Город

      1

Я родился в Харькове, рос,
Мой любимый цвет -
серый с красным.
Твой бетонный, город,
колосс,
улыбался тихо под маской.
Наполняю сущее,
раздвигаю толщу я,
Сколько мне отпущено
на шею мою тощую?
Становлюсь кем-то, росту,
подлетают над миром коленки,
эй вы - сколько вас тут? -
рад представиться,
я - Григоренко.
Я один из вас, который,
голосом колышет твердь.
Если - там - горят просторы,
Значит, сердцу смело верь.
Верь, что будут перемены,
что весёлые года
шагом бедренно-коленным
направляются сюда...
Слава богам -
слово первое сказано,
звенит голос
слогами спетыми,
как расписная на столе ваза
полна шоколаднными
шуршащими конфетами.
Старайся, пой, говори дальше,
своё трепещущее
и непостижимое лелей,
главное, чтобы без фальши,
чтобы как атомная лодка
со стапелей!

Просыпаются
вместе с солнцем дома,
деревьев кубы и параллелепипеды
вдруг закачаются
и затанцуют, мать-перемать,-
их бы губами из каменой чаши
выпить бы!
Поднимается
из труб сотенных
высокой толстощёкой
строчкой дым,
бьётся в городских
широких венах
поутру разным -
белым, розовым и голубым,
как лучом света
по хрустальным вазам.
Спешат, взглядывая на часы,
инженеры и рабочие,
и народных парков гремит
над ними зелёный шик.
Ну и, разумеется,
все другие прочие,-
гениальные студенты и алкаши.
Машины несколько
неповоротливо
влазят на бордюры
и строгие линии,
бензином - ах вкусно! -
только что густо в рот их лило,
стоит - не срезали ещё? -
памятник безликого Калинина.
А Дзержинского с таким же клинышком,
постарались, унесли,
хотя он нам целые улицы
и кварталы беззаветно строил,
а потом взял и умер
(умирают, когда нету сил),
хотя, мне кажется, побежали
его травить доброжелатели роем.
В общем - утро! Хорошо!
Чирикают на деревьях птицы.
Последний дворник, прокашляв,
ушёл,
и те, кто стоял на обочинах,
попрятали в подушках свои лица.
Я иду по асфальту, весёлый,
вчера - не пил!
Проносясь мимо,
троллейбусы-пчёлы,
трещат электричеством крыльев-вил.
Люди - улыбаются,
голосами нежными поют,
я тоже под нос себе что-то
мурлыкаю.
Какой всё-таки
в нашем городе уют,
как к его великим подаркам
привыкли мы!

Два золотых,
лучами шитых голубя
на тротуаре взасос целуются,
сплелись не расплетёшь
их длинные руки-крылья,
кажется они, простодушные,
знают нас лучше,
что есть такое любовь -
а мы забыли ли?
Солнце повсюду,
яркое, звонкое,
да высокое донельзя небо  -
о, звучи, великая,
незабвенная песнь!
Будь моя воля -
высочайше повелел бы
всем, чтоб сильнее любили,
вверх по лестнице влезть!
Там весёлые ангелы
нас давно поджидают,
каждому в руки свой подарок
отдав,
вам -
какое-нибудь неважное
и лёгкое задание
мне гораздо серьёзней -
сеять и пахать,
закатав рукава.
Разгорайся день,
вей розовый ветер,
гремите улицы!
Я иду, ботинками
по мостовой шебурша,
слушаю, как ветер
в медные трубы дуется,
и Господь вдруг из облака
строго посмотрит сам.
Воротник и брюки
быстро поправляю,
не хочу, чтобы я Ему
запомнился такой -
какой-то там долговязый
сбоку и скраю,
рыжие волосы
поддёргиваю рукой.
Я лучше и гораздо
веселее,
чем с первого
взгляда кажусь.
Пусть ранней свежестью
в лицо повеет,
деревья над головой
расшумятся пусть!

Пусть все солнца на свете
и фары
засияют, величаво запоют!
И с пылу ли с жару -
вспомню горделивую
походку твою,
твои ясные голубые очи,
и пламенные уста.
Благодарю, родная,
что подарила мне дочку,
дарить другое,
яркое не устав.
О, моя чудная,
красивая женщина,
без тебя, понимаю, я - ноль.
Из какого такого
вещего сна
ты явилась,
спросить позволь?
Твои длинные
и золотые волосы
разлились на белых плечах,
как пожар,
закаты восходы алыми нитками
сшив,
удивятся такому доброму,
плечами пожав.
Ты ещё спала, когда я,
несомый ветрами, выскочил,
тихо за собой затворив дверь.
Что ты такое жарко губами
шептала в ночи? -
согласен, конечно,
согласен с тобою, поверь.
И сейчас же деревья
рассказали мне и цветы,
когда, ошалев, поставил ботинок
на крыльцо с треском и грохотом,
что - о! - лежишь на подушке
румяная и счастливая ты,-
ударили следом в литавры
сладкие птичьи хохоты.
Ах, изловить бы за хвост
этих льстецов и негодников,
чтобы не мутили воду,-
они как звёзды на ёлке
новогодние
готовы лить только хорошее
душам в угоду
Я теперь о том, дорогая,
думаю, глядя в утреннее
ясное небо,
что часто бываю не прав,-
что бы не делал, где бы я не был,
пью густой настой заваренных
тобою трав.
Хочу, ступая по земному
шершавому лбу,
перед тобой покаятся,
и сердце своё
в железо обещаний обув,
сказать - добрая такая вся!
Люблю тебя,
как берег любит прибой,
земля как любит солнце
яркое,
пой, моя радость, дальше, пой,
одаривай сердце
дорогими подарками!


   2

Когда надоест
валять дурака и бражничать,
выжимать невыжимаемое
из ласковых, преданных кис,
короче, быть халифом
в дырявых тапках на час,-
бери и - женись!
Это, не спорю, очень трудно,
выбрать одну из миллиона -
самую-самую,
чтобы, как говорится,
и ноги и лицо, и - грудь,
глядел чтобы на неё,
не отводя глаз, часами!
Вначале, когда
посреди праздника тела
о женитьбе подумаешь,
в разгар сумасшедшего
первородного порока,
о вечном единении двух
перелётных душ,-
содрогнёшься ненароком!
Как это - думаешь - всё,
что было раньше бросить,-
пусть даже губы и глаза
напротив всегда нагло врут,-
как курильщик бросает
последнюю папиросу,
в прижатую чёрным ботинком
траву?
Пусть, говорю,
врут глаза, сердца и души
зато преданы одно другому,
ненасытны одно другим тела...
Нет, решишь вдруг, буду,
точно дитя, судьбе  послушен,
потому что, надо
чтоб душа только правду
говорила, а не врала.
Белые рюмки,
разливаясь океанами,
правят и восход и закат,
и в эти
почти счастливые мгновения,
когда больше, пожалуй,
не рай, но - ад,
поймёшь, точно упав
перед иконой на колени,-
что душа, а не тело,- главное,
хотя и тело тоже
может быть точкой отсчёта,
что во всё - даже в небытие -
переходит плавно она,
утерев от слёз розовые щёки.
То есть,
настоящая любовь
и человечьи души -
одинаковое,
пиши не пиши напыщенный стих.
Всё - судьба, и всё -
великие знаки,
научись, мой друг,
слушать её и их.

Сидишь на лавочке, куришь,
считаешь в голубом небе ворон,
и вдруг какая-нибудь к тебе
возьмёт и подсядет -
губы, глаза, грудь, пышные бёдра
с обеих сторон...
Мгм, а душа,- думаешь,-
душа сияет где?
Видно, конечно, и душу,
и её золотые росы все,
она есть, огромная,
светлая такая,
бьётся в стеклянную дверь,
просится,
а её берут и -
сдуру не пускают.
Пытаешься помочь,
подсказываешь,
пяля ненароком глаза
на розовое, нагое,
чешешь пальцем
разомлевшую под солнцем плешь,
дёргаешь нервно ногою.
Щелчком недокуренную сигарету -
в урну,
встаёшь - ты уже всё решил! -
гонишь ко всем чертям
такую непонятливую красивую дуру,
точно трясёшь из мешка десяток
острых шил.
Ах так тянет на старое -
пара слов, премиг, перепев,
подцепить её под руку,
сладко в щёку любовь заструив...
"Вы кто - дева? Хорошо...
А я - огненный лев!
Сейчас обниму, соломинку вынув
из зубов и из грив..."
Она бы сказала - "Я на всё готова!"-
сверкая чёрными глазами
на руки твои и карманы,
ожидая если не манны небесной,
то хотя бы - половы,
нет - пожалуй, всё-таки манны...
Прокричишь, разрывая свои
кошелёк и душу,
думая о том, что выстрадал,
что наболело,-
что колышется, как стальные
снаряды из пушек,-
главное - всё-таки душа, не тело!


И вот, ею, невестой твоей,
твоею избранницей,
куплено, наконец,
белое, как огонь, платье.
Будущая тёща твоя - хоть куда баба ещё -
весело бранится,
готовя на кухне жаркое
и боевые салаты.
Ты - счастлив и немного
всё-таки пьян,
не столько от вин,
сколько от предвкушения удачи,
и из двух роковых соцветий -
инь и ян,
чувствуешь, больше
не белый, но черный потрачен.
Белая полоса -
значит, можно расслабиться,
пожевать салаты и - ладно -
ваше жаркое.
Мясное, только без крови,
уважаешь ведь сам,
добываешь неделями
снедь дрожащей рукою.
Ах, какая она красивая,
моя невеста, в фате!
Ещё красивее, чем была,
такому б поверил ли я?
профиль её звучит громче,
чем тыщи ватт тел,
вдёрнутых в города
электрические ожерелья.
Записались в очередь в ЗАГСе
у глупой матроны,
а теперь пришла пора
написанное реализовывать,
нанесу удар свой коронный
дорогими поцелуями в горячие
зоны я.
Пусть она, невеста,
в объятьях моих трепещет,
как трепетали в тройках
во время оно барины.
Не забыть надо, конечно,
и про дорогие вещи,
которыми любимых женщин
одаривают.
Но это - камни, золото -
на втором месте, разумеется.
Обниму тебя, родная,
крепко, плотно
под голубыми липами
на скамеечке!
Прошепчу под
сиреневыми закатами,
копну волос смущённо
на глаза надвигая,-
драгоценная, красивая
какая ты!
самая на свете
дорогая...


А потом, после разгула,
то есть после свадьбы,
начнутся суровые,
как лезвие ножа, будни,
хотел об этом,
о Мендельсоновом, убрать бы
да прийдётся, как видно,
глубже копнуть быль.
Оделся в чёрный
элегантный костюм,
сунул горло перед зеркалом
в длинный галстук.
Ладно,- думал,- сегодня
попостюсь,
всегда, если честно,
избежать глупого официоза
пытался.
Все эти пьянки-гулянки
и священные сабантуи - не для меня,
они все такие бездумные
и страшные,
я бы с радостью их
на солнце и ветра променял,
чтобы стоять на холме
в развевающейся рубашке.
Но надо, Господи, значит - надо,
Пусть пьяные дураки,
тряся волосами, закричат нам - "Горько!",
пусть твоя, Сашка, губная помада,
опачкает красной строчкой
мои щёки только,
задержу тебя
в своих объятиях, прошепчу -
"Давай к чёрту в поля
сбежим отсюда!"
Ах, разыграются золотые
караты моих чувств
никакие льды их не остудят!
"Никто даже не заметит,
не такие они!
Будут есть жаркое с кровью,
пить стаканами спиртное,
и восклицательные знаки их спин,
будут громко вопить -
no, no, no!..
У них пусть - нет,
у нас стобою только - да,
побежим скорее в райские кущи,
родная!"
И тут происходит
очень странное, когда
выпить чашу счастья
готовлюсь до дна я.
Из тёмного угла, вижу,
в меня чьи-то глаза сверкают,
в них нет ни обожания, ни пьяного,-
только злоба,
и - чистая ненависть
в самых углах губ, скраю.
Ах, думаю, это ещё что,
это ещё чёрта какого?

Ах, понятно... По сердцу - кошки...
Из армии Сашкин старый вернулся,
тот, который до меня крепко
целовал её в губы.
Я ему тогда кричал,
в челюсть саданув,- бляха, а ну сядь!
Не я так решил - она!..
Видно, сегодня будет
номер два дубль.
Плечи, кулаки, шея...
Ну он и накачался, гад,
гирями...
Хмель - вон из головы,
как и не было хмеля,
музыка - точно из-под
глубокой воды выныривает,
слышно музыку -
уши ватой мне заткнули -
еле-еле.
Вижу, и Сашка горе заметила,
напряглась струною её спина,
глаза - синие-синие,
вино белыми зубами глотает.
А мне - мне не хватит ни водки,
ни золотого вина,
чтобы остудить мою тоску,
вот теперь тоска моя какая...
А все кругом пьют, гуляют,
вставными зубами щёлкают,
никто ничего не видит, не понимает -
оно им всем надо?
Чуваки какие-то, раззинув рты,
веселятся с тёлками,
сияет на губах их, тёлок,
красная помада.
Он, этот, выходит из тени,
я - из света яркого,
кулаки оба,
как Пересвет и Челубей, сжимаем.
Да я, думаю, этого дурака
в погонах Витьку Пояркова,
как тогда, перед призывом
его в солнечном мае!..
Кто нанёс первым удар -
я не помню,
помню только - был пол,
вдруг стал белый потолок...
и кулаки стучат по голове,
как копытами кони.
Сколько он меня - минуту,
две, десять - толок?
Сыпалась со столов посуда,
гремели вилки железные...
Чёрная тоска, чую, под сердцем
ноет-сосёт.
И тот, дембель, вынул
из глубокого сапога лезвие,
Ах, бляха, думаю - всё....

    3

Я всегда говорил,
нужно быть в жизни скромнее.
Гром литавров и меди, как тать,
превращается в молнию,
и зелёная добрая, аптечная
змея Скоропея,
теперь твоя мать
и заступница полная.
Хорошо, что нас с Витькой
друзья растащили,
а то бы мы друг друга
на части порвали.
Во мне была большая ярость,
значит - и сила,
а кругом от ужаса
дёргались женщины, Тани и Вали.
Эта минута, когда я ловко
ногами подрезал
гнутые его сапоги,
налитые чугуном и свинцами,
прозвучала как кварцевых
стрел залп,
ну, остальное -
додумайте сами.
Месяцев через пять
к нам с Сашкой прибыло
пополнение -
маленький тёплый комочек
с носиками и щёчками,
глазки узенькие, точно
слюдой заклеянные,
счастье настоящее -
чё ещё вам?
О, сколько разных ранее
неведомых хлопот появилось,-
точно трясёшся в железной
коляске на кочках,-
а делов-то всего -
три с половиною кило!
Распашонки, пелёнки,
подгузники... Дочка.
Помню на уроке в школе
носом в тетради клюнул,-
всю ночь золотая моя,
сокровенная орала,
как только я не просил её -
Даша, Леночка, Юля!
на имени Катя вдруг стихла,
мечи поменяв на орала.
Ну что ж, значит - Катя.
Так её - Бог велел - и назвали.
ничто другое здесь в именах
не покатит,
точно домик в Швейцариях
снегами завален.

После глубоких снегов
в мире ярко и солнечно,
небо до одури голубое,
ласковое,
печалей и грустей путь  -
окончен он,
город смывает с себя
ледяные мороки, серые краски.
Птички веселей чирикают -
сладкое в душу полей!
Повсюду разлита благодать такая!
Какой-то в распахнутом
пальто дуралей
бумажные кораблики
в ручейке пускает.
Такое лицо у него -
ангел спустился на землю!
Глаза - счастливейшее,
добрейшее, м-м...
Портфель на чёрную ветку
повесил зачем?
Ушёл, наверное с уроков
без разрешения?
Его не страшит,
что дома станут его ругать,
их, святых ангелов, не пугают
ничьи, кроме неба веления.
Вот будет тебе, дуралей, небо -
отец и мать!
Когда был малым, ох часто
под ремнём падал на колени я!
Но теперь, слава богам,
вырос, окреп.
Свадьба была, и на свадьбе,
как дурак, - дрался.
Выньте горькое из розовых
редисок и реп,
не - против наступила
говорить пора - за
Город. Солнце. Люди.
Весна.
Небо - одна голубая
бескрайняя клякса.
Радостная песня в душу
просится сама.
И я, улыбаясь, по улице
иду с Сашкой и с коляскою.

В кошельке -
мятых пара червонцев,
значит - несколько дней нам
радоваться, жить.
Друзьям закадычным что-то
не звонится,
зачем куда-то звонить,
если высоки любви этажи?
Если нам с Сашкой
и с Катькой втроём - здорово,
пришли домой, разделись -
телик, кухня, музон.
Снимите ваши головные
уборы вы,
слыша любовей голубоглазый,
ласковый звон!
Назвал свою поэму -
"Город" я,
а надо было - "Золотая,
неземная любовь"!
Ты, Сашка, должен заметить я,
немножечко гордая...
Я тоже, кажется, сначала что-то делаю,
а потом ломаю это лбом.
Когда пишешь большое,
проникновенное,
главное - взять подлиннее
разбег,-
как кровь, чтобы
разбежаться голубыми венами,
сначала вскипает,
рвётся из вен.
А город - он, как всегда,
ярок, цветёт,
в груди домов,
в сердцах деревьев - пожар.
Сколько мчатся по улицам,
подошвами шебурша, дядей и тёть
чтобы вот-вот судьбы суровую
ладонь пожать.
Вот на это я надеюсь -
на счастливую судьбу!
Пусть она у тебя и у меня
вовеки прибудет!
Поднимаю полную чарку за это -
будь!
Что - жжёт водочка?
Остуди рассолом свои груди!

А назавтра - звонок:
зайдите, будьте любезны,
туда-то и туда, в пять
или в шесть еле-еле.
Показалось - перед самым
носом сверкнуло лезвие,
или - белогвардейские пули
у виска прошелестели.
Жена спросила, хмурясь, -
что такое, что за нервы?
Я пробурчал, сигарету
изжевав зубами,-
сам, мол, не понимаю...
Какая-то из госпромавто Минерва
пообещала за неуплату жизненное
пространство нам сбавить.
С тех пор, как по чьей-то
дурости наступили новые времена,
нам всё время пытаются
полностью кислород перекрыть.
Кислорода нет, получи
дышащий его отмену. На!
Разве может человек жить
без воздуха, как без икры?
Точно пьяный ангел, а говоря
другими словами - демон,
горящим мечом черту между
тем и этим прочертил,
то, чего не делал, бегай и
доказывай теперь у рта с пеной.
Я бы этому чёртовому ангелу
перья повыдергал из крыл!
Пока была зарплата, то есть
заработанные горбом деньги,
выплачеваемая каждого такого-то
числа тютелька-в-тютельку,-
потолкался, потрындел и -
слава богам, день сгинь!-
можно было купить хоть икру
чёрную, хоть тюльку.
А исчезла, точно корова
её языком слизала,
или этот самый заблудший ангел
с подбитым глазом заколдовал,-
ни хлеба тебе чёрного, ни перца,
ни сала,
насыпало пиковых
шестёрок в колоду вал.
Короче, поставили вдруг
наше семейное счастье под угрозу
и таких же сотен тысяч
и мильонов, как и мы.
Сердцем почувствовал -
кончаются дни и ночи розовые,
как истает шампунь, голову
им густо помыв.

Все сбережения сгинули
на удивление быстро,-
а сколько их всех в рублях
и в зелени было?-
триста или пятсот -
пшик, ничего. Был стол,
а на стол хотелось хлеба.
Плюс, разумеется, в ванну мыла.
А в ящике голубом какой-то
трёхпалый, извините, мудак,
каждый день, тряся толстыми
щеками, обещал нам,
что, мол, ничего плохого
не случится,- так и так,
крошечное ухудшение перед
вечным мясом и щами.
Крошечное в реале
растянулось, замечу, на годы,
президентов - чем меньше
пальцев у них и мозгов, тем лучше -
выбирают большие хитрецы,-
если умный, им на кой ты?
Посмотришь телевизор -
беги скорей в туалет, пучит!
А ещё там - шоу с карликами
и небритыми великанами,
с мужиками и женщинами,
не поймёшь, впрочем, кто где,
и эта, бр-р-р, певичка с толстыми
ляжками... Велика она, волна, нами
играющая. Видел бы весь
этот бедлам мой покойный дед!
Достал бы наган ноздреватый,
хэкнул, щёлкнул бы им,
прищурил бы глаз, нацеливаясь,
выдыхая пары алкогольные,
И на мушке, извиняясь и пулями бреясь,
задёргался бы мим...
Вот времена были жуткие,
прикольные!
Впрочем, сегодня - не лучше,
гад на гаде сидит...
Две стороны у каждой души
человеческой есть,-
если не брать в расчёт музыку,
сверкающий на солнце CD,-
короче говоря - или позорное
бесчестие, или честь.

     4

В 17-м, в его октябре,
грохнуло Авроры орудие...
Это патетическое в вузовском
сочинении я накропал,
искренее веря, что был
выстрел и тел груды.
Мол, трепещите буржуазные
Америка и Европа!
Это: наши, ваши, красные,
белые - изломанное стекло -
большая и изысканная ложь,
неправедное.
Кто когда-нибудь дрова
топором колол,
тот знает - порежешься,
изойдёшь гноем.
Развалили, сволочи, великую
империю от востока и до запада,
но она точно по мановению
волшебному возобновилась.
Кто на что-то горячее
и горькое западал,
погибал в чёрных и глухих
подвалах, как Вавилов.
Выйди на солнце,
добрый и хорошой,- упадёт тень.
Лет двадцать после 17-го
героем был - Голощёкин Шая.
Грохотали без остановки
в подвалах наганы те,
на перепоях водки пулями
перезаражаясь.
Пили - как резали,
резали - как пили.
Весь царский запас вина
из подвалов Зимнего выдули.
Шипели Авроры по жёлтому
песку килями,
Приснилось, пугая, чёрное
в глаза наганово дуло.
Я это вот к чему - точно
маятник вдруг вздохнёт,
начинаются времена тяжёлые,
непредвиденные.
Поймёшь вдруг, что маялся
настоящей... ***нёй,
разглядывая на досуге теле
и американское видео.


Музыка плавно откуда-то
падала, плыла, хорошо...
Музыку, какая она не наесть -
левая, правая - я люблю,
это потому что нотами,
как словами, не налжёшь,
даже если сердцем, как и
тяжёлым телом груб и лют.
А видео тогда - это, по-моему,
была очередная диверсия,
стеклянные бусы в обмен
на золото и бриллианты.
Вонзив пальцы в волосы,
прямо на пианино сел я...
Только что - такое грустное
сказала, Сашка, ты?
Сашка, дорогая, ты,
пожалуйста, не переживай,
всё наладится, эти чёртовы
деньги, конечно, найдутся!
Я с Катькой живы, и ты тоже,
слава Богу, жива.
Ха, ничто не поколеблет
сидящего в позе лотоса индуса!
Но и в Индии, кажется, так же
хреново, как нынче в России,
этим, кто правит, что русский,
что индус - одинаково.
Какие такие, чёрт нас всех
подери, волшебные силы
повелевают голубыми небесами
и денежными знаками?
А Медуза Горгона, или как
её там, продолжала издеваться,
недосягаемая на телефонном,
проводами взорванном расстоянии.
Сколько сохранишь ты незаменимых,
электрических ватт сам,
если те, кто выше, властью и
деньгами непоколебимо пьяные?
Пришёл зарплату получать -
оттрудился, отстарался месяц,
а мне бывшие коммунисты, а
нынче - демократы долбанные, -
Приходите дней через семьдесят,
говорят,- что 70 весит?
и громыхают портфелями и сумочками,
как стеклянными колбами.

Если где-то есть демоны,
значит, и - ангелы есть.
Ехал в троллейбусе, повстречал
старую свою подругу.
Надо же, подумал, хоть
что-то в этой жизни - честь,
а то всё вниз и вниз -
по заповеди, по кругу.
Улицы, дома в окне - яркий
капиталистический город,
рекламные огни бьют, как
водопады Виктория и Ниагара.
Глядя в окно не за себя -
за других, вдруг, я горд,
точно алкаш после трёхнедельного
пьяного угара.
Я не алкаш, простите, пятьсот
на грудь,- ничто, ноумен.
Русскому одна бутылка -
что в лоб, что по лбу
Чего стоили твои, Сашка,
золотые обещания мне,
ими, как танковыми стальными
гусеницами, обут.
Это - почему, мимоходом я
думаю, зачем гордиться другими,
если у меня самого талантов -
по самое горло.
Бывало - девчонок менял,
как перчатки, баловался гирями.
Короче, Лининым был,
создающим великий план ГОЭРЛО.
А что мы про Ленина знаем?
Или про Есенина, который о нём поёт?
Да ничего - только клише,
розовые ширпотребы.
Щука - это то же самое,
что в пустыне острозубый койот.
Где бы от жизненный проблем
отсидеться, где бы?
Вот так я думал, а между тем,
моя рука наползала на её руку, -
Сам того, кажется, не желал я,
не грустил и не чаял.
Здравствуй, дорогая моя
боевая подруга!
Поехали в кафе - водки
с бутербродами или - чаю?


Вот-вот я почти это -
"люблю" сладко сказал,
не разумом, но сердцем и
вздувшимися донельзя штанами.
Разверглись наверху
сиреневые вечерние небеса,
и некий сияющий золотом
ангел, слетев, встал между нами.
"А как же, Сашка?"-
хмуря брови, строго спросил.
Честно, я, как последний поц,
растерялся, заморгал.
Вижу - старая моя подруга
из последних из сил
старается понять - этот,
напротв, что - покойник из морга?
Почему он, то есть я,
дёргается, серебряную лысину чешет,
из сумки предметы
вынимает, снова роняет?
Почувствовал, скажу вам, что я
в какой-то большой игре пешка,
как была русская бабушка
Соня моя первая добрая няня.
Теперь нас трое - я, она,
красавица в одеколонах, и ангел,-
вы когда-нибудь в вечерних
троллейбусах по Сумской ездили?
Едешь, вдыхаешь, смотришь -
красивая самая из всех какая?
Смотришь, воображаешь, начнёшь
действовать - сдуешься, устав, или.
Теперь я понимаю, что такое
есть ангелы; хотел, и вдруг - нет,
не станете вы, читающие и жующие
бутерброды, спорить со мною же?
Колыхание всех на свете населённых
сапиенсами планет,
вдруг зазвучит, растрезвонится,
ахнет, подскажет.
А над всеми нами, над городом,
над планетой и солнцами - Бог...
Только не подумайте,
что я конченный, религиозный,
я так же как и вы стираю
гуталинами по утрам пыли с сапог.
"Всё...- подумал я тогда,-
пора домой, поздно..."

Тихо-тихо, страдая,
дверь ключом открыл,
хотя ни в чём материально
не был виноват, только - духовно.
Иисус, сняв с плечей пару
своих белых крыл,
усмехаясь в рыжую бородку,
говорил - всё чепуха и всё говно!
Если хочешь - люби, пей,
сексом занимайся,
только душу свою никому
ни за что не продавай!
Душа это не то, что -
в бутылке или - ниже пояса,
это - мера, некая линия,
500-т выпил и - всё! Вай-вай-вай...
Материальное и духовное,
разделение - это придумали
дегенераты.
Всё - одна энергия,
переходящая плавно из одного
в другое.
Сегодня - за демократов
всей душой своей бери и ратуй,
завтра демократы Чечнями
и Югославиями твою душу упокоют.
Мне казалось, что я, не пив,
не целуя, приступил линию.
Входя, просил прощения у Бога
и у бедной Сашки.
В окне лежала линия вечерняя,
красная, малиновая, синяя.
Ах, разбросали под ногами
тапочки и ботинки ваши!..
Где же вы, золотые ангелы,
когда так тяжело, так одиноко?
В чём ваша помощь, она,
чёрт побери, какая?
И пусть на теле твоём -
великие Adidas и Nokia,
душа твоя всегда обнажённая,
нежная, нагая.
В комнаты вошёл не я, вплыла
моя душа на розовых крыльях,
и на них - Боже!- горела горячая
сыпь красных точек...
В кармантах своих - в одном,
потом в другом - порылся я,
вынул, рыдая, улыбаясь,
жёлтенький пожухлый цветочек.


   5

А утром, когда распогодится,
что за знаки в небесах такие?
Будто кто-то великий белым на
голубом восторженно начертал,
что нам надо делать и сегодня,
и завтра, и всегда; взмах кия,-
шар в лузе, и ещё один! Пропадёшь,
если не понял ты ни черта!
Шторы на окне раздёрнешь, позёвывая,
почёсывая под майкой розовый сосок,
Ё!- потрясёшься,- какая божественная
красота там наверху,
И всё что было в душе плохого - вдруг
сгинет, по выражению Руссо -
если что-то ушло, кануло,
рассосалось, то и с ним - ху...
Я не зря вспомнил про французскую
революцию, её просветителей.
Сами не знали, как сказал Христос,
что творили, что делали.
Отсечённую на гильотине голову
к обеду за ушко не хоите ли?
Что такая кожа на лбу у неё
неживая, шершавая, белая?
А до этого, до разнузданной Франции,
были Египет, Палестина, Англия,
та, в которой ещё Джон Леннон не пел,
и Пол струну не натягивал.
Поведаем несмышлённому миру правду -
ты ли, мой друг, или я,
о том, что Богу - Богово, а кесарю...
ну и тэ дэ, но если виват, то виват!
Революции оттого и происходят, что душа
тело не может победить.
Наши в обед полтишечки и в полночь
пошлые перикидоны достали,
когда нужно каяться и любить, каяться
именно в отсутствии любви!
А если нет - приходят Моисей, Христос,
Робеспьер, Троцкий, Сталин.
Но, впрочем, какое до всего этого
дело моё и Сашки с Катькой?
А самоё прямоё - нет денег. Нет их,
значит, свершилась революция!
И души вчера полнокровные сегодня
тенями синими станьте-ка,
весело и оголтело будешь ты сосать
глазницы улиц, и я.

Революция! Какое невеликое,
но страшное слово!
Кажется, когда была очередная,
и чернь ликовала,- Христа распяли,
а потом русского царя с дочками
зарезали, отирая ножи половой,-
сам, батюшка, виноват, слишком
разукрашивал иконами стены спален.
Всё вращается, нет точки опоры -
ах, надевай красные банты,
пали из наганов в черепа проезжающих
на извозчиках голубоглазых барыг!
Нажить копейку, дом, семью, революционер,
что такое, знаешь ли ты?
А так же что такое миллионолетние
адовы содраганья земной коры?
Явится вдруг революционер крючконосый
и гаркнет - всё отменяется!
И геология, и человеческое общество
и даже сам великий Бог!
Построим, мол, на костях -
если построится - город-великий-сад.
А сам кашу с мясом ложками упирает,
придумал теперь защиту себе - киборг!
Когда в планету нашу с неба
камнем врезало тысячи лет назад.
полюса упали, льды растаяли,
болота вылились, и всё такое.
Станет ли в этих диких условиях
пастись рогатая коза,
а тем более человек станет ли
пасти её твёрдой рукою?
Вот этим - непредвиденным затруднением -
воспользовались шальные головы.
Пылало солнце жарко, и вдруг взяло
и над ними смилостивилось.
И сказали - напасёмся на всех
золотых царей ножей и половы мы!
Сначала было слово... и тэ дэ...
Падёте, мол, как падает под лапой
медвежьей гордый лось...
Я это вот к чему говорю - поэзию,
чёрт побери, в сторону -
Заплатите, гады, людям по труду,
компенсируйте то, что они затратили,
за вычетом, разумеется, амортизации,
вы понимаете, - мусор библий и тор, ну...
Объединиться должен мир, даже если
его когда-то жрали, делив.

А ради чего вообще существует,
спрошу, политика,
когда дружно говорят одно,
а делают совершенно другое?
Денежки принести из сундуков
и чемоданов велите-ка,
ради которых любому самый
честный политик душу упокоет!
Нагородили парламентов и
прочих задрипанных учреждений,
клепают которые, скрипя перьями,
за указом указ.
Никогда не дремлет в углу
углов око, всеночное и денное -
Исусе Христосе, Югославия,
Афганистаны, Кавказ...
И жизнь летит,
переворачивается наизнанку,
там, где должен быть плюс,
становится неизбежно минус.
Хорошо было евреям -
сыпалась с неба им манка,
а тут, куда не ступи, на голову
кинут тяжёлую мину.
А между тем в жизни предельно
всё просто, всё ясно -
если кто-то не морочит голову
и не сыпет песок в глаза -
трудишься - получи, и танцуют
пред вами девки сисястые.
Вы - против? Не думаю,
я тоже всеми руками - за!
Быть добрым хорошо, а злым,
Господи прости, ещё лучше,-
никогда, человече, не ешь
с острого стального ножа!
Свернёт, загремит,
наплывёт-нахмурится тяжёлая туча -
но всё одно побитый свинцовым
градом поднимется урожай.
Не нужно манки с небес,
это всё бабушкины сказки,
если в мире царит не минус,
но - великий плюс,
сбудется то, что мы
в мечтах заказывали.
Падая на колни, я каждый
вечер за это горячо молюсь...

Открыл вечером Иммануила Канта,
читал, пока не заснул,
ей-Богу, натужно, длинно -
"Ничто есть пустое понятие..."
хотя не без изюминки - 
ENS RATIONIS, то есть ум есть, ну?
Кажется, выпив, выражаюсь
сегодня внятно я?
А можно короче - предметы есть
чистые, как стекло, мысли,
или, напротив, мысль есть
отражение материального бытия?
Из одной квартиры, нас с тобой,
Сашка, жизнь за неуплату выселев,
в другую поселила с обшарпанными,
гнилыми обоями - ты и я.
Нет, подумал я, на жизнь
жаловаться негоже,
ах вот кто во всём виноват -
господин немец Иммануил Кант!
И Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом,
целуясь взасос, тоже,
а ещё - эти, деньги которые
делают,- "умри!" Нашли дурака!
Как тут не вспомнить
Фёдора Достоевского и его Петербург,
Неточка Незванова, алебастровая пыль,
старуха, острый топор.
и возможности огромной страны,
вылитые дураками в трубу,-
так думал я, читая классику, в школе,
думаю так до сих пор.
Но спи, моя Сашка, спи, Катька,
золотое наше дитя,
пусть приснятся вам сны,
падающие с лика вам.
А я посижу ещё, покурю,
попечатаю, в сущности я
лишь отражение космоса
великого.

Просыпаются
вместе с солнцем дома,
деревьев кубы и параллелепипеды
вдруг закачаются
и затанцуют, мать-перемать,-
их бы губами из каменой чаши
выпить бы!
Поднимается
из труб сотенных
высокой толстощёкой
строчкой дым,
бьётся в городских
широких венах
поутру разным -
белым, розовым и голубым,
как лучом света
по хрустальным вазам.
Спешат, взглядывая на часы,
инженеры и рабочие,
и народных парков гремит
над ними зелёный шик.
Ну и, разумеется,
все другие прочие,-
гениальные студенты и алкаши.
Космос над нами сияет
бескрайнею раковиной,
звёзды в ней - жёлтые
круглые жемчужины,
возьмёт и одарит нас
бесценными подарками,
такими нам всегда
очень нужными.
И душа в груди горит,
как костёр,
грея в самом низу
наше существование.
Потерпи немного -
явится счастье - лет сто,
в колокольцы
серебряные позванивая.
Город. Солнце. Люди.
Весна.
Небо - одна голубая
бескрайняя клякса.
Радостная песня в душу
просится сама.
И я, улыбаясь, по улице
иду с Сашкой и с коляскою.



     КОНЕЦ



                1997


Заставка из И-нета.