степкина забота

____

   У тетки Перфильи, живущей на соседней улице, недавно случилась беда - преставился ее  неотвоеванный от бутылки  брат. Хоронили его всем селом, не закусывая. «Добрый был, - конючила тетка Перфилья, - Ох, батюшки, батюшки!»
   Старая, убеленная годами труда, но по-прежнему прямая, негнущаяся, все с тем же упрямым подбородком, что и много лет назад, она уже давно не покидала своего добровольного заточения. Просиживая дни и ночи за уже повидавшим виды столом, она предавалась печальной тоске одиночества. Слезы, не переставая, катились из ее выцветших глаз, и трудно было поверить, что сестринская любовь может быть такой сильной. Она жалела его, его неудавшуюся жизнь, себя, оставшуюся без его присутствия и участия. Пусть редко, во времена просвета и трезвости, но только он один и мог понять ее избитую душу. Заботливый, мягкий, уступчивый, он как нельзя лучше дополнял ее настырность и несговорчивость. Ни ее муж, ни один из ее детей не могли дать ей того, что дарил ей брат, чувство необходимости ее присутствия, ее покровительства.
   Узнав о его смерти, она долго кричала, почти рыча от невозможности что-то исправить. Холод беспомощности не покидал ее, ноги не слушались, гнулись в коленках наизнанку, сердце выпадало из ритма. В ее памяти возникали картины далекого детства, где он то - спасал ее из воды, то ругал за то, что выбежала среди зимы босиком на двор. Он заботился о ней с чуткостью и нежностью, которые перекрывали все его проступки и недостатки. Жить, зная, что она уже никогда не коснется его мозолистой ладони, подавая ему тридцать рублей на буханку черного, было страшно.
   Где он теперь, неужели вот так просто лежит в холодной земле, окруженный мраком и день и ночь, час за часом теряя человеческий облик? Тетка Перфилья поежилась: то ли от этой мысли, то ли от сквозняков, протянувшихся лентами по всей избе, стало холодно. Как была, в легкой хлопчатой кофточке, выбежала она во двор, щурясь от яркого солнечного света, ослепительного, но холодного, зимнего. Мороз ухватил ее за тонкие пальцы, за дряблые, исхудавшие щеки, и гнал ее прочь, обратно в серую покосившуюся избу. Посреди двора лежали сваленные в кучу поленья;  припорошенные свежим снегом, они скорее напоминали медвежью берлогу посреди тайги. Присев на корточки, тетка Перфилья потянулась вперед, чтобы набрать полную охапку дров. В согнутую в локте руку она положила сначала одно, потом второе, потом третье березовое полено, и, исполненная непонятной радости, пошла к дому. Скрипнула дверь, с треском упали на пол березовые поленья, а сама тетка Перфилья, развернувшись, уже шагала обратно к выходу, снова дотронуться до поленьев, снова прочувствовать то, что показалось ей таким невозможным –  и столь желанным! Какие теплые, словно Степка их в руке подержал! Для меня нагрел, чтоб рук не морозила! Улыбаясь, подпрыгивая на обеих ногах, старая седая женщина скакала вокруг кучи дров, белая, посреди белых сугробов, освещенная белым северным солнцем, словно бы ей только исполнилось  пятнадцать, поднимая руки навстречу небу, хватаясь, за солнечные лучи, как за канаты. А мимо шли деревенские бабы…