Ангельская пыль

Стас смеялся. Он был счастлив, как никогда не бывал прежде. Его смех был негромким, но заливистым. Так смеются дети в порыве непонятного взрослым абсолютного счастья. Стас разглядывал стену перед собой и свои руки. Стена была красивая и нарядная. Ярко-ярко желтая с россыпью изумрудных и голубых пятен. Нет, постой, ещё вот и красные… или сиреневые… нет же, они – лиловые. Стас снова захохотал. Ему очень нравилось звучание этого слова: ли-ло-вый. Так до конца и непонятно, какой.

От прикосновения его руки по стене – ярко-ярко желтой стене – пошли круги. Как по воде. Рука наполовину провалилась в стену. Стас снова захохотал. Теперь он – волшебник, он – Гудвин этого мира, он – всемогущ. В голову полезли всякие глупости, вроде «Вот я им!», «Ну, теперь они у меня попляшут», но Стас быстро отогнал эти мысли прочь, потому что никаких конкретных «их» у него на примете не было. Так, парочка не стоящих внимания людей, на которых он и обижаться-то уже перестал, да ещё, наверное, вечно не понимающая его, мать.

Стас ещё глубже погрузил руки в стену. Его рук коснулся приятный, мягкий и освежающий ветерок. Не раздумывая больше, Стас шагнул вперед, и буквально провалился сквозь стену. Не удержав равновесие, он шлепнулся на землю. Земля оказалась удивительно мягкой и покрытой изумрудной, невысокой, но густой травой. Вовремя, в общем-то, шлепнулся, потому что он теперь сидел на краю высокого обрыва, внизу которого простиралась очень широкая река. И только далеко-далеко на горизонте виднелся маленький остров. Все остальное пространство вокруг занимали вода и бесконечное, нереально голубое небо. Причем небо это было как-бы загустевшее, не похожее ни на воздух, ни на воду, а скорее на жидкое желе неправильной формы с редкими вкраплениями ореховых облаков кешью. От дуновения мягкого ветерка небо дрожало и колыхалось. И впрямь, как желе. Стас засмеялся. Это было похоже на волшебную сказку, где все предметы и все краски – нереальны, но чрезвычайно прекрасны и правильны. Стас опять засмеялся. Ему всё очень нравилось. «Намного лучше, чем там, за стеной, в холодном и неприветливом мире», - думал Стас, с отвращением вспоминая вечно хмурые и с самого утра недовольные и озлобленные лица, которые он каждый день видел на улице.

И вдруг он услышал слабые, еле различимые звуки нежной мелодии. Как только он остановил свое внимание на этих звуках, музыка зазвучала громче, стала разборчивой. Это была песня, такая же прекрасная и нереальная, как и всё вокруг. «Волшебная песня богов», - пронеслось в сознании Стаса. Звук усиливался, песня лилась, увлекала, глубокий манящий голос зрелой, но вечно юной богини переплетался с мелодичными переливами незнакомых инструментов. 

Затаив дыхание, Стас слушал этот призывный напев, улыбаясь во весь рот. Ему очень захотелось взглянуть на неведомую певицу. «Наверное, она еще прекрасней, чем её манящий голос. С таким голосом надо иметь неземную красоту», - решил Стас. «Где же она, где же она может быть?», - в сознании Стаса промелькнули прозрачные одежды и чуть менее прозрачные балдахины над огромной высокой кроватью, юная красавица, уставшая от бесконечной истомы, в одиночестве поющая песнь-призыв, зовущая именно его, Стаса, разделить её одиночество, обещая неземные удовольствия. «Скорее всего, она ждет меня на том маленьком острове, на горизонте, - подумал Стас, - А как туда попасть? Н-да, вопрос…». Стас резко и достаточно чувствительно хлопнул себя по лбу: «Да ведь я же теперь и сам бог. Я всё могу, и летать, наверное, тоже. Вот возьму сейчас, оттолкнусь от обрыва, и полечу – как птица». Стас поднялся, для верности взял разбег, насколько позволяла ширина обрыва, оттолкнулся от мягкой зеленой земли и взмыл в воздух. «Я лечу, я лечу к тебе, богиня! - захлебываясь счастливым смехом, кричал Стас, - Я лечу к тебе! Я тоже бог! Я стал таким же, как ты!». И только на самом краешке сознания, затуманенного предвкушением неземных удовольствий, вертелась назойливая мысль, что надо бы всё-таки быстрее расплатится с Хлыстом за дозу, пока он не натравил на него «братву» и его не поставили на счетчик. И ещё неплохо было бы попробовать уговорить Хлыста в самый-самый последний раз выдать ему дозу взаймы под залог какой-нибудь материной вещи, пока он раздобудет деньги. «Я лечу к тебе! Я лечу к тебе, богиня! Я лечу-у-у-у-у-у-у!»…

… А где-то на окраине ночного города в полупустой, совсем уже не загруженной вещами маленькой квартире, не зажигая света, у окна стояла мать Стаса, тревожно вглядываясь в ночные улицы и ожидая возвращения единственного сына. Она почти смирилась, но продолжала его любить и жалеть, своё безумное, неизлечимо зависимое дитя. Лицо этой сорокалетней женщины покрыла сетка преждевременных морщин, никакая краска уже не могла скрыть упрямо пробивающуюся седину, а каждая минута ночных ожиданий давила на плечи посильнее неба, лежащего на могучих плечах последних атлантов. В это время Стас грезил и видел себя богом этого мира, а в грязной лачуге цыганского квартала, на немытом, заплеванном полу, в окружении пустых шприцев лежало его тощее, слабо шевелящееся тело.

25-27 мая 2009 года, Иркутск