Мифологема лебедь в творчестве С. А. Есенина генез

Мифологема «лебедь» в творчестве С.А.Есенина: генезис, мифопоэтика, интерпретация.

В современном есениноведение особенное внимание уделяется истокам есенинской лирики, ее особому, двойственному взгляду на мир с позиций христианина и с позиции крестьянина. Двойственность его мировосприятия заключается в способности синтезировать православные библейские образы с традиционными славянскими языческими образами, что подчеркивается многими исследователями его творчества. В различные эпохи развития отечественного литературоведения исследователи принимали одну из сторон данной дуалистической концепции, принимая во внимание либо ближайшие факторы влияния крестьянской среды, либо удаленные контексты (преимущественно Библию).
В данной работе я попытаюсь обратиться к мифопоэтике в творчестве  С.А. Есенина и, конкретней, проанализировать, как на протяжении всего творчества реализуется мифологема «лебедь», как строится многогранный мифообраз лебедя. Будет сделана попытка структурировать есенинские образы и их архетипы, проанализировать основные векторы, по которым идёт развитие интересующего нас мифопоэтического образа
Образ лебедя в мировой литературе встречается довольно часто и имеет в своем основании широкий ряд архетипов, относящихся к античной и восточной культурам. Образ лебедя  выступает   как  символ   поэта, певца и высоты поэзии.  Эта символи¬ка в своей основе  связана  и  с  пред¬ставлением о способности души стран¬ствовать по небу в образе лебедя, высту¬пающего как символ возрождения чистоты,  целомудрия,  гордого одино¬чества, мудрости, пророческих способ¬ностей, совершен¬ства, поэзии и мужества. В русской литературе образ лебедя чаще ассоциируется с бессмертием поэта-творца, прославившего себя в своем творчестве. Подобное величие лебединого образа мы встречаем в одном из красивейших стихотворений Г.Р. Державина «Лебедь»:
Необычайным я пареньем
От тленна мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
Как лебедь, в воздух поднимусь.
[3, с.303-304]
«Царскосельский ле¬бедь» В. А. Жуковского вторит строкам стихотворения Державина, но минорные нотки одиночества не снижают его жизнеутверждающий пафос, подчеркивая преемственность поколений:
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,
Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,
Здесь сидишь на лоне вод уединенных!
Спутников давнишних, прежней современных
Жизни, переживши, сетуя глубоко,
Их ты поминаешь думой одинокой!
 [4, с.409-410]
Мифопоэтический образ лебедя, созданный Ш. Бодлером открывает революционное начало  в «лебединой песне», лебедь как символ протеста против низкой  дей¬ствительности.
Рубеж ХIХ – ХХ вв. существенно расширил ассоциативную валентность поэтического восприятия  данного образа. Мифопоэтический образ лебедя встречается в лирике символистов и акмеистов (Блок, Гумилев, Волошин и др.).
Обращаясь к реализации данной мифологемы в творчестве Есенина, стоит заметить, что всего она встречается двенадцать раз в девяти произведениях: лирических стихотворениях и поэмах. На основе этого можно сделать вывод что данный образ является для автора значимым и, реализуясь в различных контекстах проявляется порою даже во взаимоисключающих ситуациях. Есенин обращается к образу лебедя на протяжении всего творчества в следующих произведениях: «Лебедушка»[1914 - 1915], «Покраснела рябина…»[1916], «Иорданская голубица»[1918], «Песня о хлебе» [Январь, 1921], «Пугачев»[1921], «Мы теперь уходим по немногу…»[1924], «Никогда я не был на Босфоре…»[декабрь, 1924], «Анна Снегина»[1925], «Руки милой – пара лебедей…»[1925]. В этих произведениях мифологема лебедь реализуется широчайшим образом.
Самое раннее произведение о лебеде  - это поэма «Лебедушка», стилизованная под старину, имеющая былинно-сказочную первооснову. В ней образ лебедушки изображается в традиционном мифологическом, сказочном контексте: Лебедушка – мать – защищает «лебежатушек» от  орла, символизирующего темное начало, и погибает от его вострых когтей, спасая детенышей. С этого образа начинается художественная разработка данной мифологемы в творчестве Есенина. В дальнейшем мы не увидим столь детальной проработки данного мифологического типа, неотяжеленного побочными смыслами, наслаивающимися друг на друга. Образ лебедя будет использоваться автором как сопутствующий, метафорический элемент построения произведения. Образ будет усложняться и наделяться определенными ситуативными смыслами.
Второе стихотворение, в котором фигурирует интересующий нас образ – это стихотворение «Покраснела рябина…», датируемое 1916 годом. В нем мы видим кантоминацию библейской и античной традиций на фоне языческого антропоморфизма природы. В Библии о лебеде упоминается лишь дважды, как о «нечестивой» птице, но в целом церковь относится к ней доброжелательно. В античной традиции лебедь это символ поэта, а «лебединая песня» - это последняя, самая прекрасная песня умирающей птицы. В данном стихотворении лебедь у поэта ассоциируется с сумерками:
Снова выплыл из рощи
Синим лебедем мрак.
[5, I, с.100-101]
Как известно, в славянской мифологии сумерки – это самое таинственное время, когда просыпаются все нечистые. В фольклорной традиции месяц имеет двойную семантизацию: во-первых, месяц – жених солнца, во-вторых – это олицетворение дьявола – ‘рогатый’. В интерпретации данного стихотворения М.Н. Капрусова делает существенный уклон в сторону языческого мировосприятия, аппелируя к фольклорным традициям лирики Есенина. Сравнение месяца с лебедем не простой ассоциативный образ из загадок. «Сравнение облаков, туч, надвигающегося мрака с летящей птицей, закрывающей крыльями солнце, традиционно в славянской мифологии. Эта закономерность нашла отражение, например, в загадках…» - Капрусова [6, c. 97]. Почему не простой? Это сравнение в тексте стихотворения не единичное: мы видим и «лебединое пенье», которое, как мне кажется, ближе к античной традиции, нежели к стереотипному видению в лирике Есенина лишь славянских, или же фольклорных мотивов. В образе мрака-лебедя нельзя выделять главным компонентом «мрак», т.к. он сразу станет неполным. У Есенина свое видение данного стереотипа. Мрак – синий лебедь – несет на крылах чудотворные мощи, что не типично не только для славянской мифологии, но и для христианского православного мировосприятия. Данная тенденция глубоко апокрифична. Не случайно, когда, обращаясь к своей малой родине, Есенин говорит о пришествии Спасителя он подчеркивает печальные мотивы лебединым пеньем и здесь уже:

Лебединое пенье
Режет радугу глаз.

Дня закатного жертва
Искупила весь грех.
[5, I, с.100-101]

Неправда ли поразительный синтез различных культур. В этом стихотворении антропоморфизм природных явлений гармонично сочетается с православными и античными традициями. А мифологема лебедь, включающая и эпитет «лебединый», имеет семантику тревоги, беспокойства, что, возможно, обусловлено историческим контекстом (Первая Мировая война).
  Концепция  «мира–храма», которая реализуется в одной из поздних необиблейских поэм «Иорданская голубица», так же находит место для интересующей нас мифологемы. По словам О.Е. Вороновой, «путь Есенина к освоению традиций русской храмовой культуры был глубоко самостоятельным, внутренне последовательным и оригинальным».[2, с.] Именно оригинальность мировосприятия позволяет Есенину создавать новые интерпретации уже существующих мифопоэтических образов. В первой главке поэмы картина мира–храма открывается тем как
Гусей крикливых стая
Несётся к облакам.
 [5, I, с.57]
Во главе стаи летит лебедь. Этот образ у С.А. Есенина олицетворяет Русь, пылающую в огне гражданской войны:
А впереди их лебедь.
В глазах, как роща, грусть.
Не ты ль так плачешь в небе,
Отчалившая Русь?
[5, I, с.57]
В этих строках мы так же видим интереснейший синтез традиции и авторской индивидуальности. Всем известен фольклорный образ Матери – земли, Руси – матушки. В есенинском сознании данный образ ассоциируется с более древним мифом о девице – лебеде нашедшем отражение в русских народных сказках и в «Сказке о Царе Салтане» А.С. Пушкина. Такова, на мой взгляд, природа появления данного образа. Так же плач в небе принадлежащий «отчалившей Руси» соотносит этот образ и с античной традицией «лебединой песни». Но в данном повествовании лебединая песня не есть последняя предсмертная песня – это плач, который показывает тревожное единение природы, предчувствие беды. В данном произведении мифологема «лебедь» принимает новые семантические коннотации, которые соотносят её с образом Руси находящейся в состоянии тревоги, траура.
Теперь перенесёмся в 1921 год, первый год после окончания гражданской войны, первый относительно мирный год существования Советской власти. В этом году появляются в печати стихотворение «Песнь о хлебе» и поэма «Пугачов».
Лейтмотивом стихотворение «Песнь о хлебе» является «суровая жестокость», которая совсем не соотносится со всеми известными нам реализациями мифопоэтического образа лебедя. Однако, согласна Есенину жестокость человека ассоциируется именно с гибелью лебедя:
Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей.
[5, I, с.151]
Данный лебединый образ может быть секретным кодом, который указывает на генетическое родство «Песни о хлебе» и стихотворения Р. Бернса «Джон Ячменное зерно». Напомним, что одним из важных архетипов вышеуказанного образа может быть лебедь из окружения шотландского святого миссионера Катбера [7, c.40-41]. Сходство в структуре стихотворений и подборе лексики имеют поразительные совпадения. Единственное различие стихотворений – лейтмотивы: у Есенина - мотив смерти, у Бернса – жизни. Впрочем, это можно объяснить разницей национальных менталитетов, а так же продуктов, производство которых описывается: ХЛЕБА и ПИВА (эля). Говоря о «похожести» данных стихотворений стоит отметить их жанровое родство: баллада и песнь (многие русские баллады названы песнями, например «Песнь о Вещем Олеге» А.С. Пушкина). Для сравнительного анализа важным основанием являются и процессы выращивания и уборки зерновых культур, сопровождаемые крайней «жестокостью». Вкушение продуктов питания полученных столь грубым способом стоит интерпретировать как причастие телом («Песнь о хлебе») и кровью («John Barleycorn: A BALLAD») Христовой, тем самым подтверждая неистребимость жестокости в мире. Однако эта тема является материалом для отдельного исследования. В этой работе нас интересует лишь генетические связи образов с архетипами. Одним из подобных архетипов может быть лебедь шотландского святого Катбера.
С точки зрения своей мифологической и образной структуры данное сравнение основано на сходстве по действиям «режет серп – под горло режут», а так же на внешнем сходстве лебединой изогнутой шеи и стебля ржи со склонившимся колосом полным зерна. В данном случае гибель лебедя близка по своей сути к мифу о лебединой песни, но не реализуется в полной мере. Автор останавливается лишь на зрительном образе гибели прекрасного не усложняя его слуховым, т.е. самой песней, лишь потому, что «Песня о хлебе» есть лебединая песня гуманистического мировосприятия.
Поэма «Пугачев» стоит особняком в разработке мифологемы лебедь С.А. Есениным, т.к. возникает она в ней неоднократно в репликах различных персонажей в знаковые моменты драмы.
Первый из персонажей, который вспоминает лебедя это Кирпичников:
Наши б кони, длинно выгнув шеи,
Стадом черных лебедей
По во;дам ржи
Понесли нас, буйно хорошея,
В новый край, чтоб новой жизнью жить.
 [5, III c.16]
В этих строках лебедь – символ надежды, эпитет черный относится больше к описанию коней, т.к. образ серного лебедя в поэзии используется крайне редко. Однако, в описании мечты, надежды на более спокойную жизнь Есенин трансформирует образ степного коня в черного лебедя и метонимический эпитет не в полном смысле является изобразительно – выразительным. По моему мнению, лебедь становится черным у Есенина лишь потому, что является символом современной автору эпохи. Поэму о бунте крестьян пишется в первый мирный год после гражданской войны, когда мечты крестьян о свободном труде на своей земле были задушены продразвёрсткой и продналогом. А крестьянскую мечту о новой жизни Есенин чувствовал как ни кто другой, а понимая что она не изменилась со времён Пугачёва.
В речи беглого каторжника и вора Хлопуши так же встречается интересующее нас сравнение. Говоря о неминуемой расправе за содеянное, вспоминая каторжные пытки он произносит следующую фразу:
То острожничал я, то бродяжил.
Это теплое мясо носил скелет
На общипку, как пух лебяжий.
 [5, III, c.31]
Сам по себе эпитет лебяжий из этих строк никак не связан с контекстом традиционного мифа, включающего все его инварианты. Однако, по своей структуре данный образ близок к сравнительному образу гибнущего лебедя из «Песни о хлебе»: колосья ржи – лебединые шеи; теплое мясо общипывают как пух. Это антигуманистический образ Русской каторги. «Теплое мясо» общипанное как пух лебяжий – это апофеоз описания русской действительности в речи Хлопуши.
Третий герой – это сам Емельян Пугачёв, который обращается к мифологеме лебедь, предчувствуя предательство соратников:
Да, я знаю, я знаю, мы в страшной беде,
Но затем-то и злей над туманною вязью
Деревянными крыльями по каспийской воде
Наши лодки заплещут, как лебеди, в Азию.
 [5, III, c.46]
Лебединый образ снова усложняется. Здесь перед нами уже не живое существо из плоти и крови, а нечто с деревянными крыльями спешащее в далёкую и безжизненную страну обсыпанную солью, песком и извёсткой. «Выбеленный пейзаж в лирике Есенина ассоциируется с приближающейся тревогой, одиночеством, смирением перед высшими силами, перед судьбой и, очевидно, перекликающейся с апокалипсическими образами, а значит и лебедь с деревянными крыльями есть что-то  бездушное, ущербное, от части дьявольское.
Вообще генезис мифологемы лебедь в поэме «Пугачев», очевидно, уходит корнями в образ гибнущих лебедей из «Песни о хлебе», олицетворяющим жестокостью. В поэме образ не просто эволюционирует, он совершает серьёзный скачек в развитии. Если первые упоминания о лебеди в «Пугачеве» имеет семантику надежды порою слепой, но душевной, то в реплике Хлопуши уже звучит безнадёжность: русская действительность убивает в нем даже тонкую нить надежды на усовершенствование жизни. Сравнение тела каторжника с лебедем обреченным постоянно носить на общипку пух не случайно – это сравнение показывает тенденциозность гибели свободы и надежды, этот образ, как было уже сказано выше только материальный, плотский и уже совершенно обездушенный, но ещё живой. В речи Пугачева уже звучит голос смерти. Лебедь с деревянными крыльями, плывущий по водам ржи – это что-то чудовищное. Лебедь, лишенный крыльев из плоти, лишен свободы. Крылья-весла – средство управлять им. Такая модернизация живого существа полностью укладывается в контекст лирики этого периода, когда на страницах его произведений идет борьбы живого и железного. Живое, как мы видим, погибает. В поэме «Пугачев» мифологема лебедь развивается по совершенно новому не ортодоксальному мифу-вектору:
< надежда — смерть надежды — смерть духовная >
Очередной лебединый образ в лирике Есенина появляется в 1924 году в отклике на смерть друга – поэта Александра Ширяевца. Так Есенин изображает жизнь после смерти, идя как бы от противного:
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
 [5, I, с.202]
Снова в сознании Есенина возникает параллель рожь – лебединая шея. Корни этого образа мы находим еще в стихотворении «Песнь о хлебе». Следовательно, это есть чисто есенинский образ авторского мировосприятия с семантикой тревоги, печали, гибели надежды в контексте смерти близкого человека. Новыми архетипами данного образа можно считать геральдический образ, часто использующийся в мифопоэтике: «лебедь, поющий на гробнице». Символизм данного мифообраза ясен и понятен, он сочетается с одическим пафосом этого стихотворения. Так же данный образ непосредственно близок и к образу лебедя поющего при веянии ветра. Присутствие ветерка обусловлено наличием в стихотворении глагола звенит (т.е. колышется) и словом дрожь (т.е. прохладой). В обоих случаях Есенин продолжает усложнять известную нам речевую формулу» лебяжьей ржи» за счет контекстов и коннотаций.
В стихотворении «Никогда я не был на Босфоре…» широта души  есенинского героя проявляется ярчайшим образом. Вектор развития интересующей нас мифологемы снова меняется. От обстракно-провидческого образа Есенин отрекается. В его лирике появляется нечто новое: голубая Русь соперничает с загадочной Персией. Именно по этому лебединый миф Есенина поворачивается к одному из своих архетипических значений. Красота и грациозность лебедя ассоциируется с образом женщины:
И меня твои лебяжьи руки
 Обвивали, словно два крыла.
[5, I , с.255 ]
Данный образ с точки зрения своей структуры построен довольно интересно. Автор использует сравнение с добавочным усилительным значением, что в поэтической речи представлено единством метафорического эпитета и перифраза, по сути дублирующего эпитет.
Корни этогго мифообраза возможно уходят в мир сказок и легенд о деве-лебеде, которая до определенного момента является запретным плодом. А запретный плод всегда сладок. И образ прекрасной персианки сводит с ума лирического героя Есенина, подобно как и Гвидона красота царевны-лебедь («Сказка о Царе Салтане») или более древний миф о красавице Леде.
Данный образ существенно усложняется в другом стихотворении данного цикла «Руки милой – пара лебедей…». Нежность и женственность первого образа в данном стихотворении трансформируется в нечто более высокое, в верность своему чувству. Позднее во второй половине ХХ века данный мотив реализуется в новом мифе о лебединой верности, который раскроется в поэзии шестидесятников.
В данном стихотворении, нежность отношений лирического героя и героини почти идиллическая:
Руки милой — пара лебедей —
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.
 [5, I, с.269]
Также как большинство предыдущих инвариантов есенинского лебединого мифа этот строится на особом интуитивном сравнении мира реального с подсознательным. Отсюда и руки возлюбленной, дарящие ласку – это лебеди, символы  нежности и верности. Рисуя внутренний мир лирического героя, Есенин четко изображает те душевные качества, которые ему близки более всего. А именно, отношение к женщине, к поэзии, национальной духовной самоидентичности:
Про меня же и за эти песни
Говорите так среди людей:
Он бы пел нежнее и чудесней,
Да сгубила пара лебедей.
[5, Iс.270]
Пара лебедей – это очень редкий геральдический символ, поэзии «два лебедя у кипариса, к которому прислонена лира» есть символ благополучия, величия творчества, признания.
Финальный аккорд лебединой песни прозвучал в поэме «Анна Снегина». В четвертой главе поэмы Есенин описывает сцену прощания лирического героя и Анны. Юношеские чувства остыли, они друг перед другом стали совершенно чужие:
Потом, оглядев меня нежно
И лебедя выгнув рукой,
Сказала как будто небрежно:
«Ну, ладно...
Пора на покой...»
[5, III, c.183]
 Образ лебедя эволюционирует вновь (также как и в Пугачёве данный мифопоэтический образ не статичен). Расставание героев вне контекста поэмы логично. Вектор движения образа примерно таков:
< нежность — любовь-верность — остывание чувств, расставание >
Женские лебединые образы у Есенина нежны, созданы для любви, но лебединый эпитет в большей степени есть индикатор мягкости и непостоянства самого лирического героя. Его душевность и инстинктивного мироощущения. Да, возможно, эти образы прекрасной девы и уходят корнями к мифу о деве лебеди, но тогда для его полной реализации после расставания должна была быть встреча. Встреча не состоялась. Однако в контексте поэмы мы все-таки находим объяснение такому повороту событий. Слишком разных и влюбленных друг в друга людей разделила эпоха. Советская эпоха 20 – х годов не признавала старых мифов – она создавала свои мифы, и Есенин ей в этом помогал, создав плотно укоренившийся в нашем сознании миф о русской деревне, о мужицком рае, о кабацкой Москве, Персии и многие другие.
Проследив как развивается данная мифологема в творчестве С.А. Есенина, мы видим, что образ лебедя интересовал автора достаточно длительный период и носил сакральный характер. В своем развитии мифологема лебедь у Есенина проходит сложный путь. В первых своих лебединых произведениях он разрабатывает библейские, античные и языческие традиции в изображении лебедя. Часто данные традиции перекликаются как в стихотворении «Покраснела рябина…».
В уже известные мифопоэтические образы Есенин привносит новаторские традиции, изображая лебедя как символ родины, Мати–земли в «Иорданской голубице» или создавая новый миф о лебединой верности в стихотворении «Руки милой – пара лебедей…». Говоря об этих образах, стоит отметить, что в них Есенин лишь привносит новые оттенки, не ломая архетипической структуры мифа. По истине новаторством является использование образа лебедя для изображения крушения гуманистического мировосприятия в стихотворении «Песнь о хлебе» и поэме «Пугачов».
Продолжая традиции мифа о деве – лебеде Есенин создает свой собственный женский образ, обладающий плавностью и грациозностью движений этой благородной птицы. Основным вектором развития данного мифообраза является тенденция к расставанию героев.
Подводя итог данной работы, стоит отметить и тот факт, что, работая со столь разработанным литературным материалом, Есенин не только следовал существующим традициям, но и стал новатором, подтвердив свою авторскую индивидуальность.

 
Литература.
1. Библейская энциклопедия. – М.: Локид-пресс, 2002. – С. 379
2. Воронова, О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура: Научное издание./О.Е. Воронова, Рязань: Узорочье, - 2002. – 520С.
3. Г.Р. Державин. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1957. – 465с
4. В.А. Жуковский. Собрание сочинений в 4 т. М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1959.- Т. 1 – Сю480.
5. Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. / Гл. ред. Ю. Л. Прокушев; ИМЛИ им. А. М. Горького РАН. — М.: Наука; Голос, 1995—2002.
6. Капрусова, М.Н. «Край ты, край мой, родимый…»; мифологические, религиозные, фольклорные и иные влияния в стихотворение «Покраснела рябина…»/М.Н. Капрусова//Рус. речь -  1997 - №3 – С. 96-103.
7. Топоров, В.Н. Мифы народов мира//Лебедь/В.Н. Топоров – в 2-х тт. - Т.2. – М.Советская энциклопедия: 1982. – с.40-41.