Бережно кутая каждый искрящий нерв

Вот как еще случается: кофе стынет, стынут за окнами серые тополя.
Он возвращается, а на двери - иней, в кухню кидается, даже пальто не сняв.
В кухне - зима, да чего там зима - стужа, льдистою корочкой схвачен железный стол,
Снегом завален остывший давно ужин. Что за предчувствие к горлу стальным ножом?
Он ее тут же в охапку, она - в слезы, бьет его, бьется, прячет в кудрях глаза.
"Тише, родная, любимая, успокойся", - холод из кухни перетекает в зал.
Девочка-лето, его кружевное чудо, плачет, как будто ее изнутри жжет.
Вихри снежинок просверкивают минуты.
"Я не могу остаться, мне тяжело.
Давят четыре стены, потолок сверху. Теплый, хороший, и все же чужой дом...
Где мой дворец ледяной, отвечай, где он? Я не счастлива, чего мы с тобой ждём?"
Больно глотать этот ком из ее страхов. В области сердца рана от "мне не жить".
Он, спотыкаясь, идет заварить травы. Гладит ее по плечам, умоляет пить.

Я не могу сказать, что у них просто: счастье безоблачно, каждый, как праздник, день...
В общем-то девочке, может, уже поздно. В общем, ей целой не быть уже, как не клей.
Только он любит так преданно, верно, нежно, бережно кутая каждый искрящий нерв,
Что остается хоть сколько-нибудь надежды вылечить страхи и успокоить гнев.

В домике утро, и воздух уже тает. Хмарь за окном разгоняет рассветный час.
Он тихо встанет первым, нальет чая. Все хорошо. Он выиграл. На этот раз.