Виталий Серков, г. Сочи

Виталий Серков, г. Сочи

МНЕ НЕКУДА БОЛЬШЕ СПЕШИТЬ…

Горький жребий выпал в смене дней:
До озноба сомневаться в праве
Говорить от имени теней
Под луной в серебряной оправе.

Слушать бредни сереньких вождей,
Возлюбивших злато лютых наций
И живущих в мареве идей
И в плену чужих галлюцинаций.

Но нельзя не верить, не любить,
Не внимать таинственному пенью.
А поэтом быть или не быть? –
Одному известно провиденью…

* * *

На посошок налейте мне вина,
И я Вас больше не побеспокою.
Мне сквозь бокал вселенная видна
И то, что открывается изгою.

Из города скорее убежать
Замыслил я к нетронутым сугробам,
Но не затем, чтоб зайцев обижать
Иль до погоста следовать за гробом.

Предназначенье видится в ином –
Ходить-бродить в обнимку с тишиною
И опьяняться вовсе не вином,
А памятью и ветром за спиною.

* * *

В Светлом Храме я под образами
В полном одиночестве стою.
Женщина с печальными глазами
Вновь не поняла печаль мою.

Сердится и морщит лоб Угодник,
Смотрит с осужденьем сверху вниз,
Зная, что отпетый греховодник
Вряд ли заберётся на карниз.

Медленно курится синий ладан,
Страшно угодить не в рай, а в ад.
Если я тобою не разгадан,
Значит, перед Богом виноват…

* * *
Зачем я разомкнул
Застывшие уста,
Когда Вам намекнул,
Что Вы уже не та,
И я уже не тот,
И жизни ход иной,
И всё сильней гнетёт
Груз мысли неземной,
Что время утекло,
Как тень через забор,
А месяц сквозь стекло
Заносит свой топор?

Вы молвили: «Заря
Восходит над горой.
Ты жалуешься зря,
Мой сказочный герой.
Над нами встал туман
И поднялся с низин.
Как сладок был обман
Ночами долгих зим…»

* * *
И молодость давно отликовала,
И скрыл туман забытые мечты,
Но глянешь из окошка: подковала
Луна Стрельца – и радуешься ты.

И, вроде, всё уж намертво забыто.
«Да всё ли было?» - думается вскользь.
Одно крыло любовью перебито,
Другим крылом взмахнуть не довелось.

Печали нет. Растерянность едва ли
Врасплох застанет на исходе дня.
И в тишине покажется: позвали…
Подумаю: «Наверно, не меня…»

* * *

                А. Каберову
Устану от мыслей, прощать разучусь,
А душу заездят обиды –
Просёлками памяти в юность умчусь,
Где грёзы ещё не разбиты;

Где печь да полати, а рядом – безмен,
Весов незатейливый предок,
И дни не отравлены ядом измен,
И смех беззаботный не редок;

Где в старом овине стоят жернова,
А в горнице – прялка с куделью,
И мысль о бессмертии так же «нова»,
Как детская тяга к безделью;

Где выгон истоптан стадами коров,
Где светлые мысли теснятся,
Где кажется тесным родительский кров,
Но рифмы ночами не снятся.

Пусть вечно там росы звенят поутру,
Земле помогая вращаться,
И я от обид и тоски не умру –
Мне будет куда возвращаться.

* * *

Поверьте мне, я чист душою.
Н. Рубцов

Я такое сказать о себе и в бреду не смогу…
Отогревшись душой под багряными зорями, каюсь
И за мелкую месть, и за долгую смуту в мозгу,
И неправедным быть до последней черты зарекаюсь.

Ах, как хочется мне отбелить бытия черновик,
Да не зря говорят, что из песни не выкинешь слова!
И несдержан я был оттого, что юлить не привык,
И глаза отводить не пытался от взгляда косого.

Хоть обиды простил я давно и друзьям, и врагам,
И грядущие дни пустотою уже не пугают,
Но былые грехи, словно гири, прилипли к ногам
И в небесную рать записаться меня не пускают.

То ли лодку Харон до сих пор не успел осмолить,
То ли, хуже того, и его обуяла усталость…
Значит, можно грехи, суету одолев, отмолить,
И не важно уже: сколько дней мне на это осталось…

* * *
Пусть вы о нас не слышали пока –
Нет нашей диспозиции на карте.
Мы – воины засадного полка,
Не мыслящие службы в арьергарде.

Наш полк, как никогда, необходим.
Мы вступим в бой однажды поневоле,
Но политое русской кровью поле
Врагам за серебро не отдадим.

Самарский, вологодский ли, тверской –
Не падки на чины и эполеты,
Но Дух, что нам оставил князь Донской,
В душе храним, поскольку мы – поэты.

Мы знаем цель засадного полка.
Мы – скрытая опора авангарда.
Враги о нас не ведают пока,
А значит – и не бита наша карта.

* * *
Мне бы жить одному, забиваться в пустые овины
Из ранних стихов

Покидая опять бастион своего заточения,
Не желая того, чтоб кружила меня кутерьма,
По стремнине гребу в одиночку я против течения.
Об одном лишь молю: «Обойдите, сума и тюрьма!»

Кто там ждёт, чтоб меня поглотила скорей преисподняя?
Если Ангелом я до сих пор для чего-то храним,
Значит, мною ещё не исполнена воля Господняя,
И по воле Его я душою бываю раним.

«Мне бы жить одному» - обронил я, не веря в пророчества,
И коварства судьбы в полной мере за это вкусил,
Но завидуйте мне: к зыбким тайнам словесного зодчества
Против ветра плыву на пределе эмоций и сил.

* * *
Голубем в окно стучится ночь,
Превращаясь в чёрную ворону.
Чем же я смогу тебе помочь?
Разве – тишину твою не трону.

Погляжу сквозь толстое стекло,
Взглядом крылья трепетно поглажу
И увижу: время потекло,
Унося житейскую поклажу.

Вместе с ним и мне по жизни течь,
Суету вовек возненавидев,
И пытаться душу уберечь,
Никого напрасно не обидев.

* * *
Шорох ветра, веток шорох.
Тень качается на шторах,
Тихо падая с ветлы.
И от мыслей нет заслона,
Если смотрят с небосклона
Звезды трепетно, светлы.

Если резко обозначен,
Словно обручем охвачен,
Диск серебряный скользит.
Но, раздвинув мыслей полог,
Вдруг догадки тайный всполох
Мне сознание пронзит:

«Жизнь моя, как дождик звёздный,
Промелькнёт сквозь путь морозный,
Никого не обогрев.
Наиграется и сгубит.
Только смерть грехи искупит…»
…Да об этом думать – грех.

 * * *
Когда я умру, не проси, чтоб отпели.
Скворцы и синицы меня отпоют.
И слёзы не лей – пусть утрами капели
Их звонко и радостно льют.

И в скорбном ознобе не падай мне в ноги –
Успеешь ты горькую чашу испить.
Такая ведь участь досталась немногим:
До крайнего срока любить.

Я знаком отмечен, наверное, свыше
И строки вот эти зачем-то шепчу.
Ночами ты слушай: я ветром по крыше
И веткой в окно постучу.

* * *
Быть может, потому, что наглецом я не был
И трепетно держал твою ладонь своей,
Несмелая любовь порхнула мимо в небыль,
Лишь жаром обдала, как ветер-суховей.

Несла меня судьба, а я, её стегая,
Спешил поверить в то, что всё уже забыл;
Доверчивой душой суть жизни постигая,
Наказан был не раз за искренность, за пыл.

Но высветит порой негаснущая память
Под звёздами тебя, бегущую овсом,
А ночи, тишину стригущие серпами,
Напомнят обо всём, напомнят обо всём…

Вопрос ребром
Поэзию вы вывели в холопки,
В который раз используя обман,
Когда за чечевичные похлёбки
Поэтом назван вами графоман.

Давно уж не писатели, а баре,
Прогнившего чиновничества клан,
Вы шарите легко в чужом амбаре,
Лишь метки оставляя по углам.

Я речь свою веду не о маразме -
Продажности меня стегнула плеть.
Мне искренне вас жаль сейчас, но разве
Поэзию не надо пожалеть?!

* * *
Птичка чирикнула где-то в кустах,
То ли от радости, то ли от страха, -
Звук восхищенья застыл на устах,
И на спине шевельнулась рубаха.

Экая невидаль – птичка в кустах?!
…Всё же застыли слова на устах.

Чаша луны в тишине растворилась,
Словно и не было в небе луны,
Крыша под инеем засеребрилась,
И поседели под ним валуны.

Экая невидаль – чаша луны?!
…Да заиграли слова-шалуны.

Зябко утрами ноябрьскими стало.
«Скоро ведь нечего будет клевать
Местным пичугам, - подумал устало, -
Вряд ли им хочется околевать…»

Что и за невидаль – холодно стало?!
Что и за невидаль – солнышко встало?!
Кошка на кресле мяукнула мило…
…А под лопаткою вдруг защемило.

* * *
О поэзии светлой, о чести скорбя,
Я опять вызываю огонь на себя
Всей нечистой, неистовой, дьявольской силы,
Что годами над нами кружит на метле,
Всё святое загадив на русской земле, -
Даже дедов и прадедов наших могилы.

«Дым Отечества нынче особо горчит!», -
Вор «в законе», хватаясь за шапку, кричит,
Понимая, что шапка и уши пылают.
Матерятся на Родину хлюпик и хлыщ, -
Им ли нынче до наших седых пепелищ? –
Словно моськи, сорвавшие привязи, лают.

С омерзеньем на шабаш их наглый смотрю.
«Бог не выдаст, - с презрением я говорю, -
И Россия, как Феникс, восстанет из пепла,
И, от смрада тяжёлого еле дыша,
Мы проветрим её, чтобы снова душа
От простора и воли рыдала и пела».

* * *
Мне некуда больше спешить.
(из старинного романса)

Как будто я этого стою:
Со мною прощаясь, ноябрь
Хрустит пересохшей листвою
И гонит озёрную рябь.

И лес, на ветру содрогаясь,
Последний роняет наряд;
На зов декабря откликаясь,
Рябины багрянцем горят;

Перину пуховую тучи,
Спеша, раздирает норд-ост.
Денёк – и пушинки, летучи,
Укроют и крыши, и мост.

А я, озирая пространство
И следуя в плен к декабрю,
«Спасибо, - шепчу, - за убранство»,
«До встречи, ноябрь!» - говорю.

Судьба не представила шанса
С природой в гармонии жить,
И, словно герою романса,
Мне некуда больше спешить…

* * *
Дождь идёт, а тянет на болото.
Снег идёт, а тянет на реку.
Н. Рубцов

Я и сам из этой же породы,
И, дождливой хмари вопреки,
Обойдя дома и огороды,
Набиваю тропку вдоль реки.

Одолев насилу – переправу,
Перелесков несколько – шутя,
Нахожу я рыжики по праву
И волнуюсь, словно бы дитя.
На коленях ползаю под елью,
Раздвигаю мокрую траву;
Называя действо канителью,
Аккуратно режу гриб, не рву.

И, набрав пудовую корзину,
На ремне её через плечо
Заведя, ещё «тяну резину»,
Дымом «Примы» пыхнув горячо.

И шагаю, мокрый и усталый,
Про себя ли, вслух ли сентябрю
«Я пока мужик ещё не старый,
Но грибник со стажем», - говорю.

Исповедь друга
Ах, ругай, не ругай – я давно уж отбился от рук
И по-чёрному пью, проклиная заморские ветры.
Скучно стало мне жить, всё поблекло с годами вокруг,
И не греют уже коммуналки квадратные метры.

Не смотри, что я хмур, что колени и руки дрожат.
Вот сейчас накачу – и на время душа просветлеет.
Ты заметил не зря: люди нынче не тем дорожат,
И в глазах суета, и живой огонёк еле тлеет.

Помнишь: пели с тобой – и небесный светлел окоём,
А потом петухи то ли нас, то ли ночь отпевали?
Наливай, не томи, и, как раньше, дуэтом споём.
И до нас у реки песни пели и водку пивали.

А с недугом я сам, как-нибудь, по-мужски разберусь.
Жаль, у времени нет и малейшего заднего хода.
Лишь представлю, куда повели православную Русь,
И, поверишь, трезветь, хоть убей, и на час не охота.

Ты, конечно же, прав – нам страну из руин поднимать.
Не тебя одного угнетают развалин картины.
И хотел бы понять – не желает душа понимать,
Почему нами правят то воры, то просто кретины?

Ах, уж лучше молчи! Ты не меньше меня виноват!
Сколько раз на веку и обмануты были, и биты,
А на всякий посул проходимцам кричали: «Виват!»
Наливай по второй – и утопим в стакане обиды…

* * *
Возгласы дневные улеглись.
Шорохи ночные покачнулись.
Ах, зачем мы жизнью увлеклись?
Ах, зачем не вовремя очнулись?

Долгие недели и года
Разные нас ждут с тобой пороги,
И ведёт дорога в «никуда»,
А оттуда нет уже дороги.

Вздрогну и от мыслей ужаснусь.
Всё идёт не кубарем, а прахом.
И уже к любимой прикоснусь
С юношеским трепетом и страхом...

* * *
Я не молился ни пальме, ни юкке,
Ни экзотичным заморским кустам;
Слово любви не рождалось о юге,
Грусть о былом прикипала к устам.

Снились мне Севера хляби и дали,
Вьюги манили и белая ночь,
И журавли надо мною рыдали,
Словно жалели, что нечем помочь.

Дни улетучились дымом из сакли,
Но не кляну я судьбину свою,
Просто надежды вернуться иссякли,
И на распутье, как прежде, стою.

Да и пора уж, пожалуй, признаться,
Что проворонил я жизнь, ротозей:
Рано начав за химерами хнаться,
Нажил врагов и не нажил друзей.

* * *
Не зовите, я нынче не в моде,
Отступаю на время, и пусть,
Примостившись на старом комоде,
Обживается новая грусть.

Покидаю без боя бойницы
И со слабым врагом не борюсь.
Как Ослябя, у древней божницы
Сил для сильных врагов наберусь.

Что-то стою, коль мерзкие враки
Стали сутью подмётной мазни.
Если звать, то зовите для драки,
А не мелкой и грязной возни.

Пароход
       Ларисе
Пароход будет плыть долго-долго по Сухоне вниз.
Будем молча стоять мы, на поручни облокотившись,
Но, взорвав тишину, рухнет берега рыжий карниз
И погонит круги, с шумом в светлую воду скатившись.

Так порою и жизнь, прогибаясь под чьей-то судьбой,
Обрывается разом, беду разгоняя кругами.
Если жизни своей проиграю по глупости бой,
То прошу: угости на поминках друзей пирогами.

И прошу: поднеси на помин беспокойной души
Не в хрустальных напёрстках, а в русских стаканах гранёных
Мужикам, что придут проводить меня,- в нашей глуши
В поминальные дни не бывало людей обделённых.

Пароход будет плыть на закате июльского дня,
Упреждая гудками идущее встречное судно,
А из солнца прольются последние капли огня
На высокую церковь, что верил увидеть подспудно.

Поплывёт над землёй этот полуразрушенный храм
И напомнит опять про творимое здесь окаянство,
И, как гордость Руси, как недавней истории срам,
Будет молча стоять, озирая глухое пространство.

* * *
Не читается и не пишется,
Даже думать о чём-то лень.
Занавеска слегка колышется.
Всё одно мне: что ночь, что день.

Во спасение печка топится,
И мигают в ней угольки.
А в душе моей что-то копится,
Заполняя все уголки.

Терпеливо жду — пусть расселится...
Догорит в печи головня,
И печаль моя вновь рассеется,
Ни за что меня не виня.

Всё заходит вокруг да около,
Чувства новые забредут,
И взлетят слова ясным соколом,
И значение обретут...

* * *
Очертания корпуса строги,
А луна — примостилась на крыше.
Я ловлю промелькнувшие строки
В голове или где-то повыше.

Потянувшись, собака зевнула,
Отряхнулась и спряталась в будку.
Что ж ты, жизнь, так меня обманула,
Превратив бытие моё в шутку?

Так давай же с тобой поиграем
В кошки-мышки, а может быть — в прятки.
На краю я бывал, а за краем
Мне пока не знакомы порядки