Сохья

Странная она была.
Маленького роста, чернявая с тёмно-серыми глазами, маленькими ножками, суховатая, чуточку горбилась. Создавалось впечатление, что она постоянно чего-то боится, но и вместе с тем абсолютно свободна во всех действиях.
Сохья была лучшей подругой моей бабушки. Бабушка меня, маленькую девочку, таскала с собой на вечерние посиделки женщин.

Они собирались в каждый вечер то у одной, то у другой подруги.
Всё начиналось с одного и того же ритуала, сначала пили чай с молоком, топлёным накануне с сушками, макали сахар и дули на блюдце с горячим напитком, охлаждая его, и говорили медленно, тихо, под тиканье ходиков на стене.
Вязали, кто носки, кто варежки.
Затем распускали длинные волосы и маленьким ножичком, приспособленным специально для этой цели, делая ряд за рядом проборы в волосах, аккуратно скоблили кожу головы.
Странный ритуал, но ни одна из посиделок не обходилась без него.

Ходики мерно тикали на стене, они мне запомнились больше всего.
Гиря висела на железной цепочке, маленькая жестяная тарелочка качалась из стороны в сторону, незаметно двигались стрелочки, бабуля то и дело подгоняла их- часы отставали. Ровно в каждый час открывалась маленькая дверца над циферблатом и оттуда высовывалась голова птички, издавая звук , похожий на кукушку, но я-то понимала, что это не кукушка вовсе, это просто игрушка, железная птичка, которую мне упорно не давала трогать моя бабуля.

Итак, женщины собирались в долгий зимний вечер, обсуждали то одну соседку одной , то другую другой, а если повезло, что женщин было несколько, так разговоров хватало на целый вечер. Поди обсуди всю деревню.
Я сидела на маленькой скамеечке, такие скамеечки были в каждой избе, её, как правило, ставили перед входной дверью, чтобы удобно было одевать сапоги, сидя на ней.
В те времена мужики носили кирзовые сапоги в тёплое время года и валенки зимой, наматывая поверх носков портянки, эта привычка у них осталась после войны.
Так вот, я сидела на маленькой скамеечке, силилась понять все женские разговоры, но маленький ум принимал только то, что мог, но частенько женщины рассказывали истории и небылицы. Благодаря этим посиделкам, я рано научилась вязать спицами, правда шарфы для кукол были твёрдыми из-за сильно стянутых петель, но со временем я научилась многим премудростям рукоделия, чем заслужила всеобщее удивление и похвалу, а бабуля гордилась мной.

При каждой встрече присутствовала Сохья.
Женщины привыкли к немногословной маленькой женщине, надо сказать они её немного побаивались, поэтому не выгоняли никогда из своего общества, правда, приходила она в дом вечерить только к моей бабуле, ни к кому более.
Сколько помню себя, никогда я не была в гостях и у Сохьи.
Её изба была на отшибе, возле крутого оврага. За домом тянулась еле видная тропинка в лес, через овраг.
Сохья была известной знахаркой на деревне.
К ней приезжали из разных деревень люди то с больным ребёнком, то с больным взрослым, то звали принять роды, бывало, снять порчу.
Сохья не брала денег за свои услуги, всё, на что она соглашалась, это был хлеб.
Помню бабуля рассказывала другой своей соседке, что Сохья помогла многим, спасла не одну жизнь, но крепко наказывала за ложь и несправедливость.
Как-то, после войны, когда все, кто выжил из мужиков вернулись домой, к Сохье пришла односельчанка Сюльви.
Она просила Сохью помочь вернуть мужа, от которого не было давно никаких вестей.
Сохья внимательно посмотрела на неё и сказала:
- я верну твоего мужа, но ты должна дать зарок, что родишь всех детей, сколько тебе даст Бог и поклясться на хлебе, а иначе, Бог приберёт всех и детей в том числе.
Сюльви поклялась на свежевыпеченном хлебе.
Через месяц вернулся домой Тойво, её муж.
Исхудавший, на костылях и седой.
Светлые серые глаза сидели глубоко и смотрели с невероятной усталостью на любого, с кем ему приходилось говорить.
Он Сюльви и поведал историю своего возвращения.
В последнем бою под Берлином, он был тяжело ранен. Врачи долго колдовали на ранами, не было живого места на его теле, оно, словно решето было пробито осколками от разорвавшегося рядом с ним снаряда. Крови потеряно было немерено, раны никак не заживали.
Врачи, потеряв надежду, положили его в бессознательном состоянии отдельно от выздоравливающих бойцов за ширму.
Лишь санитарка периодически смачивала пересохшие губы и чутким ухом прислушивалась к еле слышному дыханию.
Так он пролежал больше месяца, но однажды утром, санитарка вдруг обнаружила, что Тойво лежит с открытыми глазами.
Она позвала врачей. Каково же их удивление было, когда они обнаружили его живого. Раны перестали мокнуть, затянулись тонкой розовой кожицей, врачи не могли поверить в чудо. Затем Тойво стал понемногу есть и говорить, в конце концов встал на ноги и был отправлен в главный госпиталь, где его окончательно подлечили.
Сюльви работала, как проклятая, чтобы обеспечить семью провизией. Тойво постоянно хворал, не мог работать ни на одной из немногочисленных работ в деревне. Устроился пастухом колхозного стада.
Мужики подшучивали, что работник он никакой, а дети рождались в каждый год.
Сюльви рожала и рожала. Тринадцать душ крепких и работящих детей было у них.
Был случай, когда Сохья спасла пограничника, вытащив из топкого болота.
Всем было непонятно, как такая маленькая женщина смогла вытащить крупного парня, который рядом с Сохьей казался огромной скалой.
Пограничник до конца службы, всякий раз выходя в увольнение, навещал Сохью, принося ей пряники, присланные посылкой из родительского дома.
Но был и страшный случай в нашей деревне, и бабуля говорила, что без Сохьи
тут не обошлось.
Трое пришлых мужиков, якобы беглых, прячась от властей, забрели к Сохье в дом. Они хотели пересечь границу, откуда-то узнали, что она знает тропу, по которой можно пройти незаметно и не попасться пограничникам.
Требовали, чтобы Сохья провела их , и угрожали спалить её дом, если не согласится.
Сохья молча собралась.
Ночи летом на севере, что день.
Светло и тепло.
Она их повела по тропе в глубь леса мимо топких болот. Привела к большому болоту, велела взять слегу каждому и повела с собой.


Сохья вернулась из леса далеко за полночь другого дня.
Потом, по прошествии нескольких дней, обнаружили на краю этого болота,обкусанные комарами, три трупа мужчин, опухшие и страшные.
Люди, нашедшие их, издали увидели чёрную тучу комаров.
Комариный писк, который стоял над большим болотом, страшно давил на ушные перепонки, казалось, что на пир слетелись все насекомые нашего края, такого скопления комаров никогда и никто не видел ранее.
Стоило людям только приблизиться ближе, как насекомые растворились в воздухе, будто их там не было вовсе. И над болотом снова установилась тишина и тёплый влажный воздух успокоился, как омут, после брошенного в него камня.
Не иначе, лешак успокоил разъярённых насекомых.

Сколько бы не таскали Сохью в милицейский участок, она ничего не говорила, она просто молча смотрела на следователя, которому было немного жутковато от этого пронзительного взгляда серых глаз.
Да и , откровенно говоря, не больно –то ему хотелось Сохью в чём-то подозревать, накануне она спасла его сынишку, которого врачи готовили к сложной операции, а Сохья смогла снять боль и заговорить её в несколько часов. Мальчишка живёхонький и здоровый радовал своих родичей.

И ещё было невероятное в Сохье, она умудрялась в каждый год собирать ягоды морошки, даже в те годы, когда ни кто не делал запасов из-за засухи.
Морошка, очень целебная ягода в ней практически всё целебно. И сама ягода и плодоножка и тонкий стебелёк с листиками и корнями. Сохья это знала , что для её аптеки эта ягода, как ничто другое важна.
Пытались ходить за ней односельчане, чтобы узнать болото на котором Сохья собирает морошку, но, как бы не старались за ней следить, она исчезала прямо на тропе и человеку ничего не оставалось, как вернуться снова в деревню.
А ещё говаривали, что Сохья дружит с лешаком.
Будто видели, как он ей дарит букет цветущей морошки.
Будто он маленький, как дитё, стоял рядом с Сохьей, а она ему улыбалась и будто птицы затихали, когда он что-то ей шептал, стоя на корне ,сваленной ураганом, сосны. Будто весь лес становился таким тихим, что всё кругом глохло от этой тишины.
Сохья пережила всех своих подруг. До самой старости оставалась непонятой до конца, тихой и молчаливой женщиной. Её хоронили несколько деревень, съехавшись в её избу на поминки.

Ставни домика заколотили, корову и овец взяли соседи, которым она давала лишнюю шерсть и молоко.
Кошка пропала через несколько дней, а старый пёс ушёл в лес и не вернулся.
Старый домик Сохьи и поныне стоит возле оврага.
Крыша из дранки провалилась, открыв одинокую трубу, ставни, хоть и немного покосились от времени, всё так же наглухо закрыли от лишних глаз окна, а они, будто глаза Сохьи, смотрят пристально из щелей ставен.
А тонкая тропка, ведущая через овраг в лес не зарастает, будто, по ней к Сохье на вечерние посиделки приходит лешак из леса.