И по листьям - из книги - Лагерная пыль

НЕ  НУЖНА

Гоняю я на старом ВАЗе
среди берёз и тополей.
А в "Вавилоне" унитазы
дороже стоят жигулей.

А ванны!!! те дороже «Волги»,
наверно, эдак раз в пяток.
Гляжу на это – всё без толку.
Купить? Да где уж мне, браток.

На старом буду ездить ВАЗе.
Не столь амбиция важна.
Таких не надо унитазов.
Такая ванна не нужна.


НА  ВИРАЖЕ

По осеннему ненастью
я иду за поворот.
И по листьям, как по насту,
продвигаюсь я вперёд
по тропе раскисших связей
между прошлым и сейчас,
выхожу в печаль из грязи,
будто в поле свинопас
сам себя, стесняясь, плачу
и плачу по сто за миг.
Может что-то я и значу,
иль не значу, но постиг,
что нельзя смеяться грубо
над осенним неглиже.
Ветер вновь играет фуги
на осеннем вираже.


НА  УГЛУ

Безмятежность оправданья
на углу застывших дней,
словно бы весны преданья,
словно ария о ней,
просквозившей между нами
на отлёте рубежей
обозначенностью в раме
неизвестных падежей
и склонений беспросветных
по спирали злой молвы
где берёзы как в корсетах
не склоняют головы,
а шагают в безрассудство
на заре крутых эпох,
где краснеет вновь паскудство
и печалится подвох
неуступчивости ленной
под строкой и за окном
жизни праведно-мгновенной.
Однозначно на ином
уровне суровой правды
мне мерещится опять.
И, конечно, были б рады
мы себя в себе понять.
Но безмерность своеволий
на свободе у костра
за стеной пустых раздолий,
где столпились фраера,
снова песенное братство
возвышает нас, а мы
возвращаемся из странствий
с не размытостью зимы
на весеннем половодье
чувств осенней мишуры.
Всё теряется в бесплодье
с незапамятной поры
одиозности сомнений
без стремленья в высоту
с покорением мгновений
не вошедших в пустоту
отношений у изгиба
ординарности судеб
с безрассудствами, под нимбом
улыбается нам Феб.


В  ПЕРМАНЕНТНОЙ  ТИШИНЕ
Минипоэма

Одиозность поведенья
возмущает иногда
ординарностью паденья,
совершает что звезда,
прочертив по небу счастья
и, оставив яркий след,
устремляется в ненастье
в новом ракурсе Поэт
по излогам и урманам,
по оврагам суеты,
где покрыто всё туманом
необъятной пустоты,
где гудит, как рой пчелиный,
человеческая страсть,
пахнет розой... и малиной
называют снова власть
окопавшихся подонков
на бумажном рубеже
и стоят как из бетона
отраженья в витраже,
обозначенных столетьем
революций и реформ
с неизвестностью отметин,
с независимостью гор
возвышающихся сзади
на обрезе синевы.
И с чего же это ради
мы опять идём «на вы»
в безрассудстве пониманья
всю нелепость кутежа,
и по памяти хромая,
кровь стекавшая с ножа
восходящего светила,
разливалась в небесах.
Золотились не стропила,
а бессмысленность в стихах
опрокинутых созвездий
в небе ясно-голубом
с ожиданием возмездий
прошибаемого лбом
стен из горького порока
в осермяженной стране
никакого нету прока
в перманентной тишине
у истоков возбужденья
беспардонности степной
в день печального рожденья
на бескрайности земной
в час рассветного застоя
и в эпоху громких войн
между грустью и покоем.
Возникает мыслей рой
разномастности степенной
от бестактности чинуш.
И в печали этой пенной
слышу в адрес свой я чушь
онеменья пред бесстыдством
и нахальством суеты.
Больше всё ж из любопытства,
чем от грустной пустоты
возникает чувство чести
и достоинства в веках,
и желанье с дивной песней
поваляться в облаках.