Я - оттуда...

                Перевод  с  украинского:http://www.stihi.ru/2012/01/11/7521


     Я  из  той  далёкой  дали,  где  глиняный  пол  желтел  глиной  с  конским  навозом  /чтоб  не  было  пыли/,  а  когда  подсохнет,  ожидал  чабреца  –  богородицину  травку  –  чтоб  было  душисто!  У  жителей  степи  деревянный  пол  в  ту  послевоенную  пору  –  непозволительная  роскошь.
     Оттуда  –  где  по  углам  образа  в  мережаных  и  вышитых  рушниках,  а  на  посудных  полках  глиняные  "баранцы"  и  "куманцы"  –  сосуды  для  вина  в  форме  барашков  и  в  форме  солнца,  с  дырочкой  посередине,  как  у  бублика.  Где  меж  двойными  оконными  рамами  на  белоснежной  вате  –  новогодние  ёлочные  игрушки  и  паучок  -  ну  как  без  него?...  А  под  окнами  –  ухоженный  цветник  с  неприхотливыми  бархатцами  и  высокими,  в  рост  человека,  мальвами...  Где  свежевыбеленные  известью  и  окантованные  понизу  сажей  хаты  приветливо  сияли  среди  буйной  садовой  зелени  чистыми  окнами  и  совсем  не  важно,  что  под  соломенными  крышами!

     Это  уже  мой  отец  перекрывал  хатку  черепицей.  А  во  время  войны  его  мать,  а  моя  бабушка,  сама  крыла  крышу  соломой,  используя  как  перекладины  неоструганные  стволы  молодых  акаций,  потому  что  хата  сгорела.  Остался  хлев  –  его  и  перестроила  на  хатку  в  одну  комнату,  в  одно  окно.  Я  долго  удивлялась  молча,  а  потом  спросила,  почему  такой  странный  дверной  проём  –  расширенный  посредине.  Тогда  и  объяснили  мне,  что  тот  широкий  проход  был  нужен,  чтоб  проходили  крутые  бока  тельной  коровы.  Вот  в  том  хлеву  и  жили  много  лет,  а  довоенная  хата  рядом  –  огромной  кучей  глины,  потому  что  не  вернулся  с  войны  хозяин.  А  я,  малышкой,  копалась  в  этой  горе  горя,  таящей  гнутые  ложки,  глиняные  и  фаянсовые  черепки  от  посуды  –  грустными  осколками  разрушенного  лада...
     Та  глина  взяла  на  себя  тяжёлую  ношу  того  страшного  пожара  –  волнующий,  горьковато-нищенский  дух  –  хоть  прошло  без  малого  двадцать  лет...
     Вот  из  того  трудного,  но  счастливого  послевоенного  времени,  где  руки  –  быстрые  и  ловкие,  но  шершавые  и  мозолистые  –  мои  корни...  Где  просыпались  с  первыми  петухами  и  в  сумерках  ложились  спать,  чтоб  не  жечь  керосин.  Бабушка  так  и  не  провела  в  хату  электричество.  И  керосиновая  лампа  светила  тепло,  но  неярко.  При  том  свете  живо  поблёскивали  жаркие  очи,  но  не  видно  было  морщин  и  усталости.

     Я  из  тех  давних  времён,  где  идя  в  сельский  клуб,  надевали  лучшую  одежду  и  шли  туда  семьями,  когда  привозили  новый  кинофильм.  Где  на  всё  село  только  два  фонаря  –  возле  клуба,  да  возле  конюшни.  Где  ночью  –  видно  звёзды!  Где  в  счастье  и  в  печали  –  с  песнями...
     Вспоминаю  ещё  фургоны  автолавок,  что  раз  в  неделю  привозили  в  село  разные  товары,  где  были  и  хлеб,  и  сахар  с  солью,  карамельки-подушечки  и  свистульки,  платки  и  ткани  в  тугих  свитках,  бусы  и  дешёвая  парфюмерия...  Чего  там  только  не  было!  И  со  всего  села  стекалась  шумная  толпа,  которой  незнакомы  городские  очереди,  и  царствовал  гомон,  смех,  бегали  вокруг  чумазые  ребятишки...
     А  ещё  там  возили  сено  и  силос  на  рыжих  волах,  спокойных  и  медлительных.  А  ярмо  было  похоже  на  лестницу  с  железными  перекладинами,  а  коровы  возвращались  с  пастбища,  бережно  и  важно  неся  молоко  в  полном  вымени.
 
     Всё  это  было...  Дети  играли  в  тёплой  пушистой  пыли  на  дороге,  а  ласточки  чернели  на  проводах  нотами  на  нотном  стане  и  гнездились  в  хлевах  меж  перекладинами...
     И  моё  Детство  смотрело вокруг  любознательными  глазами  девочки  из  города,  которой  всё  было  интересно  и  всё  хотелось  испробовать...
     Здесь,  среди  добрых  трудолюбивых  людей  прошли  лучшие  годы...