Завещание старой Халун

Когда жизнь становится смертью,
хочет ли она услышать о себе?
Время прощания - это еще время жизни.

Год назад ушла из жизни старая Халун.
Умирая, она завещала дочери причитания,
но Жовгар оплакала её слезами.

Горе заглушалось стыдом громкого слова
перед  молчанием вздыхающих женщин в доме
и седобородых  мужчин, стоящих во дворе третьи сутки.

 С тех пор Халун иногда возвращается ночью
и  поет над  тенью своего  савана,
простирая руки к руинам далекого Убра:

- Болезнью изъедена  боль  моя – мать,
Мне ли тебя на съеденье отдать
черному  дню и белой земле?
Ноги скорбящих пройдут по тебе,
вытопчут сердце, забудут твой прах,
слово, что бьется на стылых губах.
Стократно его прокричу над землей:
Где твоя юность? Что сбылось с тобой,
О, моя бедная  мать!

Голод  не утолившая,
вдоволь воды не испившая,
сердце о камни  разбившая,
папаху мужскую носившая,
ремнем мужским подпоясавшаяся -
статная мать моя, горлица...
Сердце тоскою полнится,
больше тебя не найти, ни обнять,
горе мое и страдание – мать…

***

Мы с Жовгар долго молчим.
Она – над последними словами матери,
а я –над  ее натруженными ладонями.
Я припоминаю борозды  на руках Халун,
пахавшей поле и растившей хлеб.
У Жовгар  надорваны руки тяжелыми сумками –
она второе десятилетие возит товары ,
из Польши, Турции, Москвы…
Пока я думаю, что ей сказать,
она отрешенно произносит:
«Я вышла замуж в 32 года.
И в 32 года стала мужчиной».

Ушла из жизни старая Халун.
Умирая, она завещала дочери причитания
и пела их вечерами,
но Жовгар оплакала её слезами.

Когда смерть вспомнит о жизни,
а жизнь – о смерти,
сможем ли мы их услышать?
Ведь у нас  еще останется время прощания.