Сорокалетняя старуха

Лица покойников.
Моросит снег
По подоконникам.
Город непривычно тих,
Пуст,
Затаившийся
В ожидании
То ли ласки,
То ли новой порции оплеух.

У нее глаза
Столетних старух
И пожелтевшие пальцы,
А смех бьет по перепонкам.

Словно живет в ней частичка ребенка
Для которого главное,
Что мама вернется с работы в восемь
И надо встретить ее у порога,
Обнимая за шею,
Вдыхая запах мехового воротника.

Дети не знают,
Как жизнь на деле-то коротка,
Как резок бывает поворот,
Как рано попросят освободить вас места
И как каждый по жизни-то одинок.

Пуля застывает у виска,
Не оставляя секундного выбора
Лишь издеваясь, напоминает
Что отныне ты –
Труха, требуха и нежилой прах.
Раньше хоть мертвый был, да ходил на ногах,
А теперь-то вынесут на чужих плечах.

Она не спит по ночам,
Она смотрит чужие сны
И вспоминает цветы, гороскопы на завтра,
Номера чьих-то квартир, телефонов, какие-то адреса
И о том, как всего лишь однажды
Не срослись полюса,
И стало ей сразу не двадцать, а сорок.

Как все повернулись спиной,
Как каждый втаптывал в грязь. 

Она смотрит на людей и ее начинает рвать.
Хочется выть и кричать
«Уберите их всех! Вы не видите разве,
Что наигран блеск глаз, что удушлив их смех,
Посмотрите – они же МЕРТВЫ.
Уберите их всех».

Она, конечно, немного выжила из ума.
Хотя совсем еще не стара
И могла бы найти хорошего мужика,
Завести с ним семью да родить пару детей,
Только тошнит ее от людей.

Закрывает глаза и падает вглубь.

Кормит голубей из замерзших рук
И отправляет одно и то же письмо
По адресу, которого больше не существует,
И по адресу, до которого письма ее
Никогда не дойдут.

Она по часу стоит на остановке
И все ждет свой единственный номер
Который зимой отвратительно ходит.

Варит старому коту кашу, себе кофе
И все смотрит на беспредел
Нынешних вьюг,
На ловкость нынешних рук.

Может, когда-то ее письма дойдут
И она закроет глаза, улыбнется, встанет
И цветы на подоконнике наконец  расцветут.   

Но такого ведь никогда не будет.