В присутствии волшебнейшей из вер...

* * *



Но свету Рождества - не потеряться
в содомах, среди каменных химер.
Больному миру легче просыпаться
в присутствии волшебнейшей из вер -

во дни, где хлеб и хлев роднит Спаситель,
где лепит вечность лепетом Дитя,
где вещим звуком полнится обитель -
крылатым хором с острия гвоздя... 




Вспоминая Клюева



Хрустами снега, ядрёной водярой мороза
нынче декабрь за сто лет расквитался с народом!
Если же спрыгнет какая строптивица с воза,
легче кобыла с отчётным расстанется годом.
Ну а коль век иль миллениум свалится за борт,
канет в сугробы сундук, дребеденью гремящий, –
крякнет, всего-то, ямщик, Тимофей или Ламберт:
стужа родимая учит терпимости вящей.

Мыши, видать, от мороза и вовсе взбесились –
грюкают в кухне железною крышкой кастрюли.
Или же вновь домовой из-под веника вылез,
взором хитёр, бородой и кафтаном – чистюля?
Ежели ты, здравствуй батюшка войлочный тапок,
Клюев мой милый и Ремизов неотразимый!
В спичечный короб набрал тараканьих ты лапок,
только встряхнёшь – вот и музыка в долгие зимы.

Коль разобраться, нутром я тянусь к домострою,
к лыковым скрипам, к печному, примерно, уюту.
В снег петушиную косточку глубже зарою,
штофом залью на душе красногривую смуту.
Зиму бы пробедовать без большого пожара…
Клюева стану читать, золотую ермолку.
Мало ли что: гражданин я такого-то шара…
Суженый стужей дедок про стожки и Стожары
в сердце родную-горячую тычет иголку!




*  *  *


Собор, огромный, чёрный, в зимнем Лунде!
За что твой абрис помню и люблю?
За то ли, что, - без лишних слов, по сути, -
я путь всё тот же, неизбежный, длю,
за годом - год, за шагом - полстолетья,
связуя с непрерывностью пунктир,
неловко тычась в мировые сети,
толкаясь красной буквицей в эфир?

И не за то ль, что, слепленный отважно
по Отчему подобью пешеход,
дороге друг я, - и, рассыпав брашна,
она меня в Сочельник приведёт
к заснеженному шведскому порогу? -
Скрипит камнями башен Лунд-чернец
в морозной тьме и посвящает Богу
зажжённых свечек Праздничный венец.

В громадном стылом храме пахнет хвоей,
мерцает в яслях сено Рождества,
и свечек огнеглазье золотое
являет дух живого существа.
Но вдруг средь стыни, - зноем-отголоском, -
настигнет стук стального молотка,
как бы взметнув над гиблым перекрёстком,
в пространстве, ставшем на секунду плоским,
чад гарпии, угар еретика...