Как я начал

Когда-то в детстве я непроизвольно,
Под впечатленьем радиоволны,
Стал сочинять стихи в размере вольном
Как сказки брату младшему. Они
Рождались, как сказительниц напевы.
Сюжеты их я черпал из кино
И передач «Театр у микрофона»,
И книжек, что читал запоем я.
История стихов не сохранила.
Стихосложеньем я не удивил
Ни матери с отцом, ни Лиду с Зоей –
Моих  сестёр. Они давно устали
Дивиться многогранному таланту,
Который проявлял их брат-задохлик,
Бронхитно-золотушный гений местный
В масштабах переулка химзавода,
Что выходил обоими концами
В две стоковыводящие канавы,
В которых гибли все живые клетки,
И запах от которых шёл такой,
Что алкаши трезвели на ходу.

Я сочинял, не ведая печали
По поводу того, что в мой талант
Не верили, его не замечали.
И сам стихи к утру я забывал.
А записать терпенья не хватило б:
Читать умел я «как из пулемета»,
А грамотой еще не овладел
И в скорописи был не очень боек –
Ведь в первом я всего учился классе.
Я помню только, что мои герои
Все почему-то были партизаны
И побеждали яростно врага,       
Лихие рейды в чащах совершая
и по болотам обходя его.
В стихах я смелым был всегда настолько,
Насколько был на улице несмел.

Потом я года на три замолчал.
И снова дар мой проявился в школе, 
Был выбран я тогда в печать стенную –
Как оказалось, не на год, не на два –
Пожизненно. Уже за сорок лет
Мой стаж перевалил в стенной печати.
Вот первые стихи мои в газете
(Они посвящены войне в Корее):

 "Клубился дым разгрома
Над  Кореей родной.
Поднимались лисынмановцы с аэродрома,
За доллары шли они в бой.
Корея, Корея, родная Корея,
Тебя теперь не узнать.
Над мертвым сыном, слезой заливаясь,
Плачет родимая мать.
Но корейский народ, не жалея сил.
Встал Родину защищать.
И как собака Трюгве Ли завопил
И бросился вон убегать."

Для пионера  и не так уж плохо,
Тем более, что в пластике стиха
Заложены ритмические сбои,
Присущие позднейшим мастерам.

Насколько я теперь всё понимаю,
Стихи мои и брату ни к чему.
Конфликты мировые разрешают
Не под влиянием моих стихопротестов,               
Опубликованных в стенной печати,
И ни одна из девушек, которым
Дарил в стихах свои любовь и сердце,
Женою стать моей не пожелала.
А вот жена моя – та с подозреньем,
С иронией относится к стихам,
Которые любви я посвящаю.
Мои стихи плакатные – и те
Не по душе партийному начальству.
И все же я пишу. Так, может, зря?
Нет, нет, не зря. Хотя бы одному
Да послужили с пользой человеку.
Я – этот человек. Я чувствую, что сочиненья
Мне помогают ЧЕЛОВЕКОМ быть.
Так стоит сочинять, ей Богу, стоит!

Когда-нибудь искусствовед настырный,
Исследуя период нашей жизни,
Наткнётся на сверхскромные забавы –
Стихотворенья длинные мои.
Изучит их с дотошностью учёной
И сделает весьма печальный вывод,
Познав всю ограниченность поэта
В мечтах, поступках, кругозоре, мыслях,
Намереньях, способностях, делах.
Заметит, что «…В его произведеньях
Происхожденье точно отразилось,
А также круг знакомств, познанье мира,
Контакты и привычки, и манеры.
Бесспорно, что на творчество влияли
Профессия, характера приметы:
Безволие и лень, инертность, трусость,
Беспомощность в решении вопросов
И прочие минувшего черты,
Присущие не очень смелым людям,
Которые о многом говорили
На кухнях за стаканом с крепкой горькой,
Пытались впереди шагать эпохи,
Но даже вровень с нею не смогли».
О, не суди о времени прошедшем
По слабым, мной оставленным следам!
Я не герой и вовсе не типичен,
И не гожусь для смелых обобщений.
Мук; моих ошибок и грехов
Не разводи водой инсинуаций
И маслица слушков не подливай.
На домысле не грей опару эту
И диссертации страницы не пеки:
Чем  больше в жизни сведущих в искусстве,
Тем меньше в жизни ведающих им.
                1984





















                7