С. Есенин и Р. Бернс, как выразители национального
Во многом столь успешный синтез традиций и мотивов объясняется близостью мировосприятия того или иного автора в конкретный исторический момент, его сопричастие судьбе конкретного этноса, а подчас и стремлением к стилизации и подражанию художественной манере.
В данной работе мы попытаемся расширить гуманитарные границы общего русско-европейского пространства, сравнив два миропонимания в стихотворениях С.А. Есенина «Песнь о хлебе» и Р. Бёрнса «John Barleycorn: A Ballade», известного в русском переводе С.Я. Маршака как «Джон Ячменное зерно».
Данные стихотворения очень близки друг к другу и имеют ряд оснований для подробного сравнительного анализа. Во-первых, - личность авторов. Есен6ин и Бернс, признанные мировой литературой, выразители национального мировосприятия своей страны. С.Есенин и сегодня в ХХI в. воспринимается как поэт, воспевший Родину, показавший все стороны русского характера. Вот как характеризует его в своей книге О.Е. Воронова: «С.А. Есенин представляет собой редкий в профессиональном искусстве нового времени тип художника – органического носителя народной духовной и художественной культуры, чье образное мышление типологически идентично фольклорному»[2, c.3]. Р. Бернс коренной шотландец, тоже считается национальным поэтом, воспевшим не только холмистые пейзажи своей родины, но и сумевшим передать атмосферу шотландской культуры, оказавшейся под властью английской короны. О народно-творческой основе метода Роберта Аллоуэя Бернса не без восхищения отзывался его современник, известный немецкий поэт Иоганн Вольфганг Гете: «Возьмите Бернса. Отчего он возник? Оттого, что старые песни его предшественников жили в устах народа, что они, так сказать, пелись у его колыбели, что ребенком он вырос на них, что у него было живое основание, на котором он мог создавать дальше. И он велик еще оттого, что его собственные песни тотчас проникали в народ, что их тотчас же запели косари и жнецы, что ими встречали его в кабачках веселые ребята»[7, c.78].
В этом же аспекте стоит отметить близость исторических контекстов творчества авторов: недавнее поражение Шотландии в войне за независимость и Французскую Буржуазную Революцию, оказавшую ощутимое влияние на культуру всей Европы; и поражение Российской Империи в гражданской войне и революциях Смуты первой половины ХХ века. Второе основание для сравнения – это жанровая близость двух стихотворений. Их жанровая специфика практически идентична. Жанровая форма вынесена в названия: «песнь» у Есенина и «баллада» у Бернса (ср. «Песнь о хлебе» и «John Barleycorn: A Ballade»).
Ключевым основанием для сравнения являются процессы выращивания и уборки зерновых культур и изготовления национальных продуктов: пива и хлеба. Также важным при анализе стоит считать отношение авторов к изображаемому, близкие и удаленные контексты.
Перед тем как приступить к комплексному анализу этих двух шедевров мировой литературы, стоит поднять и довольно важную проблему соотношения традициональности в мировой литературе и вольного перевода. Резонным встает вопрос: является стихотворение «Песнь о хлебе» переводом «John Barleycorn: A Ballade», адаптированным к русским реалиям 20-х годов, или же стоит в данном явление усматривать традициональность аллегорического изображения данной темы в фольклорном или историческом контекстах? Вопрос о переводе мы можем ставить лишь в том случае, когда у нас есть факты, говорящие о деятельности автора в качестве переводчика, либо если в момент написания автор был непосредственно знаком с вероятным первоисточником. Подобными фактами в отношении С.А. Есенина мы не располагаем. Однако можем вполне законно предположить, что он был знаком с творчеством Бернса и с его стихотворением «John Barleycorn: A Ballade». Во время обучения в народном институте им. Л.А.Шанявского С.Есенин являлся слушателем курса посвященного истории английской литературы, лекции по которому читал профессор М.Н. Розанов[8, c.586, 590-591]. В отзывах о предмете Есенин высоко отзывался о творчестве английских поэтов, а интересующее нас стихотворение является программным в творчестве Роберта Аллоуэя Бернса. На мой взгляд, в данном случае более вероятно явление традициональности, так как поверхностное знакомство с материалом первоисточника вполне реально, а литературными переводами Есенин не занимался.
Сопоставляя оба текста, перед нами предстает практически идентичная картинка, на которой мы видим изображаемый авторами процесс уборки зерновых культур в различных, с точки зрения эмоциональной окраски, трактовках. Но обо всем по порядку. В основе сюжета обоих стихотворений – «путь зерна». Оба автора строят свое повествование по единой модели «зерна-колоса-хлеба/пива». Данная «поэтическая модель детской сказки-мифа о происхождении простых вещей»[5, c.31] комплексно реализуется в обоих стихотворениях.
Стихотворение Есенина рисует картину гибели гуманистического мировосприятия, его лейтмотивом является жестокость, которую человек несет в себе изначально:
Вот она суровая жестокость,
Где весь смысл – страдания людей!
Режет серп тяжелые колосья
Как под горло режут лебедей.
В балладе Бернса мотив жестокости снижен, но та клятва которую произносят короли есть не что иное как клятва на крови – самая жесткая клятва. Кроме клятвы концепт ‘жестокость’ в стихотворение Бернса расширяется и за счет глаголов действия с негативной семантикой: plough’d down и put clods.
There was three kings into the East,
Three kings both great and high,
And they hea sworn a solemn oath
John Barleycorn should die.
They took a plough and plough’d him down
Put clods upon his head
And they hea sworn a solemn oath
John Barleycorn was dead
Были три короля на востоке
Трое все велики и высоки
Поклялись все торжественной клятвой
Сгинь же Джон Барлейкорн безвозвратно
Они взяли плуг и запахали его,
Положив комья земли над его головой,
И поклялись на крови торжественной клятвой
Джон Барлейкорн был мертв
Герой Бернса умирает чтобы родиться вновь, тем самым ячменное зерно берет от скудной шотландской земли мужество и упорство, хранимое ею вечно. Вечность подобного цикла, подчеркивается у Есенина:
Наше поле издавна знакомо
С августовской дрожью поутру…
Та же жестокость отождествляется с процессом уборки урожая, автор как бы находит причину человеческой жестокости. Эта своеобразная метафора, обнажая ее, автор отправляет нас в донациональную эпоху, в те времена, когда главным критерием человеческого мировосприятия было отождествление себя с природой и природы с самим собой. Весь антропоморфизм повествования в этих стихотворениях глубоко символичен. Этот архаический символизм сохранился в фольклоре. И оба поэта пишут свои стихи «по самому наилучшему приему чувствования своей страны»[6, T1, c.283.].
Прочитать стихотворения, опираясь лишь на фольклорную традицию невозможно, слишком много противоречий. Вот одно из них: три жестоких короля никак не соотносятся со временами года у Бернса, так как с их наступлением Джон становится все крепче и сильнее, а эпитеты которыми они описываются напрочь лишены семантики жестокости и агрессии. Значит помимо фольклорной основы – поверья о том, что в природе идет вечная борьба между жизнью и смертью – есть и другое контекстное окружение, например соотнесенность с какими-либо историческими факторами.
В 1707 г. Шотландией была подписана уния о полном присоединение к Англии. Однако национальные чувства в Шотландии были и остаются очень глубокими. Мы можем предположить, что, говоря о трех королях Бернс, имел в виду представителей Великобритании до 1707г.: Англию, Уэльс и Ирландию, общми усилиями которых была покорена Шотландия. Все это подчеркивается патриотическим пафосом стихотворения. Бернс неизменно верит в народ, в его мужество, непреклонность и жажду свободы. Веселая застольная песня «John Barleycorn: A Ballade» прославляет не просто ячмень и молодое пиво, она превращается под его пером в песню мужеству и стойкости народа, верным сыном которого автор остался в памяти многих читателей
У Есенина пафос особенный – назидательный, не громкий, но выражающий все неравнодушие к событиям, произошедшим в стране в этот период. Описывая уборочную страду, Есенин также как и его шотландский коллега использует аллегорию:
Перевязана в снопы солома,
Каждый сноп лежит как желтый труп.
Интересен и тот лингвистический факт, что слово труп в русском языке является одушевленным и поэтому все черты характерные не живому соответствуют и хлебу. Однако ‘желтый труп’ – это человеческое тело его головами стелют по земле, маленькие кости выбивают из тела, но значит в нем есть и душа.
Совершенное убийство у обоих авторов описывается в мельчайших деталях, которые полностью повторяют операции, проводимые крестьянином, во время уборки и обработки зерна. Сначала была жатва и Колос «свалил ударом с ног» острый горбатый нож (по переводу С.Я. Маршака). У Бернса момент жатвы описывается полностью:
They’ve ta’en a weapon, long and sharp,
And cut him down the knee;
Then tied him fast upon a cart,
Like a rogue for forgerie.
Они взяли оружие, длиное и острое,
И срезали его по колено;
Затем связали его крепко на телеге
Как жулика за кражу/подлог
Говоря об особенностях отрывка описывающего жатву, стоит отдельно заострить внимание на языке стиха. Баллада Бернса отличается тотальной метафоризацией и обилием сравнений, например, коса есть не что иное как «оружие, длинное и тонкое» в дословном переводе с английского, а сам Джон Ячменное зерно сравнивается с жуликом, плутишкой, сумевшим обмануть своих недругов.
Есенин в отличие от Бернса смещает акцент своего иносказания в сторону мотивной композиции стихотворения. Рисуя картину августовского поля, он не перенасыщает его художественно-выразительными средствами, зато в лексическом плане стихотворения каждое слово стоит на своем месте. «Дрожь по утру» навевает холод. Поле, которому она «издавна знакомо», насквозь пронизано звенящей пустотой вечности. Связанная в снопы солома только подчеркивает всю эту завороженную агонию многовековой тишины. Финальным мазком для этой пейзажной зарисовки является сравнение, вобравшее в себя всю антиэстетику Ш. Бодлера:
На телегах, как на катафалках,
Их везут в могильный склеп – овин.
Словно дьякон, на кобылу гаркнув,
Чтит возница погребальный чин.
В одной строфе мы наблюдем ряд сравнений, характерный для народной поэзии. Однако это троекратное сравнение имеет яркую имажинистскую окраску. Во-первых, лексический материал полностью направлен на создание образа своеобразной траурной процессии. Во-вторых, немало важен тот факт, что «похоронная процессия», как и перевозка преступника к месту суда в Англии XVII в.– есть действие публичное, не лишенное элементов так называемой карнавальной культуры, т. е. наличия определенных стереотипов и фольклорных традиций. Ко всему прочему внешняя грубость фраз положительно играет на подкрепление лейтмотива жестокости.
После того как Бернс описал путь Джона Барлейкорна от поля до мельницы, он приступает к созданию следующей картинки. На ней мы видим как Зерно подвергается тяжелым испытаниям на току:
They laid him down upon his back
And cudgell’d him full sore;
They hung him up before the storm
And turned him o’er and o’er
Они свалили его на спину
И отдубасили его до сильных ран;
Они подвесили его перед грозой,
И стали веять его снова и снова
Первые две строчки этого четверостишия практически с точностью повторяются у Есенина, что в общем-то не странно процесс уборки зерновых во многом одинаков в различных уголках мира. Однако и Бернс и Есенин используют оксюморон для создания более яркой, натуралистичной картины обмолота. У Бернса оксюморон скрытый и выражается в динамичном противопоставлении нейтральной лексики «They laid him down upon his back» стилистически окрашенной – «cudgell’d him full sore». В лирическом повествование Есенина мы можем найти нечто похожее, но стилистический прием у него выражен эксплицитно:
А потом их бережно, без злости,
Головами стелют по земле
И цепами маленькие кости
Выбивают из худых телес.
Данный оксюморон строится по принципу противопоставления первоначальному действию вторичного, тем самым создавая противоречия между нейтральными бережно, без злости и лексически сниженных цепами выбивают. Далее пути повествований двух авторов расходятся в связи с описанием приготовления различных национальных продуктов, но и здесь можно усмотреть некоторые точки соприкосновения.
В отличие от Бернса Есенин не показывает то, как веют зерно на ветру, однако подчеркивает свою догадку о том, что ему теперь известна причина извечной жестокости людей:
Никому и в голову не встанет,
Что солома – это тоже плоть!..
Людоедке-мельнице – зубами
В рот суют те кости обмолоть.
А поскольку соломе, т.е. телесной оболочке хлеба, приходится пройти через все вышеперечисленные ужасы, то путь к новой жизни, более достойной, открывается через страдания. Продолжая сравнительный анализ интересно отметить и характерное для Есенина-имажиниста последовательное плетение образа. Создавая особую логическую цепь образов, сначала в данной строфе Есенин подводит читателя к своему ассоциативному сравнению (солома – плоть), затем идет двойное олицетворение – Людоедка-мельница, которая зубами обмелет кости. Нечто похожее мы найдем и у Бернса:
And still, as sign of life appear’d;
They toss’d him to and fro.
They wasted o’er a scorching flame,
The marrow of his bones;
But a miller us’d him worst of all
For he crush’d between two stones.
И до тех пор пока признаки жизни проявлялись
Они швыряли его из стороны в сторону
Они извели его над обжигающим пламенем
До мозга костей;
Однако мельник поступил с ним хуже всех
Размолов его между двух камней
Опуская четверостишие о том, как Ячменное зерно было погружено на «сумрачное дно», мы поговорим почему два автора которых разделяет не много не мало 150 лет употребляют одно и тоже сравнение: зерна колоса – кости. Данное сравнение не просто плод авторского воображения, это есть не что иное, как следование мифопоэтической традиции древности.
Сравнив два этих отрывка, перед нами предстает одна и та же картинка, совпадает большинство «лиц причастных к убийству». Сохраняются и основные мотивы, изображая обработку зерна как одно из проявлений жестокости, авторы выводят метафоризированное описание тяжелого крестьянского труда – адского труда. Апофеозом этого действия является обмолот, подчеркивая тот факт, что все в этом мире тленно, кроме души. Оба автора разводят понятия плоти и духа в этих стихотворениях, показывая гибель физическую, но, оставляя место для духовного возрождения, будь-то дух жестокости (яд белесый) или вкус крови, который поднимает мужество в сердцах героев Шотландии:
John Barleycorn was a hero bold,
Of noble enterprise,
For if you do but taste his blood,
T’will make you courage rise.
T’will make a man forget his woe;
T’will heighten all his joy;
T’will make the widdow’s heart to sing
Tho the tear were in her eye
Джон Барлейкорн был героем с большой буквы // Великодушным, честным
Но стоит лишь тебе отведать его кровь
Она заставит твое мужество подрасти.
Она заставит человека забыть свое горе,
Она увеличит все его радости,
Она заставит сердце вдовы петь
Так, чтобы слеза блестела в ее глазах
Возрождение героев происходит буквально из пепла: Джон становится национальным Шотландским напитком – элем (пивом), у Есенина желтый труп становится хлебом. Вкушение данных продуктов в произведениях глубоко символично, оно, на мой взгляд, может быть интерпретировано как причастие кровью и телом Христовым. Однако в стихотворении Есенина вкушение яда белесого не может быть соотнесено с приятием Христа – оно ближе к Антихристу по своим семантическим корням:
И, из мелева заквашивая тесто,
Выпекают груды вкусных яств…
Вот тогда-то входит яд белесый
В жбан желудка яйца злобы класть.
Все побои ржи в припек окрасив,
Грубость жнущих сжав в духмяный сок,
Он вкушающим соломенное мясо
Отравляет жернова кишок.
Стремление вкушающих разделить все то, что вобрал в себя налитый отборным зерном колос, вобравший в себя все качества окружающей среды, сродни обывательской жажде потребления, ведь большинство тех кто употребляет хлеб в пищу не задумываются, какой ценой он достается крестьянину труженику.
Сравнивая два финала, очевидным становится и ответ на вопрос о различной эмоциональной окраски стихотворений. Важно отметить, что смысловому различию концовок противостоит композиционная однородность – оба автора подводят итоги своего повествования. Бернс провозглашает тост во славу Джона Барлейкорна, заканчивая своеобразную здравицу многострадальному шотландскому народу:
Then let us toast John Barleycorn
Each man a glass in hand;
And may his great posterity
Ne’er fail in old Scotland!
Р.Бернс
Теперь давайте чествовать Джона Барлейкорна
У всей в руках бокал
И пускай его великое потомство
Никогда не ослабеет в старушке Шотландии
Замыкая кольцо, Есенин доводит до читателя истинное лицо жестокости в трех ее ипостасях. На просторах огромной страны раздается протяжный свист трех королей жестокого мира: шарлатана, убийцы и злодея. Однако перед открытием первопричины происходящего вокруг ужаса автор делает небольшую паузу, как будто еще раз обдумывая:
И свистят, по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей…
Оттого что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей.
С.Есенин
Различна и сама организация стиха – классическая оппозиция 4-хстопного балладного ямба и песенного 5-тистопного хорея, создают предпосылки для отличных друг от друга лейтмотивов, при большом количестве композиционных параллелей.
Подводя итоги работы, мне вновь хотелось бы вернуться к поставленному в начале вопросу, как стоит классифицировать данное литературное явление. Как было аргументировано выше, в данном случае нельзя говорить о явление вольного перевода, так как нет точных фактов о деятельности Есенина как переводчика, хотя знакомство автора с материалом первоисточника вероятно. Эта вероятность подчеркивает традициональную природу стихотворений и важность постановки вопроса о литературных влияниях. Таким образом, текст Есенина – это не что иное, как адаптация общеевропейского сюжета – «пути зерна», к русским реалиям ХХ в., а стихотворение Бернса – приспособление того же мифопоэтического сюжета к своим национальным корням.
Шотландский колос рос на скудной почве, постоянно готовый сопротивляться внешним врагам, он всегда был оптимистом и верил в лучшее; русский колос – это духовный колосс, который всегда искал истину, и, отыскав отгадку на извечный вопрос, желал скорее обрести покой. Однако, крушение гуманистического миропонимания в лирике Есенина периода 1919 – 21гг. лишало лирического героя даже малейшей надежды на светлое будущее.
Литература:
1. Белоусов, В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Кн. в 2чч./Г.В. Белоусов, - М.: «Советск. Россия», - 1969
2. Воронова, О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура: Научное издание/О.Е. Воронова, Рязань: Узорочье, – 2002. – 520С.
3. Воронова, О.Е. Сергей Есенин и Франц Верфель: к проблеме русско-немецких литеатурных связей//Современное есениноведение/О.Е. Воронова – Рязань, 2007 – №7 – с.27 – 35
4. Воронова,О.Е.Есенин и немецкая культура: к постановке вопроса//Есенин и мировая культура.
5. Материалы Международной научной конференции, посвященной 112-летию со дня рождения С.А. Есенина/О.Е.Воронова, – Москва – Константиново – Рязань: «Пресса», 2008 – 488С.
6. Есенин С.А. Собр. соч. в 2тт./С.А.Есенин, М.: Советская Россия, - 1990 г.
7. Колесников, Б.И. Роберт Бернс. Очерк жизни и творчества/Б.И. Колесников – М.: «Просв.», 1967 – 239С.
8. Летопись жизни и творчества С.А. Есенина/Ю.Л. Прокушев – В 5-ти ТТ., Т.1 – М.: ИМЛИ РАН, 2003 – 735С.
9. Топоров, В.Н.Мифы народов мира.//Лебедь/В.Н. Топоров – Т.2. – М.: 1982. – с.40-41.
10. Хализев, В.Е. Теория литературы/В.Е.Хализев, - М.: Высшая Школа, - 2007. – 284С.
11. Райт-Ковалева, Р. Роберт Бернс/Р. Райт-Ковалева – М.: «Мол. гвардия», 1959. – 365С.
12. Полное академическое собрание сочинений С.А. Есенина/www.feb-web.ru/feb/esenin/default.asp
Свидетельство о публикации №112012300586