Горгулья

Я поднял голову, и был сражен ей насмерть.
Лора Бочарова.
Нотр-Дамская химера.


I
Любимая, так должно было быть всегда:
Смотри, я покорен, смотри, я у ног твоих.
Парижский сочельник. Монмартр под коркой льда.
И мир так спокоен, и ветер предсмертно тих.
Любимая, я так долго не шел к тебе,
Бежал, замирая, пугался своих теней.
Чудовище Эйфеля, выгнув стальной хребет,
Качается в танце, давай потанцуем с ней?
Любимая, вслушайся, воздух горчит, как мёд,
И приторным ромом разлиты огни витрин!
Ты верила, правда? Ты знала – твой час придет!
Смотри, умоляю! Смотри на меня, смотри!

II
Школяру на морозе весело, если чарка с вином в руке.
Школяры распевают песенки на латинском на языке,
Издеваются над прохожими, пьют бордо и заморский ром,
Все румяные и пригожие, но пригожее всех Гийом.
У Гийома карманы с дырами, что твой лучший фламандский сыр,
Будь вы флоринами да ливрами, вы б не сыпались бы из дыр?
Но зато у Гийома волосы вьются шелком, глаза блестят,
И поет он глубоким голосом, и сам дьявол ему не брат!
Только что-то неладно сделалось в ночь сочельника с молодцом...
Он пришел на пирушку с белым и с помертвевшим, как гипс, лицом,
Пил, захлебываясь, бургундское и напиться не мог никак.
И безумное что-то, гуннское, проступало в его чертах.
«Что, Гийом, или дьявол встретился, что за душу-то посулил?»
«Или с девушкою-прелестницей ты в разлуке - и стал не мил?»
«Иль в аду средь великих грешников ты себя же и повстречал?»
Но Гийом не прервал насмешников, пил бургундское и молчал.
И с той ночи школяр как проклятый. Бродит сумрачен, одинок,
И глазами больными, мокрыми смотрит в небо - на водосток
Храма Божьей Пречистой Матери, меж святых и витых колонн.
Вы бы тоже, клянусь вам, спятили, если б знали, что видит он!

III
Хвала тебе, небо. Я все ж возношу хвалу. Хотя ты смеешься и капаешь мне в лицо. А скульптор безумен... Уже перешел к крылу. Он крошит мой камень и режет меня резцом. Хвала тебе, небо. Не сдохла, хотя могла. С ума не сошла. Мой разум остер, как нож. А скульптор безумен. Он сделал мне два крыла. И рожу ужасней всех виденных мною рож. Змеиное тело и каменный лисий мех, крысиные лапы, хвост тигра и гриву льва. Я здесь, я беснуюсь! Ты слышишь мой дикий смех?! Я в камне, я камень, но я до сих пор жива!
Хвала тебе, мастер. Ты сделал меня сильней. Хвала тебе, небо, за кару, за боль, за синь.
Я в камне, я камень – без счета ночей и дней.
Отныне и присно, во веки веков.
Аминь.

IV
Планеты сошли со своих орбит,
Я был раздавлен, я был убит
Взглядом, одним лишь взглядом.
Вот она, вот, на меня глядит,
Бьется в ушах, в голове гудит,
Рвется, плюется ядом.
Горгулья Собора Нотр Дам де Пари,
И голос ее у меня внутри,
Рядом, навечно рядом.
Господи, добрый Господи, дай мне сил,
Дева Мария, смилуйся и спаси,
Взгляд ее цепкий ноги мне подкосил.
Взгляд ее жив и ясен.
Господи, добрый Господи, я в плену,
Верую, боже! Верую и клянусь,
Если не дашь сегодня пойти ко дну,
Буду со всем согласен,
Требы, молитвы, прочая дребедень,
Боже, да я не буду вставать с колен!
...Город Париж крылом укрывает тень,
Смотрит в меня, смеется.
Здесь, у собора, тихо и хорошо.
Снег. Наконец-то легкий снежок пошел.
Мне бы понять, чего я теперь лишен
Волей ее уродства.

V
Камню не дозволено любить. Камню – да. А женщине? Быть может, я и не могу делить с ним ложе, да и то вполне все может быть. А любовь, она как черный яд неприметной змейки африканской. Жжет меня сквозь время и пространство, жжет, когда встречаю этот взгляд. Синеглазый. Это хорошо. Золотоволосый? Слишком пошло. Мне, бывало, подавай роскошных, с волосами, точно черный шелк, варваров неведомой страны, с белым телом, спелыми губами... Только взгляд, он точно синий пламень, словно звон невидимой струны. Я боролась, ржала над собой. Чувства у камней – ухохотаться! Рушились и возникали царства, я была недвижимой, немой... Я ждала. Терпела и ждала. И, похоже, не могу иначе. Камню что? А статуи не плачут, опустив два каменных крыла.

VI
Любимая, рассказать тебе, как я жил?
Я просто сбежал, я просто сошел ума.
Сменялись правители, папы, шуты, пажи,
Потом – наводнение. После него – чума.
Я помню немногое, помню, что я бежал,
Скрываясь от взгляда, который прожег насквозь.
Корабль, который никто здесь не провожал,
И долгие годы врозь, и столетья врозь.
Красотки, уродцы... Созвездия рук и глаз.
Я был с кем угодно, я пробовал все и всех.
И я умирал там – пять сотен проклятых раз,
И слышал над ухом надтреснутый тонкий смех.
Смотри же, любимая, я наконец-то здесь.
Парижский сочельник пахнет дымком костра...
Любимая, вот я. Я твой. Безраздельно. Весь.
Я и не боюсь. Забыл, что такое страх.
Любимая, больно. Пока я могу терпеть,
Но скоро, наверное, буду кричать и выть...
Я камень. Я серый камень. Почти на треть.
Теперь ты, ведь правда, сумеешь меня любить?

25-26.12.11