Воспоминанье о радуге

ВОСПОМИНАНЬЕ О РАДУГЕ






Когда отступила оттепель,
и полетели над ветреной синевою
воздушные саламандры, синие
облачные тела с розово-золотым подбоем,
когда над рекой от ветра пальцы онемевают,
их согревая дыханием, вспоминаю,
как в сентябре по городу, под непроглядностью серой, 
сеял, мелко сеял унылый дождик осенний.
И в пустоте окраинной улицы, что уходила на запад,
малый лоскут показался синего неба.
И небо, за руку взяв, меня за собой повело,
словно воды веслом, разводя тополя и дома.
И с холма я глядел на овраги, ельники, березняки,
осинники, косые пески, на излучину милой Оки,
Дождевая туча в спину сопела еще, и передо мной
синева лоскутки сшивала в великое полотно.
Я глядел, как на золоте дивно сияла лазОрь,
словно зорь пренебесных каплями мироточила икона.
Навстречу мне шли глинистой скользкой тропой
трое рабочих, Востока сыны, что моей бороды седину,
мир возвестив, почтили степенным поклоном.
И свет наших лиц, блеск наших глаз отражал
жар укрощенный тысячи солнц, изобильно текущих,
ликующих в предвечерней земле, и в траве, и в воде.
И долго затем я вперялся на запад глазами, без устали их насыщая
счастьем безбрежным: золотом, синевою, бегущими облаками,
стоя на склоне, один. И мир оставался со мною;
и наконец, обведя взглядом росистые заросли вянущих трав,
опасливо, чтоб не расплескать золотого настоя,
вспять обернулся: там, на востоке, от края до края холма, 
радуги чудной возвысилась арка: хрустальный
изысканный полукруг. И пока
я вспоминал Велимира мечтательно-звонкие города,
в блеске перекликаясь, словно утиная стая,
в пролет величаво-прозрачный неслись облака,
яко искры по стеблию, в дальней дали исчезая.
А под ними, внизу, сбитый, как стадо овечье,
теснился мой город, следом желая войти
в царствие, запредельное утлым путям человечьим.
И те, что по реке, что по небу в кораблях пролагали пути,
все, что от работы дневной устало домой возвращались,
все, чьи ноги давно за прилавками застоялись,
все, что копеечное вино пили на дворовых площадках –
сгрудились под самоцветной небесной дугой.
И дома, будто детские кубики, разбросанные в беспорядке,
ждали, когда их в подол соберут заботливой женской рукой.
Словно кошка, ловящая звуки шагов за хозяйкиной дверью,
притаился мой мир, внимая звенящим разливам огней,
Невесты и Агнца славя приход, в радостных криках «Гряди!»,
коленопреклонно желая испить от капель пречистой реки,
льющейся от престола, блестящей в пролетах священных ворот,
где, шелестя изумрудной листвою, предвечное древо растет…


Но на холмы и на город надвинулось небо свинцовой грядой,
за горизонтом во мраке зарокотали грома,
сквозь щели непроницаемых глаз молнии целил восток,
косматых степных лошадей седлала ненастная тьма.
«Здесь и сейчас. И иного не жди. Подходи и бери,
пей без сребра и цены, рви, если хочешь, бессмертия плод.
грудь распахни, и сокрой мои блага внутри,
к самому сердцу, и, препоясавшись, стань и смотри,
как во мгновении ока весь почернел небосвод.
Скройся от юрт кочевых, от пахучих растянутых кож,
скройся под кожу земли, в пазуху скал, и в нее
не протечет даже солнечный луч, блеснет лишь дамасковый нож,
пламя от спички сырой отразит вороное цевье...»


…А потом на овечьих холмах вновь нарастут города,
и василевсов святых паки возвысится рог,
и потекут, велегласно ликуя, спасенных языков стада
под благовестные звоны, как море, плеща о церковный порог,
Невесты и Агнца славя приход, в радостных криках «Гряди!»,
коленопреклонно желая испить от капель пречистой реки,
льющейся от престола, блестящей в пролетах священных ворот…