даже хмурым
Здесь, право, хмуриться грешно.
– Откажут ноги вдруг?
– Гордыня.
Эмилий комнату найдёт.
А в чувство лучшая рабыня,
Согрев как надо, приведёт.

Изящный дом открылся взору.
Чрез вестибул ввалились в зал.
Рабы подумали, что впору
Мурен хозяин заказал.

Одежды пыльные сменили,
Ополоснули кисти рук.
Вошли усталые в триклиний,
Где дух Эсхила и Гомера дух.

Лежат папирусы на полках,
Десятка где-то полтора.
Хотелось есть друзьям, как волкам,
Пора за стол, налить пора.

– Ты гость, тебе лежак почётный,
На нём удобно возлежать.
Подушки вот, бери без счёта.
Ты гость – ты царь. Не возражать.

Рабы поспешно блюда тащат,
Закуски, соусы несут.
Друзьям не только двери настежь –
Резной фалернского сосуд.

– Заметь, Веллений, между прочим,
Полвека выдержка вину.
– О да, конечно, очень-очень.
Сироп албанский, тот ко сну.

– Мой погреб вин албанских –
Не терпит погреб кислых вин.
Зато хранит напитков дамских…
– Предложишь завтра ей один?

– Опомнись, милый друг Веллений!
Она ещё совсем дитя.
– Помпей дитя – дитя вселенной?
Ты пригласил её... шутя?

– Пошли в мою пинакотеку.
Моё собрание картин
Шагает в ногу с Первым веком.
Ты посмотри! Смотри, кретин.
Вот это – битва амазонок,
Брисенда – страсть, а грусть – Ахилл.
Европа вдруг похищена спросонок,
Прекрасен образ, очень мил.
Вот это – сцены из Эсхила,
Гомер велик, он тоже здесь…
Воображение остыло?
Ты утонул в фалернском весь? 

Пошли ещё. Остыли ложа.
Вино хиосское должно взбодрить.
– Я тоже, думаю... похоже,
До звёзд Египта будем пить.


ЭВЕНИЯ  И  ЭМИЛИЙ

В саду витал эфир жасминный,
Фонтан весёлый пел в саду.
¬– Я к вам пришла сюда, Эмилий.
– Я здесь.
– Сама я подойду.
Прекрасен этот добрый вечер,
Я это чувствую сейчас.
– Нам светит первый факел встречи.
– А факел солнечный?
– Угас.

На ней туника белой шерсти
И палий с розовой каймой.
«Какое счастье – вечер вместе,
Мужчина – рядом, первый мой».

Неизъясним душевный трепет,
Очарованья тишина.
Зефир уж чёрный локон треплет,
Летит до плеч волос волна.

Казалось ей, что в дальних нишах
Бежали флейты ручейки.
– Хранили боги, доли нищих
Не знала я. Но не легки
Усилия – со слов подруги, –
Не видя мира, понимать.
Мои проворней зрячих руки –
Могу руками мир обнять.
– Снимите палий, королева.
– Вы возвели меня на трон?
– С красой Аглаи вправе дева
Считаться лучшей из персон.
– Довольно, добрый друг Эмилий,
Простую девушку смущать. –

Глаза незрячие светились,
Хотели пальцы рук дрожать:
– Хочу в лицо «взглянуть», Эмилий. –
И подошла к нему она.
Неуловимый поиск линий
Его пьянил сильней вина.
Взлетели бабочкой ладони –
Лицо овеял свежий бриз.
Боясь себя не выдать в стоне,
Ушло макрелью сердце вниз.

– Теперь, Эвения, омоем руки.
Нас ужин ждёт, пора за стол.
– Весь опыт мой – подруг заслуги.

«Мой бог, мой ветреный Эол»…

Накрытый стол на две персоны,
И две персоны – за столом.


«Изгибы плеч, достойные Юноны.
Ещё овал. Ещё. Локтей излом»…
 
На алтаре богини Весты
Искусства повара игра:
Закуски, фрукты – мало места,
На блюде устрицы – гора.

– Эвения, а вы не против
Вкусить хиосского чуть-чуть?
– Да я пришла, Эмилий, вроде ж,
Чтобы душою отдохнуть.
– Как говорят рабы-норманы,
Пардон, мадам, пардон, ля фам.
– Звучит неплохо, правда, странно.
– Брудизских устриц – можно вам?

– Нас принимает ваш триклиний,
Но где и что… Чтоб представлять –

Вы расскажите мне, Эмилий.
– Как дважды два. Как пять на пять.
Пред нами стол. И орхидеи.
– Я это «вижу» – аромат.
– Мой дом, как ваш. И без затеи,
Побольше, может быть, формат.
Колонны, ниши, много комнат,
Латино-греческий гибрид,
И стиль, и вид, как путь знакомый,
Иссиня-серый, в общем, вид. 
Картины росписей Зевксида.
Здесь – расставание навек
С Ахиллом дивной Брисеиды –
Сражён с гречанкой горем грек.
А здесь – пленительная Леда,
Её младенец и супруг.
И сцены драм – простая лепка.
Эсхил наш друг, Гомер наш друг.
– А теплота стола, Эмилий?
– Из кипариса этот стол,
В накрапах жёлтых белых лилий.
Металл для лилий подошёл
Особо ценный. Но ценнее,
Что вы сидите за столом.
– Эмилий, вы моё прозренье!
Боюсь, чтоб явь не стала сном.
– Реально всё: луна, Помпеи,
И мы, и финики, и стол.
И петухи ещё не пели.
А Сириус египетский взошёл.
– Благодаренье добрым Паркам
За нить судьбы, за эту нить.
– Луна, Селена, светит ярко.
– Она для нас должна светить,
И свет её, с небес, всесильный,
Такой – захватывает дух.

Для них иной зажёг светильник
Эрот, влюблённых душ пастух.


Четвёртый факел зажигали
Больших страстей рабам – рабы.
Они тогда ещё не знали:
Иссякнет скоро нить судьбы.

Эрот уснул, понятно, первым,
За ним – одиннадцать богов.
Но что случилось с ней, с Минервой,
Защитницею городов?

Давно потух последний факел.
Нежданно вздрогнула земля.
Ребёнок маленький заплакал,
В кусты метнулся пёс, скуля.

Такое помнят горожане:
Лет двадцать семь тому назад
Помпеи так же вот дрожали –
Не пострадал их город-сад.

Вернёмся в дом, где сладко спится,
Где гнев Везувия не в счёт.
К ним подступали воды Стикса.
А им – ручей Аркадии течёт.
В его объятиях лежала
Нагая дева – божий дар.
Сон повторял роман сначала –
Она плыла на волнах чар.

Они ещё не просыпались,
Огнём пылая, но во сне.
Во сне блаженно улыбались –
Считай, в аттической стране.

Везувий гневался , что люди
Понять не могут: шуток нет.
Проходит стадия прелюдий,
Смотрите ж, люди, гаснет свет.

Встают любовники, оставив ложе,
Любви объятия не разорвав,

Слепа Эвения, но всё же,
Встревожен милый, значит, – прав.

Причина есть: она не видит,
Но запах серы неспроста.
Идёт трагедия, Овидий!
Они целуются – уста в уста.


СВЕЧА  НА  ПЛОЩАДИ  ГОРИТ

Везувий рядом. У изножья
Влечёт в залив урез воды.
Под небом всё как есть возможно.
Вам гид покажет те следы.

Когда-то здесь велись раскопки,
В пустоты тел сгоревших гипс залит.
Идя к заливу, пал неробкий…
Свеча на площади горит.

Цветы от новых поколений –
На сером пепле той поры.
Эмилий обнимал Эвению
У ног разгневанной горы.


ПЕПЕЛИЩЕ  ДРЕВНОСТИ
(Заключительная глава из поэмы
        «Гнев Юпитера»)

Неаполитанские песни – отсюда.
С водой бирюзовой флиртует залив,
Манящий туриста, как южное чудо.
Везувий восточней – как сфинкс – молчалив.

Был август тогда, на заре христианства,
Когда прохудился Пандоры мешок.
Великих трагедий земных постоянство –
Сжигать города и людей в порошок.

Во тьме умоляли богов итальянки
И выпустить в море  просили богов.
Отхлынуло море от места стоянки
Горевших на рейде рыбацких судов.

Туристов нахально-весёлых в Помпеи
Дорогою древней автобус везёт.
Фитиль затаился, повторы лелея.
Везувий спокойную вахту несёт.

Укрытые пемзой семнадцать столетий
Лежали Помпеи под синью небес.
Не вспомнить печальней картины на свете,
Чтоб город с народом под пеплом исчез.

Для нас археолог от пепла очистил
Въездные ворота и улиц гранит,
Порталы у храма Фортуны возвысил…
Покинутый город открытым стоит:

Дома с перистилями, знатные термы,
Дворец для вельможи и амфитеатр
Начала новейшей в истории эры…
Квадриг не хватает, не слышно кифар.

Плющи обнимают привычно колонны,
Фонтаны в саду, орхидеи, самшит,
Акаций высоких зелёные кроны…
За гидом турист по привычке спешит.

Казалось, что город вчера помпеянцы
Покинули – с верой вернуться назад.
Дорога Гробниц уничтожила шансы
Добраться до лодок: мешал камнепад.

Томятся на форуме гости-туристы.
Писали трагедию Плиний, Брюллов…
Играет зефир лепестками ириса.
Следы катастрофы заметны без слов.

Ужасны особенно слепки из гипса
Упавших под каменным градом фигур –
Ушедших к последнему берегу Стикса.
Беду проморгал нерадивый авгур.


Помпеи – трагедия Первого века,
Заноза в душе неуютной Земли
И боль планетарная, боль человека.
Букеты ирисов на камень легли.