кроме моря и чаек

(1)


ночью вторника библиотекарю розе снится птица —
то ли зимородок, то ли изумрудный колибри,
ночью вторника ей слышится: не переживай, не убивайся,
забудь и книжные стеллажи, и низкие потолки,
ты сейчас всё забудешь, обещаю,
слушай, начинаю считать: раз, два, три,

роза просыпается посреди беспощадной галактики на четыре,
просыпается комнатой выходящей окнами на чёрный канал коммуналки,
она вспоминает: пора на службу, пора на работу,
сызнова переставлять пыльными стеллажами чужую жизнь,
чужое одиночество, чужую страсть,

роза закрывает глаза и снова проваливается в нирвану,
ей снова слышится: не переживай, не убивайся,
будет тебе и янтарь, и оникс, будет тебе и парча, и бархат,
будут сирийский ясень и ливанский кедр,

роза думает: всегда с ним так, всегда так с этим вершителем сновидений,
ты ему о питерской стуже и бесполезности гороскопа,
он тебе о колибри и зимородке…



(2)


убивали двойру электрошоком,
гнобили жёлтым домом под рождество христово,
терзали плоть уколом,
забрали в ночь беззвёздную на пике непотребства,
апрелем отпустили и предкам отчитались: всё сделала наука,
таблетки обязательны, ремиссия возможна,

смеялась двойра, плакала, с больничными прощалась,
пришла домой, согрела чай, поела и уснула,
как прежде снился ей погром, гнев чёрных есаулов,
местечком кровь хлестала,

проснулась рано, вздумала катнуться по подземке
на чистые пруды в любимую кафешку,
вслед смыслам провожать на запад дирижабли,
на север дилижансы,

ей упредить бы ад, ей исцелить бы хворь
своим последним шансом…



(3)


лея не знает, существует ли бруклин,
существуют ли аппалачи и миссисипи, сан-франциско, иудея и вифлеем,
она ни на йоту не верит центральным сми,
лея не станет платить марту за кислоту, за билет из твери в эдем,
она уже не ищет объятий эпохи мин,
лея не знает ничего о кварках, ничего о чёрных дырах,
ничего о тёмной материи, о бозоне хиггса, о пронзительных чудесах,
она не верит на слово ни одному из оракулов
(даже рачителю-ветру — советнику императоров и вельмож),
она не доверяет ни богу, ни ангелам 
в выборе цвета туши, сорта кофе, лестницы в небеса,
лее открыта закона ложь…



(4)


ева сделала на пути от себя к себе
на одну воспалённую ночь,
на один беспощадный хамсин остановку,
ей надо сплести из богов и стихий
для беспамятной ойкумены новый изящный миф,
ей растить виноградник унылому царству,
ей черпать зной пустыни мечтой-полукровкой,
ева вернёт ханаану ладан и мирт,

ева давно не робеет ни империй, ни легионов,
она смотрит на бездну в упор сквозь изгибы календаря,
ева строит беседу с сапфо вспять догмату несбыточного сиона,
она ничего о себе не знает, кроме моря и чаек,
шёлка и янтаря…



(5)


и этот галилейский нежный ветер,
и сладость воздуха, и сладость амаретто,
и лао-цзы, познавший суть лозы,
и чжуан-цзы, смеющийся сквозь ночь,
чего тебе ещё от города, от улицы, от мира?
чего тебе ещё от марта, от бессмертья, от владык?
— пусть травы спят,
пусть спят и пастухи, и овны, и клавиры,
пусть авишаг войдёт на краткий миг,

и зеркала, сокрывшие безумство,
и голоса, черпающие вечность,
и путницу вместившая стезя,
— чего тебе в страсть ширящей тетради?
чего тебе в зовущих ритмов ладе?
— пусть нагота диктует крой строфы,
пусть ухо атакует крик совы...   




январь 2012