Казнь священника. Поэма

  КАЗНЬ СВЯЩЕННИКА
               
                ПОЭМА
          Год 1918-й
                1
Мгла ноября. Затянутая стужа.
Овраг подковой гнутой в землю врос.
Гуляет ветер, будто бы натруженный
Старик. К березе жвачный лист прирос.
Бредут понуро горемыки драные,
Им тычет в спины ружьями конвой.
В тряпицах грязных – гноевые раны
Сочатся сукровицею живой.
Кто эти люди? Белые повстанцы,
Пытавшиеся злую власть пресечь.
Но красного костра протуберанцы
Их выжгли в корень. Дробная картечь
Расстрела скоро всех положит лихо
На смертно-безащитном рубеже.
Бредет  колонна сумрачно и тихо.
Запас надежды кончился уже.
Но не для всех. Один приговоренный
Поверх голов на палачей глядит.
Всем своим ликом чистым, просветленным
Молитву безголосую творит.
Его молитвой Бог великий правил
В канун ухода с бешеной земли.
Священник русский, имя – отче Павел
Сказал себе: «Лишь Господу внемли!
Вы, бедные, не знающие чести,
Ревнивые защитники хулы.
Вы – жертвы безрассудно дикой мести.
Не ведаете, что творите вы.»
Один из краснозвездных грозно хрюкнул,
Подняв по ветру пуговичный нос.
--Молчи, поповское отродье! – гукнул
И смолк, как будто к челюсти прирос
Язык щербатый. Серенькие глазки –
Две бляшки пустопсового свинца
Без мысли и тепла, без доброй ласки
Вонзились в грудь церковного отца.
Черна душа плебейского Зоила.
Торжественен и скорбен Павла лик.
Уездный комиссар Попов Гаврила
Глазенками блудливыми приник
К затвору старой тозовской винтовки.
-- Сейчас в расход пойдешь, проклятый поп!
Затряс своей плешивою головкой,
Утер со лба ладонью гнусный пот,
Оскалился улыбкою зажатой,
И кулаком по носу Павла – вздынь!
-- Гаврила, перестань! Ну, виноват он!
Ну, враг…А мы же люди…Ну, остынь.
Ведь не на пир ведем врагов, на плаху!
Нам злобствовать бы вроде не к лицу,
Большевики, небось.
И тут папаху
Швырнул Гаврила в ноги молодцу,
Тщедушнейшему парню, конвоиру,
Который рядом с комиссаром был.
--Белогвардейцев защищаешь, Кира?
Теряешь революционный пыл?
-- Свихнулся ты, братуха-бедолага.
--Молчи, или пришью тебя, урод!
Парнишка смолкнул. Вот и край оврага,
Худеющей березы голый свод.
У кромки вырытой природой ямы
Стена из человечьих тел. И тишь.
Поручик юный плачет: «Мама. Мама!
Прости меня!» Шуршит полевка-мышь.
Раздетая толпа приговоренных
Застыла, сохраняя вздох земной.
Один священник Павел, озаренный
Фаворским светом, будто бы в иной
Сейчас он пребывает атмосфере.
Наитье на истерзанном челе.
Глаз синих пара пребывает в вере,
Что добрый час наступит на земле.
-- Ружья к плечам! – орет Попов Гаврила.
Мелькнула оружейных палок гроздь.
И вдруг… команда в воздухе застыла.
И выпал из людской стены не гвоздь,
А капля крови пролилась случайно
С разбитого Гаврилою лица
Священника. И будто бы нечаянно
Упала у подножья подлеца.
Гаврила голову склонил, и видит:
Смородиною алою в траве
Кровь Павла на растворы не изыдет,
Алеет в безысходном ноябре.
-- Огонь! – звереет комиссар плюгавый.
Залп. Морок. Убиенные лежат
Бессудно. Трупы приняла канава.
Долг выполнил ревкомовский солдат.
                2
Злорадная улыбка комиссара
Покрыла жизней скошенных валки.
Но вдруг, как от внезапного удара,
Он отшатнулся. Силам вопреки,
Встал Павел Друбин, презирая раны,
Превозмогая смертной вязки боль.
Попов Гаврила скрючился престранно
И проскрипел:
-- Уволь меня, уволь!
Не верю в воскресения святые, --
Вскричал в испуге тертый атеист.
Священник приоткрыл глаза больные,
И прошептал: «Господь мой, дай мне лист,
Чтоб написал свое я завещанье
Той, что еще на землю не взошла.
Укрытое столетьем покаянье
С моей судьбы в свою бы вобрала.
Ей отмолить грехи наши мирские
Повелевают зовы всех начал.
Мы с нею люди близкие, родные,
Хоть я ее не видел, не встречал…»
-- Будь проклято поповское отродье!
Гаврила пнул священника в живот
И выстрелил опять. И метко вроде,
Но Друбин устоял. Его оплот
Всевластной Веры подарил знаменье,
Чтобы сказать последнее прощай
Наследнице далекой: «В воскресенье
Через сто лет к оврагу приезжай,
Иль на кладбище, где нас похоронят,
И помолись, родная, за меня…»
Осклизлый ветер тучи нервно гонит.
Мокреет забубенная стерня.
Гаврила, страхом душным обозленный,
Стреляет, топчет батюшки лицо.
Но не под силу погасить прощенный
И мудрый взор. Ему заподлецо
Закрыть просторный дух христианина.
В бессилье Гавря на траву упал.
Слюною комиссарская скотина
Исходит. Друбин Павел умирал,
Без злобы на Попова Гаврю глядя.
Душа летела в горние края.
На этом в поэтической тетради
Остановилась рукопись моя.
Но в дебрях Рока нету остановки.
В гражданскую Гаврила уцелел.
Забросил в ящик старую винтовку,
Писать стихи наш комиссар засел.
В тенетах приснопамятного РаППа
Гнобил таланты лихо и внахлест.
Репрессий замороченная лапа
Достала и его. Пришел донос
На Гаврю. От дружка с войны гражданской,
От Киры, что хотел остановить
На казни памятной поступок шпанский.
Пришлось Гавриле сухари сушить.
На Колыму, чрез тюрьмы и этапы,
Попов Гаврила прибыл, наконец.
И здесь, на зоне, местные сатрапы
Достойный обозначили конец.
В параше утопили. Сгинул разом
Гулаговской баланды Робеспьер.
Финал маячит над моим рассказом:
Исчезнул из поэмы пионер
Расстрелов. И кому какое дело,
Где тлеют кости Гаври. Смыто зло?
Тут продолженье темы прилетело,
Как сдунутое впопыхах крыло.
                3
                Год 2008
Век двадцать первый, жесткий и упрямый,
Перерожденье истин нам явил.
Мы поменяли знаки в панораме
Событий, в расстановке вех и сил,
Что отложились на хребте сознанья
Изрядным паком доли солевой.
Разрушены привычные мечтанья.
На подиуме стрессовый плейбой
Играет в крексфекспекс. И сексодромы
Заполнили  владыческий эфир.
Куда деваться от приват-содома,
Где наш неразрушаемый Кумир?
Он есть. Смотри: потоптаны ограды
Кладбищенских, забытых деревень.
Успокоенье предков стало садом
Заброшенным. Вместо березы – пень.
По тропкам многолетий не шагают
Удалых современников стопы.
Крапивою могилы зарастают.
Сыреют отрешенные гробы.
Овраг покрыт бушующим бурьяном
Густеет жирность сомкнутых плевел.
С тревогой смотрит девушка Марьяна
Туда, где в прошлом веке на расстрел
Вели ее священника-прадеда.
Фигурки тонкой одинокий лад.
Очки. В глазах тоска, а не победа
Суровости над негой. В них – разлад
Души кристально чистой, как алмазы,
И хрупкой, как в младенчестве слеза.
Она пришла на кладбище не сразу.
Ей сон явился: в церкви образа
Истомой первородной истекали,
А в нимбе проступал трагичный лик
Священника. Марьяне подсказали
Сны памяти забытый материк,
Где встретил смерть гонимый отче Павел.
Явился деве в страждущем гнезде
Потусторонней воли. «Я оставил,
Правнученька, послание тебе.
Сними с меня проклятье от лукавого,
Воинственно слепого палача
Попова Гаври, комиссара бравого,
Он в нас стрелял нелепо, сгоряча,
Он злобой обрастал необозренной,
Закончив в яме мерзкой путь земной.
Прости его молитвой сокровенной.
В две тыщи восемнадцатом за мной
Приди, и в нашем уголке разбитом
Соединится родственная связь
Души живущей и души пробитой.
Союз священных прав получит власть.
И будет мне спокойно на том свете.
Тебе я благодатный дар пошлю.
Правнучка тоже может быть в ответе
За прадеда. Приди сюда, молю!»
Стих зов. И лик трагичный растворился.
В распадке утра сон ночной пропал.
В Марьяну голос прадеда вселился
И много лет покоя не давал.
В пике ее сегодняшнем смятенном,
В угарных буднях преходящих дней
Зовет ее призыв небес нетленный
И долг, всех остальных долгов сильней.
И потому красавица Марьяна
С глазами ненаписанных икон
За годом год идет к тому бурьяну.
Там протрубит призывный геликон,
Лишь только срок, посланьем обозначенный,
Наступит. Вмиг проклятие падет.
Марьяна долгим ожиданьем схвачена.
Страдает, любит, мучается, ждет.
И верность предкам славным сохраняя,
В соитьи с маргинальной суетой,
Своею жизнью трепетно играет
На скрипочке с натянутой струной.
И с нею осень. Скользкая дорога.
Приют усопших – брошеный погост.
На мученика Павла смотрит строго
С креста не снятый мученик Христос.
Ноябрь 2008.
Из сборника "Костёр подо льдом".
Орёл. 2009.
                Ноябрь 2008г.