А в Рахманиновском зале

Это праздник на Крещенье –
то сонат виолончелье,
это музыки парад
и восторженность «Виват!».

А в антракте – натюрморты
на бегу в хрустящем forte,
и на сцене – в piano слёз
из букетов зимних роз.

Неустойчивая пена
гармоничного Шопена,
диссонансных звуков всплеск
и смычка певучий блеск.

И во Франке интонаций –
сочных томных вариаций,
светских звуков чудеса,
обращённых в Небеса.

По Москве – мороз, Крещенье,
Питирима в храме пенье.
А Рахманиновский зал
звукам Мастера внимал.

Улыбалось межзеркалье
восхищенью полнозалья.
«Ре» струной и нотой «фа»
не кончается строфа.

Яркость, страсть, благоговенье,
истязанье, удивленье…
Люд безмолвен, полнолик,
вопль души и сердца крик,

что и дик и необуздан,
не осознан и не узнан,
он как смерч, как ураган,
как туман, мечта, дурман…

Будто вырвавшись оттуда
проявленьем снова чуда,
он и тих и истомлён –
в подсознание вкраплён.

И его прямой источник –
не восторженный подстрочник,
не рассудок с блеском фраз.
Но растерянный экстаз...

Январь, 1995