Подборка

В  СОСУЩЕЙ  РАДОСТИ

Какая грусть в счастливых лицах
порою видится... И мне
мерещится огонь в петлицах
у генерала на коне –
привратника эпохи лести
в застойной тишине веков,
где нет ни совести, ни чести,
а только бряк да звон оков,
накинутых на редкость слова
ещё несказанного мной.
Всей вакханалии основа,
сокрыта что за той стеной,
откуда слышатся не стоны,
а крик распятых на кресте.
Блестят геройские погоны
в торжественной, но пустоте
душевной за семью замками
в подвалах злой молвы
живут они там пауками
в сосущей радости Москвы.


***
Меня столица не признала.
Россия плачет, но, увы...
И только шушера с вокзала
дарила горькие цветы
на мой отъезд в глубинку Мира,
где много радостных берёз,
моя скукоженная лира
и счастье ласковое слёз
при встрече на перроне счастья
у трапа взлётной суеты,
где погружаешься в участье
без лишних слов весёлый ты
от ласкового солнца Барнаула,
от искренней к тебе любви,
что жизнь опять меня вернула
на берег ласковой Оби.


ЧТОБ  ПОНЯТЬ

Я, конечно, извиняюсь,
но понять я не могу:
Почему Душою маюсь?
От себя куда бегу?

Маюсь я, наверно, странно.
Посмотрите на меня –
я на вас гляжу с экрана
занавешенного дня.

И бегу в пространство грусти
по булыжной мостовой,
где давно загнулся кустик
под весомой синевой.

Чтоб понять, я извиняюсь,
надо быть самим собой.
Ну, а я Душою маюсь,
подгоняемый судьбой,

убегаю в то пространство,
где невидимо хрустит
золотистое убранство,
и без памяти грустит,

но свершается без боли
новой жизни листопад.
Нахожусь я с вами в доле,
мой читатель, вам я рад.

И по совести, и чести
делим грусть мы пополам.
Собирать хожу я вести
по заброшенным полям

отношений между нами
на искристой темноте.
А молва, как свист цунами,
но и мы уже не те

безмятежные в опале,
а взъерошенные мы.
И на зимнем пьедестале
чистим веником пимы.


***
Безответственное кредо -
быть всегда навеселе.
Я, наверно, где-то бредил,
иль бродил я на селе
одинокий, безмятежный,
песни ласковые пел.
Был со мною странно вежлив
сам Поэт крутых новелл.


***
Я недалёк от истины,
как недалёкий человек
всё понимает, но неискренне
он верит в просвещённый век.
А я хожу без устали
по лабиринтам бытия,
меня пугают узкие
в мышлении моём места.


***
Вновь асфальт умыт дождями.
Снова грусть в твоих глазах.
Платье – шёлковое знамя,
облегает стройный стан,
словно ты вернулась в Сочи
на три дня к морской волне.
Я тебя увидел ночью,
ты такой приснилась мне.


***
Бестолковщина порою
так и прёт из нас, а мы
проживаем под горою
с незапамятной зимы
там, где ветер не колышет
занесённые кусты,
там, где нас никто не слышит
и карманы где пусты.


В  ПОЛУРАДОСТИ

В золотой оправе листьев
вижу миг без суеты.
Я хочу в пространство взвиться,
не могу из пустоты
выйти в поле бездорожьем
с серой массой облаков,
покрывающих нас дрожью,
чваком горных башлыков.

По серебряному лесу
я гуляю и молчу...
...и, поклон судьбе отвесив,
зажигаю грусть-свечу
на закате униженья
под забором у тоски,
где то горькое скольженье
и круженье у доски

неприкаянного буйства
странной вьюги за окном,
обезглавленного чувства
не залитого вином
бестолковости с метелью,
ошарашенных примет,
нарисованных пастелью,
словно бы любви портрет

и раскаянья на стрелке
у берёзовых ручьёв,
не в своей где ты тарелке
под присмотром муравьёв
совершаешь осторожный
неулыбчивый обряд
там, где след струится ложный
и невиданный парад

неозначенной тревоги
за бессмысленность строки,
где размокшие дороги,
словно грусть моей тоски
разъезжаются телеги
в колеях низинных лет,
где лежат навалом слеги,
где застрял немой ответ

на вопрос безмолвной сини
под шатром небесных сфер
с вечной памятью России,
с вечной стужей полумер,
полурадости в полсчастье
с половинной тишиной
и от цели в получасе
с половинчатой луной.