Как я вошёл в Германию

          (по воспоминаниям одного из выживших солдат)

Много было всякого в России,
Когда германцы сунулись с войной.
Сколько, гады, народу погубили!
Сколько не пришло с войны домой!
 
Онии вешали, стреляли без разбору,
Душили газом, в крематориях нас жгли…
И вот границу логова раздора
Мы, наконец, с победой перешли.
 
Вошли в деревню какую-то, помню,
И разбрелись по ней фашистов добивать.
Вбежал я в дом, роскошностью не скромный –
Дочь, а может быть, и внучка, старик, старуха-мать.
 
Дом большой, но чисто убран;
Мебель пахнет далекой стариной,
Хозяева лепечут что-то бурно,
В остальном же в доме был покой.
 
Среди картин портрет солдата
С наглой рожей и в кителе эс-эс.
И вспомнил я, что нету брата,
И вспомнил я – горел наш лес,
 
И вспомнил я людей рассказы,
Что оставались на захваченной земле,
Как эти самые фашистские заразы
Девченок наших портили везде.
 
Хватали каждую, что были помоложе,
Хоть день стоит, хоть люди есть вокруг:
Кровать и сено, и земля им были ложем…
«Отмсти за нас!» - кольнуло в сердце вдруг.
 
И с жаждой мести смотрю я на хозяев.
Девчонке, может быть, пятнадцать лет,
Она красива, но мы красивей знали,
Когда ходили в российский наш балет.
 
Раз сердце раненое жаждет мести,
То тело голодно по женщине давно.
Я стариков расставил каждого на место
(Иначе сделать я никак не мог).
 
Старая со свечкой у кровати в изголовьях,
Со свечкою стоит старик в ногах,
Девченка бледная в кровати гола,
Я лишь штаны спустил, но в сапогах,
 
Мой автомат со мною рядом,
А тело пыльное на немочке лежит.
Я, как и фашисты, без обряда
Венчальну ночь с невестой совершил.
 
Иначе, я не знаю, смог бы
Спокойно дни мне данные прожить?
Наверно, немца каждого живого
За наши раны пришлось бы мне убить.
 
Лишь только после той расправы,
(Вы скажете, что был то самосуд),
Я перестал стрелять на лево и направо,
Не трогал больше я гражданский люд.
 
И до самой до победы, до Берлина,
Я чувствовал, что малость отомстил
За тех девчат, которых так безвинно
Фашист, проклятый богом, погубил.