Чужой

Врываешься напрасно на рассвете,
я в чудных снах виршу свои миры.
уйди на цыпочках, – я в знойном лете, –
и дверь прикрой, и не ломай игры.

За ветром не лети в мой полдень стужий
с быличками из дальних волостей,
мне тень твоя затмила час досужий,
уйди, прошу – я не ждала гостей.

Знай, на закате мять мои сирени
– не позволяю я своим, а уж чужим!
Мне в ухо льешь: «Твой вечный сплин – от лени!»
Бела сирень. Сиренев снег. – Вьюжим.

Морозим глупости, засушиваем цвЕты,
планеты рядим для своих химер,
в сиреневом бреду – смешны советы,
и так к лицу созвездия новых вер.

Скрипят ночи артрозные ступеньки.
Ты научился видеть, словно крот.
Фемиды шапка драная – по сеньке,
в кривой усмешке прикрываю рот.

Назойливый, приросший тенью к тени,
в балладу замурую твой скелет,
дескать, герой не преклонил коленей,
от ран почил во цвете зрелых лет.

Быть может, в сказку? – В дурака рядиться
кочевнику-примату – не к лицу:
по матери – весь век на степь молиться,
в седле с врагом рубиться – по отцу.

Как мне воспеть твою на мне кончину?
В новеллу зафигачу – и с концом.
Нож ритуальный потчует лучину,
готовится заняться агнецом.