Хвалы

Х В А Л Ы


книга стихов



Суть человека — слово, суть слова — хвала.
Упанишады


ХВАЛА ВЕСЕННЕЙ СОБАКЕ

Как хорошо весною быть собакой —
дремать и слушать птичью суету,
врага уже не видеть в кошке всякой
и влажным носом чуять красоту…
Глаза прищурить, пьяно развалиться.…
Виляя как бы нехотя хвостом,
припомнить кость, в духмяную землицу
зарытую намедни под кустом…
6. 03. 80 (16–33)



ХВАЛА ЛЕТНЕМУ ДОЖДЮ

Давно уж собирался дождь,
я так устал от духоты.…
Вокруг предчувствием беды
наполнен воздух, жадно рты
все пораскрыли — будто нож
всадили в грудь…
И на душе — такая муть,
и нету писем от тебя,
и неприветливы друзья.…
Куда ни сунься — всё нельзя,
и впереди не виден путь,
и ноет зуб…
Но небо луп глазами, луп
и прослезилось наконец —
удар! прорыв! тоске конец!
Спасибо, небо, молодец!
И вот уже не ноет зуб,
и я запел!
А дождь — он делал что хотел!
И, потной радуясь толпе,
он омывал её вполне,
стекал по мне — по голове,
блаженно таял на спине…
Людской поток редел.…
О — омовенье тел!..
22. 05. 80 (20–01)



ХВАЛА ПРЕДЧУВСТВИЮ

Сидели мы, забыв беду,
а попросту — на суше.
Кричали чайки на лету
 «спасите наши души».
Ничто, казалось бы, вокруг
беды не предвещало,
но где-то напряжённый слух
ловил её начало…
Лежало мёртвое весло,
купальщики редели.…
И неуверенно росло
предчувствие потери.
3. 08. 80 (14–43)



ХВАЛА МЛАДЕНЦУ

Кричит малец, терзается
в слезливом упоении, —
о, как ему не нравится
земное притяжение!
Земли круговращение
так досаждает скоростью
и головокружением.…
Кричит младенец горестно.
К нему уже взросление
взывает с нетерпением —
и лёгкое парение
над будущим мгновением.
Так облака летучие
легки, что и немыслимо,
но не парить, а мучиться
им на роду написано.
Никак нельзя без мужества
подняться над Обыденным, —
они живут в содружестве
с Великим и Невидимым…
О, облака летучие!
Ручонками к вам тянется
земной великомученик —
устал, рыдает, мается.
И мы бы так заплакали
над солнечными пятнами,
но мы забиты клятыми
заплатами и кляпами…
Кричит дитя в забвении,
в слезливом упоении.…
В глазёнках — отражение
небесного движения.
8. 01. 81 (00–59)



ХВАЛА ПАЯЛЬНИКУ

Не жало пчелы, а паяльника медное жало,
не поле цветов, а монтажное поле —
плата стеклотекстолитовая,
где вместо цветов транзисторы треногие,
кузнечиками где резисторы зелёные
и прочая, и прочая (как говорим,
когда нам надо показать многообразье
цветов, животных, всякой мошкары,
людей ли, звёзд, вселенных наконец)…
Я — творец!
Когда паяльника медное
нетерпеливое жало
в янтарь канифоли внедряется,
а канифоль, как полагается, плавится,
необыкновенно лёгкий, сизый такой дымок
дарует моему трепетно чуткому обонянию
необыкновенный,
средневековый такой запах.
Почему, не пойму, почему
я так люблю его, этот запах…
Я собираю, паяю мультивибраторы, триггеры
и прочие двадцатовековые штуки,
а необыкновенный янтарь канифоли,
величественно плавясь
под медным жалом паяльника,
обволакивает меня лёгким таким дымком,
запах которого пьянит…
Почему, не пойму, почему
мне видятся в это время
миражные картины —
гордые лошади в дивно расшитых попонах,
гордые рыцари в тяжёлых непроницаемых доспехах,
гордые дамы в грациозных шляпах с огромными полями,
гордые за;мки на далёких, плывущих в тумане, холмах…
10. 01. 81 (23–58)



ХВАЛА ЖИВОПИСЦАМ

Живописцев чу;дны лики —
немотой отрешены…
Их глаза вдыхают блики
неподкупной вышины.
Нам с неведомой планеты
их вернули небеса,
чтоб из ямы беспросветной
нас тянуть за волоса.
Смотрят круглыми глазами
с болью древней новизны
марсианские земляне,
дети блудные земли…
8. 02. 81 (18–30)



ХВАЛА ЗАХОДЯЩЕМУ СОЛНЦУ

Мы едем с работы на КрАЗ’е,
смеёмся и шутим беспечно,
боясь как бы часом не сглазить
до срока забытую вечность.
Пока что мы в доску простые
и с лёгкой рукою ребята —
чесать языками босыми
способны часами бесплатно…
Но кто-то из нас встрепенётся
и выйдет из образа словно —
прервёт легковесное слово,
поймёт заходящее солнце.
23. 04. 81 (03–07)



ХВАЛА СТАРИКУ, ДЕЛАЮЩЕМУ КАЧЕЛИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

Он очень стар.
Его лицо изборождено морщинами.
Порывы нестареющего ветра
играют редким белым пухом
на его голове.
Он — старик,
хотя в его ясных, как небо, глазах
отражается первозданная простота
этого вечно нестареющего мира.
Старик углублён в работу.
Он предельно серьёзен — так,
будто от его работы
зависит жизнь и смерть:
старик
делает
качели
для детей.
26. 04. 81 (12–39)



ХВАЛА МУРАВЬЮ

Как бойко Вы переступаете
малюсенькими своими лапками-волосками.
Вы бежите куда-то, бежите,
усами водя своими.
До всего Вам есть интерес,
и он для Вас — самый главный.
А я смотрю на Вас сверху
и думаю: зачем это Вам бежать
то вперёд, то обратно
в эдакой страшной спешке,
будто завтра уже умирать
и сегодня — последний день…
Но Вы всё так же бежите,
и даже как будто ещё быстрее.
Но вряд ли Вы можете предполагать,
что ровно через три с половиной секунды
Вас не будет уже совсем,
потому что я щёлкну Вас сверху
кощунственно…
Вас не будет.…
Но куда же исчезнет Ваш бег
и страшная спешка?
Куда?..
26. 04. 81 (13–46)



ХВАЛА ПОЮЩИМ ПШЕКАМ

Из приёмника пшеки поют.…
Ночь зашторила окна уже.…
У меня холостяцкий уют —
ералаш, кавардак, неглиже.
Мы заварим с тобой кофейку,
чтобы глаз до утра не сомкнуть,
и стихами разгоним тоску,
и ухватим летучую суть,
и обсудим всю жизнь наперёд.…
Лишь под утро иссякнем уже —
и увидим всё тот же разброд,
ералаш, кавардак, неглиже…
31. 07. 81 (12–02)



ХВАЛА ЗАДУМЧИВОЙ СОБАКЕ

Собака лежала и думала:
 «А зачем это я лежу и думаю?»
Подошёл человек и увидел собаку,
которая лежит себе и о чём-то там думает.
И человек подумал:
 «А зачем это она лежит и думает?»
На обыкновенной летающей тарелке
прилетели туристы с Марса
и увидели, что на Земле,
как ни в чём не бывало,
лежит себе лохматый биологический объект
;13/6–бис,
а рядом стоит молекулярно-интеллектуальный сгусток
;-ультра-362.…
В результате исследования методом
радиоизотопносинхронного прогнозирования
стало ясно, что вышеозначенные объекты
определённо занимались тем, что «думали»,
как принято говорить на планете Земля.
Непонятно только — ЗАЧЕМ они думали:
тут было над чем поскрежетать
кривошипношатунным логоанализаторам…
А потом подбежали, шурша,
паучки, муравьи и жучки,
подлетели, курлыча, жужжа и чирикая,
журавли, комары и воробушки…
И вдобавок ещё, топоча,
прибежали стада
хоботастых слонов,
антилоп непоседливых,
и зебры — лошади перекрашенные,
и жирафы — каждая как огромный
знак вопросительный,
и много ещё всяких
жужжащих, кричащих,
парно- и непарнокопытных,
и вовсе бескопытных,
но зато крыластых,
но зато клыкастых,
но зато хвостастых
и тэ дэ и тэ пэ,
и тэ пэ и тэ дэ…
И вот такое — представляете? —
огромадное скопище,
величайшее толпище
без конца и без краю
окружило нашу с вами собаку,
что лежит себе, как ни в чём не бывало,
и по-прежнему думает:
 «А зачем это я лежу и думаю?»…
6. 08. 81 (17–45, в поезде)



ХВАЛА ТАНЦУЮЩЕЙ ДЕВОЧКЕ

Лерочке Дыдымовой



Ты порхаешь так свободно
в окруженье хлебосольном
слишком взрослых и дородных,
чинных женщин и мужчин, —
отдаваясь без остатка,
до конца ветрам юдольным,
переняв легко повадку
ввысь распахнутых равнин.
Гости знают всё на свете:
от смятения спасаясь,
говорят о винегрете,
рыбу хвалят — «хороша!»;
гости шутят, не стихая,
и не видят, распыляясь,
что под музыку порхает
их забытая
душа.
3. 01. 82 (01–25)



ХВАЛА МОРЮ, КОТОРОГО Я НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ

Широта без границ!
Высота без границ!
Море с небом сольются
в единый, бескрайний
и вечный простор!
Голубое вокруг
и летит, и искрится,
и струится в прозрачном
солнечном свете, не зная,
где верх, а где низ.
Лёгкий бриз освежит
молодое лицо,
пошалит с волосами
как будто бы нехотя.
Чайка мягко пройдёт,
проскользит вверх и вниз,
влево, вправо…:
так бела и свободна,
что хочется плакать,
кричать и смеяться,
вдыхая всей грудью
воздух лучистый!..
Я, руки раскинув
подобием крыльев
бескрайних, всесильных,
взлечу так легко и спокойно.…
И тихо, чуть слышно
растворюсь в предельно
высоком полёте,
и свежим дыханьем
прольюсь над вселенной!
О, вечность мгновенья!
О, счастье и гибель!..
3. 01. 82 (12–05)



ХВАЛА ЕСТЕСТВУ

Совершенен щенок лопоухий
простотою святой,
беготнёю за пьяною мухой
и башкою пустой.
А любое творенье искусства,
хоть «Джоконда» сама, —
измышления чувства
и потуги ума.
6. 01. 82 (17–16)
ХВАЛА СМЕРТИ
Она в людской скитается толпе,
ко мне спешит и руки простирает…
Ненастными, сырыми вечерами
она напоминает о себе.
Неловко запахнувшись темнотой,
она приходит скромницей под окна,
грустит по мне и под дождями мокнет,
чтоб только пригласили на постой.
Она не сомневается, что я
впущу её когда-нибудь, согрею,
женою назову своею
и растворюсь в потоке бытия…
15. 01. 82 (09–40)



ХВАЛА НОЧНОМУ АВТОБУСУ

Вдруг ночью в автобусе
огни, пролетающие за окном,
показались мне огнями
совсем незнакомого города.
А потом… мирным стадом
дрессированных комет,
а потом… огоньками фантастических
фосфоресцирующих рыб
на дне океана
под немыслимой толщей воды…
Эти пролетающие в темноте огни
могли быть чем угодно —
и тем,
и другим,
и третьим
в совершенно равной степени.
Я был здесь — не при чём.
Я был в стороне.
И вдруг закралось подозренье —
а есть ли я вообще?..
18. 01. 82 (00–20)



ХВАЛА СИРОТЛИВОЙ СОБАЧКЕ

Недавно был дождь, и без мыслей
я шёл с головой непокрытой,
не видя дождя самого.
А мимо зонты проплывали,
людей прикрывая надёжно
от чахлых и сирых забот.
Дома, словно горные кручи,
слегка надо мной усмехались,
поняв превосходство своё.
И так, будто в горном ущелье,
я шёл по дороге стеклянной
и видел миры сквозь неё.
Всё было тягуче и сонно.…
Но вдруг оживилась картина
из-за детали одной:
вконец отсыревшая собачонка
искала с людьми контакта,
заглядывая им в глаза.
А люди, зонтами прикрывшись,
глухие, немые, слепые,
куда-то всё шли и шли…
3. 05. 82 (12–28)



ХВАЛА ЛЮДСКОМУ БРАТСТВУ

Александру Дыдымову


Помнишь, как-то пешкодралом
по жаре и по дороге
шли мы, способом престарым
поминая чёрта с богом.
Мимо нас, вконец уставших,
возмущая перепонки,
пролетали, нос задравши,
 «москвичи» и «жигулёнки».
Было нам обидно малость —
мы же так голосовали,
что аж руки отнимались
и в глазах круги плясали.
Видно, зря мы так просили
обладателей богатства.…
Где ж оно, любви всесилье?
Где ж оно, людское братство?..
13. 05. 82 (23–31)



ХВАЛА ХОЛОСТЯЦКОМУ ЧУТЬЮ


Мой холостяцкий нюх почуял радость
для полуфабрикатного желудка,
когда я шёл, проголодавшись малость,
а коль точней — проголодавшись жутко.
Я шёл не помышляющий о песне,
а из окна, открытого немножко,
выпархивал поистине чудесный,
волшебный запах жареной картошки.
Тому, кто жить привык в быту семейном,
нельзя чутьём собачьим похвалиться
и не посмеет он благоговейно
какой-нибудь картошке поклониться.
Пред этим запахом, коль дело кстати,
я на колени упаду, не струшу, —
я так истерзан килькою в томате,
что этот запах мне врачует душу.
Мне все друзья твердят по-доброму, без лести —
скорей женись и будешь сыт по горло!..
Но ведь тогда умрёт, изголодавшись, песня,
и замурлычет жизнь внутриутробно…
15. 05. 82 (17–55)



ХВАЛА МОЛЧАНИЮ

Молчанье сладостно, когда
поймёшь его значенье,
когда в немых зрачках взойдёт
подспудное свеченье.
И хлопья белой суеты
под взглядом распадутся,
и света зимнего лучи
безжизненно прольются.
И станут проще и верней
слепых предметов лица.
Вздохнёт задумчиво душа,
и утро совершится.
И веки вздрогнут. Скрипнет дверь.
И закричит синица.
18. 09. 82 (13–40)



ХВАЛА ДЕРЕВУ–I

Я стихи не люблю писать:
привилегия поэтической мысли —
обязательно смысл искать
там, где есть и где нету смысла.
Это как заколдованный круг —
всяк свой пряник грызёт устало
то за раскорячившийся недуг,
то за рифмочек переливчатых усладу…
А ведь дерево — хоть с листвой, хоть без —
просто дерево,
сколько его ни анализируй…
7. 10. 82 (12–14)



ХВАЛА ОПУСТОШЕНИЮ

Я пуст.
Я совершенно пуст.
И мне нечего вам сказать.
То есть совершенно нечего.
Мне не холодно и не жарко.
Жалко…
Я — пуст.
Ну и пусть.
Я не чувствую себя подневольным.
И вольным тоже.
Негоже.
Я — пуст.
А может, я просто хруст,
хруст продиранья скрозь куст,
сквозь придорожный куст…
А может, я — Пруст,
облачённый в печаль
али грусть.
Эдакий хмырь,
али хлюст…
Пуст.
Пусть.
28. 10. 82 (09–25)



ХВАЛА ДАЛЬНИМ ПОЕЗДАМ

Ведь это счастье — в дальних поездах
качать своё обыденное тело,
слегка мечтать о будущих трудах,
слегка вздыхать о том, что отлетело;
выпрыгивать глазами из окна
туда, где звёзд игольчатые чащи,
где долго и внимательно луна
глядит на мир, сквозь черноту летящий.
Её неколебимо ровный свет
тебе напомнит о заботах вечных,
что скоро всё равно сойдёт на нет
твоя дорожная беспечность…
Ну а пока лети, качайся и глотай
колючий воздух чуть не до захлёба —
всего себя неведенью отдай
и небесам, глядящим звездолобо!
24. 11. 82 (01–30)



ХВАЛА ТВОРЧЕСКОМУ УДОВЛЕТВОРЕНИЮ

О, блаженное состояние творческого удовлетворения!..
Счастье — изнурённо брести ночным городом.…
Наконец ты закуриваешь свою последнюю сигарету
и слышишь внутри собственный голос:
 «Как приятно вдохнуть дым сигареты,
зная, что она последняя… как жизнь…
Тебе не познать большего счастья».…
Покойность марафонца, завершившего дистанцию (42км 195м).…
Удовлетворе-е-е-ение.…
Как приятно гудят… сладостно стонут ноги.…
Дыхание… Глубже дыши.… И не торопясь.…
А голова? Где голова?…
О-о-о-о-о-о-о-о.… Она парит уже где-то сама по себе…
И наконец бултых-х-х-х-хнулась в пр-ростр-р-ранст-тво.…
Шмякс!.. И вот ты уже видишь, как от неё расходятся круги,
всё дальше и дальше, до самого конца.…
Ночь тиха и ясна до самой бесконечности.…
ВСЁ подвластно тебе сейчас.…
ВСЁ ты можешь объяснить в двух словах
с неприхотливой, еле заметной полуулыбкой гения на устах.…
Ещё немного и окончится твой вечерний моцион художника.…
И вот уже летит в настороженные придорожные кусты
окурок, блаженный от прикосновения твоей такой усталой,
но от этого ещё более прозрачной полуулыбки.…
Счастливец! Тебя ждут вечерний чай,
неторопливая эклога Вергилия
и крылатое парение сна-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.…
6. 02. 83 (21–35)



ХВАЛА ДЕРЕВУ–II

Мне все дают обещания:
один обещает дружбу,
другой — счастье,
третий — с долгами расквитаться,
четвёртый — напечатать книгу моих стихов,
пятый — и вовсе — мир переделать,
одна пообещала даже свою любовь,
а кто-то обещал ничего больше не обещать.…
Все карманы мои
переполнены обещаниями.
Я навьючен обещаниями
как старый, опытный верблюд.
Взгляд мой рассеян.
Поступь моя тяжела.
Время от времени
я освобождаюсь от обещаний,
которые уже не помещаются
в истрёпанных карманах
и на скрюченных плечах, —
раскладываю их угловатые, кубические тела
в своей комнатке.
Они заняли собой все свободные места —
негде шагу ступить.
К тому же они непрерывно разрастаются вверх и вширь,
обещая заполнить собой последние кубосантиметры.
Что бы я ни делал,
всё время натыкаюсь
на какое-нибудь обещание.
Они хотят выжить меня
из моей каморки.
Заговор обещаний.
Они никому не нужны.
Их никто не берёт.
Всем они в тягость.
Их нельзя никому подбросить —
могут привлечь к ответственности.
Они огромны и нетранспортабельны —
никакой мусоровоз не сможет их увезти.
Как бедный крестьянин
после реформы 861-го года,
я стою на одной ноге между ними…
А за окном — дерево:
вот уж кто не даёт никаких обещаний,
а просто — растёт…
24. 11. 83 (00–11)



ХВАЛА КРИВОЙ ДОРОЖКЕ

Замшелые коряги,
трясины, рвы и пни,
препоны, передряги —
распни,
распни,
распни!
Конечно, ломит кости,
стенают струны жил!..
О том, что это просто,
я разве говорил?
И крохотные нервы
тонюсенько пищат —
хозяина, наверно,
нещадно костерят.
Но ты не сам ли выбрал
окольную тропу —
задорную, заборную,
корявую строку?!
… Ну а в сторонке — рядом,
соблазнами дразня,
проходит автострада —
удобна и ровна…
24. 09. 84 (21–10)



ХВАЛА БЫЛОЙ ЛЮБОВИ


1

В тебе что-то было от ведьмы.…
Успеть бы
тебя разгадать бы до смерти,
где черти
чертёжик плаксивый начертят
и сгинут,
чтобы настигнуть
где-нибудь на другом конце света
столь же чумазого тугодума
угрюмого.
И с приветом.
Столь же поздно прозревающего прозренье.
И пропарить, проварить в смердящей купели
до околенья.…
Но прежде елейный
дискант его услышать заупокойный —
ах-ах, я прозрел, я понял!..


2

Но где теперь твоя чернокнижница,
черноочница,
твоих подозрений-прозрений
теперь уже навсегда заочница?..
Хочется.…
Что тебе теперь хочется?!
Теперь тебе пишется,
и лиричится,
и пророчится,
тиражириться с жиру хочется,
чтобы звали не подзаборною оплеухой —
Андрюхой,
а как положено — по имени-отчеству.…


3

Но всё же
где-то под кожей
(от ветров уж гусино-пупырчатой)
пузы;рится,
ширится,
обрастает чёрта-с-два-объяснимыми
катаклизмами,
икс-игрек-зетами,
сюжетами
(сии не расковырены ещё маститыми поэтами) —
ЭТО! —
оно самое — ведьмино,
сонно-тягуче-медленное,
жилы тянущее на струны лирные —
НАДличные и НАДмирные.…
ЭТО!.. ЭТО!..
Сиро оно и раздето,
ценою куплета
вздёргивающее на дыбе
(волосики дыбом!),
зраки раззявливает,
лобики сократовские — с хрустом! —
раскалывает.…
Тут уж пудовыми Джойсом и Прустом
не прикроисси.…
Иже еси на небеси.…


4

В тебе что-то было от ведьмы.…
Успеть бы.…
Глаз твоих тайных раскосина
косит меня
день ото дня
под самый под корень. Под самый
с усами
саморекламный пиитический лик,
который — почти что старик,
под самый благообразный.…
Но внутри ведь он — разный.
А в общем — по-детски болезный,
проказный.…
А в общем-то — бесполезный.…
А нутро — искорёжена
рожа! —
топорщится, пыжится, бычится
под кожей:
ей — НЕ — лиричится.
Ей — НЕможется —
рожице,
роженице,
чёрных уродцев скукоженных,
НЕухоженных
из чрева чернонебного,
НЕпотребного,
НЕугодного
рождающей.
Чрево се — место лобное,
на коем звёздами четвертовано
тело моё, а по сути — кладбище
некогда страждущих
чаяний,
юношеских отчаяний,
маний, хотений, мечтаний,
клокотаний.…
Местами
оставлены сии на пропитание —
жалкие крохи.
Вздохи.
Жилеточные слёзы.
Остальное —
угрозы.
угрозы.
угрозы.…
22. 12. 84 (16–30)




ХВАЛА ПОЭЗИИ

Поэзия — драная кошка.
Львица,
тигрица,
а точнее, пантера.
Зевесова Гера,
бездны гетера.
Невообразимо замешанная окрошка —
на нелепостях, грёзах,
на убийственно обыденной прозе,
на кровавой работе,
на боли и рвоте,
на доле
и дали,
на воле
и удали,
на жизни и смерти,
на штиле и ветре,
а не на метре…
Поэзия — Клеопатра,
она же — царица Тамара,
лишь ценою жизни любовь дарящая.
Ежели нынче притворяется спящей,
то — сполна — взъярится завтра….
Коварная и манящая,
мудрая и наивная,
уродливая и красивая,
застенчивая и спесивая…
Чуть коснись её —
раздвоится, растрои;тся,
развоплотится —
во вздох эфемерный,
в плеч пожиманье,
а то и вовсе растворится
в воздухе и в сознанье…
Она — ЕСТЬ — наверное!
Скучно ей жить без соперников
и соперниц.
И однажды — слетев
с дрожащих ветвей дерев,
с кошачьих мягких шагов,
с наивных старческих снов,
с личика
девочки,
с глазёнок её, раскрытых широко,
как холодным снежком,
смешком —
ударит! — в сытые сонные рожи,
подкожный жир застоявшийся растревожит,
раскроит ледяную глыбину мороза,
окрылит бытом обезноженную прозу,
из каменных бельм статуй сухощёких
выжмет натуральные — хоть и скупые — слёзы,
затребует вздохи,
ахи и охи,
пусть мало, пусть крохи….
Но вдохнёт свой неплесневеющий дух
глухой и трухлявой эпохе…
26. 12. 84 (01–32)



ХВАЛА ЛЕТУЧЕЙ КЕЛЬЕ ПОЭТА

Будь проще всяк сюда входящий,
не морщь свой носик или нос,
не восклицай — «ах ты, пропащий,
куда же чёрт тебя занёс!»…
Да, здесь, в нетопленной времянке
вам льстить не будет красота.
Здесь — лёд на окнах спозаранку
и пар струится изо рта.
И хлам здесь нелицеприятный,
прокурен воздух на века…
Бумаг, исчёрканных азартно,
вокруг большие вороха.
Здесь, будто в корабельной рубке,
стихи, как лоции, читай.
Хозяин вам раскурит трубку,
предложит водку или чай.
И, может быть, сквозь клубы дыма,
что зыбки в мареве стихов,
покажется таким любимым
вам нелюдимый этот кров,
таким уютным — в безразличье
к тому, что просят телеса…
Хозяин здесь, забыв приличья,
судьбы врачует голоса.
И скоро, сердцем согреваясь,
душой вдыхая жаркий стих,
услышите, как вдруг над вами
крыло судьбы прошелестит.
Судьба… бурлацкая судьбина,
корявый посох и сума…
Легко легла ладонь долины,
и три дороги — вот судьба.
Пойти — налево ли, направо,
иль, может, сразу напрямик,
где так томит, манит отрадный
в тумане зыбкий материк?..
Вперёд — безумно, беспробудно
и беспардонно — только так!
Пусть будет сердце бесприютно
и пусть, кряхтя, трещит костяк!
Шальное счастье — наши души
сгорят, когда под стон стихий
взлетим на корабле воздушном,
читая лоции-стихи!..
29. 12. 84 (01–52)



ХВАЛА БЕСПРЕДМЕТНОСТИ

Предметность глаголет устами
предметов, очерченных чётко.
Но нет никаких очертаний
тончайшим сюжетам скольженья,
зыбучим пескам ощущенья,
до срока — укромным и кротким…
За грубую работорговлю
той — будто бы и не живущей,
не ждущей ни роли, ни кровли,
бесправной и неимущей —
неуловимостью бедной
мы платим душой, а не кровью
бледной…
Бесплотной душою скользящей,
не знавшей предметности вящей…
25. 01. 85 (01–08)



ХВАЛА СОСУЛЬКАМ

Стройно и молодцевато,
будто новобранцы, в ряд, —
глянь! — сосульки-экспонаты,
как на выставке, висят.
8. 02. 85 (08–20)



ХВАЛА СНОВИДЕНЧЕСКИМ ВЕРОЯТИЯМ

Самому себе присниться
с потрохами и со всей
заржавелой амуницией,
и с потрёпанной амбицией,
и с авоськой в том числе.
Самому себе присниться,
подивиться — боже мой,
это что, как говорится,
залетела к нам за птица,
да ещё с пустой сумой?!
Самому себе присниться
с целым ворохом друзей,
с дивных женщин вереницей,
что желают поделиться
и любовью в том числе.
Самому себе присниться
в обездоленной глуши,
где бездомность бледнолицей
и охрипшею синицей
так и свищет из души.
9. 02. 85 (15–56)



ХВАЛА СОЛОВЬЮ

Я выхожу из рощи
сосновой на дорогу,
мне леший вслед хохочет:
не верите? — ей-богу!
Хотя ведь то, быть может,
они — грачи! — быть может,
так каркают безбожно,
что прямо вон из кожи!
Но сквозь чернющий хохот
я чувствую спиною
тирликанье лихое,
оно во мне, со мною,
оно ласкает душу….
То — карканья не слушая,
грачиных стай сильней —
тюрлю;-тюрлю;ли-лю;кает
пичуга соловей!
31. 05. 85 (22–26)



ХВАЛА ТЕЛЁНКУ

Телёнок дрыгает ушами
и машет кисточкой хвоста.
И мошкара ему мешает,
и лезет — наглая! — в глаза.
Но огорчаться нет резона:
поляна солнцем залита,
и птички — надо же! — трезвонят,
и травка — надо ж! — зелена.
Телёнок рад теплу и свету —
назло зудящему врагу:
ха-ха — в гробу видал он эту
занудливую мошкару!
Я, в электричке душной маясь,
летел в докучную Москву,
и, увидав его, признаюсь,
я позавидовал ему…
9. 07. 85 (20–30)



ХВАЛА ФОТОСИНТЕЗУ

Фотосинтез торжествует,
зелень — глянь-ка — так и прёт!
Ты на тропочку лесную
выходи, честной народ!
Ты разинь глаза и уши,
навостри незрячий нос —
зри скорей, вдыхай и слушай
воздух сосен и берёз.
Только скинешь спесь и хвори
и тряпьё недужных драк,
и тогда узришь ты вскоре
молодой природы зрак!
9. 07. 85 (21–19)



ХВАЛА ОКНУ

Это величайшее изобретение — окно! —
наравне с колесом, наравне с кино.
До поры до времени оно
тихо и таинственно затворено.
Бродят в нём до времени
тени безнадзорные, ночи, дни,
блики, взоры долгие — все они
ожиданью ожидания сродни.
Дремлют в нём тревожно спиральные миры —
от простого атома и до чёрной дыры,
бредят неразборчиво до поры
в предчувствии фантасмагорической игры.
Но однажды бледно дремлющий оконный вид
утробная судорога исказит —
влепится с воплем ослепительнейший метеорит
в толпище запылившихся ожиданий и обид!
И перепончатокрылая муха
над заоконным проснувшимся ухом,
будоража болезненно дремлющий быт,
истошно и всепобеждающе завопит!
3. 09. 85 (15–53)



ХВАЛА ОХРИПШЕМУ ПЕТУХУ

Сипит простуженный петух —
спешит до изнуренья
он воплотить, презрев недуг,
своё предназначенье.
30. 09. 85 (18–58)



ХВАЛА НЕСУЕТНОМУ СЛОНЯНИЮ ПО УЛИЦАМ

Я, признаться, давно не слонялся по улицам
без рябой суеты в залежалых мозгах,
я почти разучился дивиться и жмуриться
на осеннее солнышко в небесах.
Я давно не смотрел без бумажного умысла
на простые деревья и ясных детей,
на неспешные дворики, бледные лужицы,
на печальных собак и бродячих людей.
Мне сегодня покойно и просто без ереси,
мне понятен и мил окружающий быт.
Я устал горлопанить, молить, ерепениться,
убеждать, ненавидеть и даже любить!
Я брожу просто так — без надзора, без повода,
ничего не хочу, никого не учу….
Забирай меня, Господи, ешь меня поедом —
я сегодня по всем векселям заплачу.
2. 10. 85 (19–37)



ХВАЛА ОСЕНИ

Полуопавшие прозрачные деревья
на неподвижном фоне небосклона,
где высоко свободная неслась
совсем одна неведомая птица….
Отчётливые — как никогда — деревья,
как никогда — непонятного цвета — небо….
Просторно. Тихо. И светло.
Обидно почему-то.
Всё — непонятно.
Но здесь и не требуется пониманья.
Ведь здесь ВСЁ — вот оно — смотри —
полуопавшие прозрачные деревья
и светлый — раскрытый настежь — бездонный небосклон.
И горестно как будто.
Откуда
это прохладное счастье на грани рыданья?..
28. 10. 85 (19–33)



ХВАЛА ЖИЗНИ САМОЙ ПО СЕБЕ

Хоть я жизнью всерьёз озадачен,
не молюсь колченогой судьбе.
Пусть я вдруг засмеюсь иль заплачу, —
жизнь прекрасна сама по себе.
Вдруг увижу глаза кошачьи,
что выглядывают из-за угла,
и пойму — мир устроен иначе,
чем нотариуса дела.
Посмотрю на галактику дерева —
в нём творится великая жизнь,
и в ветвях его истины древние
без терзающих нас укоризн.
Безграничной и тёмной ночью
взгляну изумлённо я
в женщины долгие очи —
и задохнусь от волнения…
Это неизбывно, неодолимо,
неутолимо — в неприхотливейшей ворожбе….
Удивиться необходимо, —
жизнь прекрасна сама по себе!
28. 10. 85 (20–50)



ХВАЛА ДАВНЕМУ ДРУГУ

Александру Дыдымову


А душа-то, видать, устаёт
от морочного одиночества,
от мифических горних высот
и от собственного высочества.
Я, как тот старовер Аввакум,
многотонные взял обязательства…
Я их всё-таки сволоку,
но — нужны доказательства.
Иногда выпадает нужда
убедиться в незряшности
вероподданного труда —
ради мизерной нашей радости.
Если счастье или недуг
вдруг на веру мою позарятся,
наплевать, ибо рядом — друг:
уповаю на друга здравие.
30. 10. 85 (20–30)



ХВАЛА ОСЕННЕМУ СОЛНЫШКУ

Редкое осеннее солнышко
небосвод осенило робко.
Ловлю мгновение:
сижу под солнышком — греюсь.
Вот так и сидел бы вечно,
как старый, плешивый кот…
2. 11. 85 (11–05)



ХВАЛА УСОПШЕМУ ДРУГУ

Светлой Памяти Серёжи Гаглоева


Был друг у меня — бесшабашный, весёлый,
Дон-Кихот, какого не видел свет,
он в Есенина был безнадёжно влюблённый,
а по профессии — надо ж! — товаровед.
Кренделя отчебучивал друже — дай боже!
Про таких говорят — «без царя в голове»…
Он смеяться умел до икоты, до дрожи —
и другим точно так же смеяться велел.
Так и вижу его добродушнейший при;щур
и улыбку, зубастей которой нет.…
А душа его — многих и проще и чище —
излучала наивный улыбчивый свет.
Он, признаться, был увалень неуклюжий,
неуклюжие вирши друзьям посвящал.…
Не любил чистоплюев и умников дюжих
и восторженно детские книжки читал.
Развесёлый был друг у меня однажды
по профессии странной — товаровед,
с головою лихой и нутром непродажным…
Друг — был.
Друга — нет.
10. 11. 85 (22–52)



ХВАЛА ЧАЮ

Дымящийся — как котёл адовый,
клубящийся — как вулкан,
смуглым — ядрённейшим — взглядом
исподлобья глядит — стакан!
Что чай — крутой и крепкий — по-русски,
что — крутой и крепкий — русский народ:
опрокинешь в утробу, — и в разум и в чувство
он тебе — враз! — дорогу пробьёт!
Мы ль не русские, мы ль не братья?!
Обжигаемся — горячо!
Душу вывернем наизнанку — нате!
К плечу — крутое — сдвинем плечо!
Друзьям и врагам крутей кипятище
крепость самоварная — разливай!
Мы — на шарике, чай, не в Мытищах,
знаем — пекло, не знаем — рай.
Почернее давай, покрепче —
испоконный, исконный — чай:
выжигай в нас покатые речи,
уличай, обличай, серчай!
Шпарь! Буди в нас нутря;ный,
извечный — бодрящий — дух:
чтоб смотрели мы гордо и прямо!..
На лбах испарина — ухх!..
16. 11. 85 (10–46)



ХВАЛА БЕЛООМУТСКИМ КОМАРАМ

В Белоомуте-посёлке
комары — ну просто жуть!
Зубоскальные, як волки, —
искусають, изомнуть.
Вечерочком, по старинке,
бродят пары вдоль Оки,
из-за страсти комариной
им обняться не с руки.
Вместо трепетных признаний
хлещут ветками они —
парень девку, девка парня
в знак согласья и любви.
Всю любовную истому
исхлестают впопыхах —
возвращаются до дому
аж в лиловых синяках!..
19. 11. 85 (21–52)



ХВАЛА ШКОЛЬНОМУ ДРУГУ

Вячеславу Чернонёбову


Ты помнишь нашу парту, помнишь, Славка?
На ней стихи строчили мы взахлёб.
Мы в лоб любили резать правду-матку
и тем учителей вгоняли в гроб.
Союз наш в классе был как «Окна РОСТА»,
хоть и являл причину для потех:
я в нашем классе был всех ниже ростом,
а ты был — надо ж! — ростом выше всех.
Но в этом, знать, была своя потреба
у чёртовой индейки у судьбы:
полнебом я владел и ты — полнебом
во имя поэтической гульбы.
Мы были беззаботны, безобидны,
но невзлюбили нас учителя,
ведь мы ходить по струнке не любили,
ведь бурь стихия нас к себе звала.
… Живу уже иною жизнью вроде,
но, знаешь, до сих пор твоя строка —
 «А ветер бил меня по морде!» —
меня наотмашь бьёт, наверняка!..
24. 12. 85 (22–28)



ХВАЛА МАМИНЫМ НОСКАМ

Чтоб я от бездомной тоски
совсем не дошёл до точки,
мне мама связала носки —
пушистенькие носочки.
Милее любых обнов,
искренней всех междометий,
теплей самых нежных слов
носки молчаливые эти.
Развеют душевную голь,
согреют от шума и гама,
снимут любую боль
носки, что связала мама.
25. 12. 85 (22–15)



ХВАЛА ДОЛГОТЕРПЕНИЮ ЖЕНАТОГО МУЖИКА

Семейный быт. Прелестная картина —
шкворчит, урчит чегой-то на плите,
жена в переднике, а муж, вздыхая длинно,
прослушивает скрежет в животе.
Сей муж — философ. В кресле полулёжа,
он озирает мудро потолок —
глядит на муху, что зудит безбожно,
и мысленно бросает ей упрёк
в том, что его сбивает с панталыку,
из-за неё одной расстройство в животе,
извилины, как лютики, поникли
и лезут мысли в голову не те.
К тому ж из кухни трепетно крадётся
тревожный дух надежды и мечты,
влезает в нос, в пустом желудке бьётся
до умопомрачения почти…
Но муж глядит с готическим терпеньем
на мухи упоительный полёт.…
С подобным мужеством подобные мученья
не всякий холостяк переживёт.
31. 12. 85 (15–28)



ХВАЛА ДРУГУ-МАРИМАНУ

Юрию Панину


Запропал ты, Юрка Панин,
в океанах и морях.…
А меня, ты знаешь, память
бьёт с размаху чуть не в пах.
Хоть, конечно, Юрка Панин,
духов прочих окромя,
дух морей и океанов,
знаю, любишь ты не зря.
Ведь и сам я, грешным делом,
грезил тою же стезёй,
и в моих мозгах шумел он —
океанский ветер злой!
Но судьба нас раскидала.…
Разбежались не на час:
ты — на север, к Ленинграду,
я — на Северный Кавказ.
Объявись же, Юрка Панин,
несмотря на все моря!
Святы в нас — любовь и память.
А всё прочее — мура.
5. 01. 86 (12–38)



ХВАЛА БЕЗЗАЩИТНЫМ РОМАШКАМ

Ромашки на песке,
две крохотные — рядом.
На них не наступил,
они уже и рады.
Колеблются — легки —
под ветерком весёлым
у маленькой реки
под боком невысоким.
А мимо дураки
идут без проволочки,
не видя лепестки,
точнее — лепесточки.
Швыряют дураки
окурки и плевочки…
Моргают от обид
реснички-лепесточки.
Дошли, видать, до точки —
невзрачны и дики…
А маменькины дочки
и папины сынки,
что в «адидасах» прочных
туда-сюда снуют,
того гляди, растопчут,
того гляди, сомнут…
15. 01. 86 (20–46)



ХВАЛА ПРОСТЫМ РАДОСТЯМ ЖИЗНИ

Любуюсь отчей стороной
и головой склоняюсь дряхлой
перед обшарпанной стеной
и подворотней чахлой.
Мне чудится, что я старик,
вкусивший все печали.
Я в дали чу;дные проник
бессонными ночами.
И потому теперь по гроб
мне многого не надо:
лишь дом, жену — смотрела чтоб
в глаза мне долгим взглядом.
Чтобы ленивый пёс Барбос
дремал бы у крылечка,
ну и, конечно, кошка — чтоб
с котятами на печке.
Чтоб в доме голосом былым
скрипели половицы…
Неброским радостям земным
спешу я поклониться.
24. 01. 86 (12–30)



ХВАЛА РУССКОЙ ДОЛЕ

Это тяжкая работа:
в жажде выискать зерно —
до беспамятства, до рвоты
выворачивать нутро.
Ты под солнышком горючим
распластай его рыча,
и скобли его, и мучай,
корчась в роли палача.
Если ж в тайное оконце
червь неверия вползёт,
то в лицо, как из колодца,
мраком стылым шибанёт!
Снова прежняя морока.…
Вот и новые долги
изведут мозги до срока:
не видать — опять — ни зги…
В суете поднаторели.…
Неужели нюх протух?!
Видно, только в чёрном теле
не зачахнет русский дух.
Неужели мышья доля
наши души замела.…
Наша доля: воля, поле,
небо, — чёрная земля.
27. 01. 86 (22–36)



ХВАЛА ПРОЗРЕВШЕМУ

Кто бы что ни говорил,
суть не в теме — в телепатии,
в прозревании глубин
и в презрении к апатии.
Кто бы что ни говорил,
коль ты рыл до одурения,
до исходного прозрения, —
ты уже не гамадрил…
28. 01. 86 (09–23)



ХВАЛА ДУШЕ, А НЕ ЛИЦУ

О, как она была страшна!
В ней что-то и от ведьмы было.…
Но сокровенная душа,
дрожа, уже почти любила…
С её лица воды не пить…
Тоска в ней мышкой затаилась,
когтями в душу ей вцепилась….
Но нечем душу утолить…
29. 01. 86 (17–53)



ХВАЛА БЕЛОМУ НА БЕЛОМ

Белый голубь на белом снегу.…
Я увидел его на бегу.
Но с тех пор я забыть не могу
эту белую магию слов.
Их скрывает незримый покров
из глубоких, таинственных снов.
Эту круглую магию слов
обхожу я в себе, стерегу…
Отчего, почему — не пойму —
утолить я уже не смогу
этих звуков светлейшую тьму:
белый голубь на белом снегу…
белый голубь на белом снегу…
13. 02. 86 (07–24)



ХВАЛА ВЕСНЕ-I

Мокрый автобус по слякотной улице катит,
в бликах лучистых триоли капели поют,
снег затаился обиженно тяжкими островками,
в воздухе банно парит беспардоннейшей юности зуд.
Мокрый «Икарус», потея, мучительно тащит
в окна вонзившийся оторопелый народ.…
Ах ты, мороз бледнолицый, ах ты, пропащий,
ах ты, юродивый, ах ты, парящий, ах ты, урод!..
Бродит мальчишка без шапки, распахнутый настежь
(бродит задумчивость вешняя, вышняя по лицу),
что-то бормочет он — то ли от нежности, то ли от счастья, —
весь разлохмачен, как птичье гнездо, а в глазах — по скворцу!
Эй, стихотворец, — слоняйся, влюбляйся, печалься!
Нынче предъявлен броженью удобный предлог.
Жадно деревья свои растопырили пальцы,
в мокром автобусе к окнам прилеплен народ!
19. 02. 86 (15–33)



ХВАЛА ВЕСНЕ-II

Снегов статут
разъяв, снуют,
текут ручьи
ничьи, ничьи!
В их галдеже
почти уже —
чу! — стих
иных
начал!..
Ничья весна,
она со сна —
пока слепа,
слегка скупа
пока легка
её стопа:
и ни к чему,
и ни к кому,
а просто так.…
И всяк пустяк —
как знак,
и — ах,
и — взмах
ресниц
цариц-девиц…
Весна!
Она со сна
слегка слепа,
слаба слегка.…
А ты — с тоски
её руки
коснись щекой…
Блажен покой —
не вековой,
а вот какой —
такой-сякой:
летит, летит благой покой,
парит льняной и голубой
весной — огульною такой,
полулегальной и нагой!
Весна
со сна
слепа,
слаба…
Её рука
пока
бледна,
уже
нежна…
ещё
влажна,
уже
блажна…
зачем
нужна,
кому
нужна,
какого надо ей рожна?!
От дум и драм
моим плечам
скучать наскучило
у случая в уключинах!
И потому я не шучу,
и потому я не шепчу —
кричу! — лучу,
кричу! — ручью:
я отвинчу,
сиречь,
от плеч
глазастый шар
земной
и в дар
его я дам —
ручьям,
ручьям,
ручьям!!!
2. 03. 86 (16–54)



ХВАЛА КОТУ-ПОЛИГЛОТУ

У меня поселился и славно живёт,
грациознее лани и льва самого,
обаятельный бешено кот-полиглот,
уморительный раб живота своего.
Он ленивей ленивца, не прочь подремать,
и лукавей лисицы бывает подчас.
Отобедав, он прыгает на кровать.
Ляжет и смотрит сквозь щёлочки глаз.
От ушей до подушечек лап, от хвоста до усов,
всем своим естеством он — великий актёр:
он плетёт пантомиму, он играет без слов —
им владеет минор, им владеет мажор,
то Нерон и Сенека, а то — Гумилёв.
Он — исчадие ада; вздох притаив,
в нём пружиною сжатой заснул Азраил.…
То он горд — а то льстив, то ленив — то ретив,
то шкодлив — то велик, то несносен — то мил.
Он, капризный изгиб, Клеопатры овал
повторяя, проснулся и выгнулся в рост,
и опять растянулся в истоме — пропал.…
И чуткою змейкой подрагивал хвост…
8. 03. 86 (10–52)



ХВАЛА ТАЙНЕ МИРОЗДАНИЯ

Здесь, на южном небосклоне,
звёздный хор сведёт с ума.…
Если тайну я не понял,
то на что мне жизнь моя?
Смысл глубинных полифоний.…
Как давно меня хорал
на древнейшем небосклоне
многотрубно отпевал?
Был иль не был я? — Наверно,
где-то — всё-таки! — я был:
в глубине бродил безмерной,
где космическая пыль…
О себе не знал, не ведал,
раздирая неба тьму.…
Впрочем, каюсь: что я? где я? —
и поныне не пойму.
11. 03. 86 (22–06)



ХВАЛА ЛАЗЕРНОМУ ЛУЧУ ТВОРЕНИЯ

Прямота — не фунт изюма…
Апология таланта —
в тяжкой, чуть не до безумья,
методичности педанта.
Если б не был Дант педантом,
не до «Ада» было б Данту —
и лучом наверняка
не пронзил бы он века.
Выжиганье суеты,
выжиманье сил и соков —
концентрация судьбы
в миром выстраданный фокус.
19. 03. 86 (18–52)



ХВАЛА АРЛЕКИНУ

 акростих


В некотором царстве-государстве
Арлекин усталый обретался:
С давних пор он ненавидел барство
И запанибратства не терпел.
Люди же твердили: пой и смейся,
И ласкай нас шутовскою лестью,
Юморком беззубым разоденься, —
Береди наш быт, но знай предел…
Он на это горько улыбнулся,
Головой тряхнул, перевернулся,
Да побегал на руках — споткнулся:
А увидел ноги — без голов.…
Надо бы рыдать, а он смеялся,
Он запеть — и то не погнушался, —
Веселил всё царство-государство —
Упреждал брожение умов.
19. 03. 86 (23–27)



ХВАЛА СОЛНЕЧНОМУ ЗАЙЧИКУ

Друг уходит безысходно…
Вечно только ты со мной,
бледный зайчик световой,
и со мной, и где угодно.
Тем ты, милый, и хорош,
что беспечен ты и лёгок,
и наивен, как ребёнок,
и отважен, как Гаврош.
Зайчик солнечный, рябой.…
В полусумраке просторном
мы историй понастроим —
ты да я, да мы с тобой…
Ты ничей — и я ничей:
заживём с тобой отныне
налегке, в свободном стиле,
без дебатов и речей.
Ни упрёка… ни лица.…
Что же? В некотором роде,
мы себя в себя уводим
и доводим — до конца.
23. 03. 86 (21–06)



ХВАЛА ПТИЦЕ

Хищный ветер вепрем разгулялся,
разохотился, как видно, не к добру,
обезумел, будто дряни нализался,
расхристался сдуру на юру.
Ёжась от сквозного завыванья
в скудоумно ветреном пальто,
я взглянул под купол мирозданья
и увидел — чёрное пятно.
На просторе, бледном спозаранку,
с вечностью крутой наедине
билась птица — бурей наизнанку
крылья выворачивало ей.
Но рвалась сквозь ветер — одиноко
правила призванье мне в укор:
я глядел.… А у меня под боком
свиристел заверченный простор!
27. 03. 86 (00–10)



ХВАЛА ЛОПУХУ

Меня фамилия моя,
лишь только вознесусь,
всё тянет на круги своя —
в растительную суть.
Прохладны волглые листы,
и широка их стать —
в них от палящей суеты
удобно отдыхать.
Над ним смеются как хотят,
его и так и сяк
ханжи облыжно костерят —
вахлак, дурак, босяк!..
Но для непрошеных гостей
есть у него — взамен друзей,
взамен клыков или когтей —
прилипчивый репей.
В тенистых зарослях, в родной
глуши — к нему нежны
лишь породнённые с травой,
лишь дети и ужи.
5. 04. 86 (14–19)



ХВАЛА ВЕСНЕ-III

Это, верно, весна за окном.…
Надоело ярмо нелюдима,
надоело корпеть над столом
в душных клубах табачного дыма.
Только б выйти на воздух скорей,
отдышаться от муторной музы,
отшутиться от всех сентябрей
и шататься вальяжной медузой.
И плутать, и глядеть без конца,
не спеша и не ведая часа,
походить выраженьем лица
на юнцов в голубых «адидасах».
Эти стены вдруг стали тесны.…
Это, видно, весна.… Это, верно,
задыханье весёлой тоски
в тупике стихотворного метра…
7. 04. 86 (01–28)



ХВАЛА ПОДСОЛНЕЧНОМУ МАСЛУ

Летний вечер — самый обычный.…
Из приёмника выбрыкивают
латиноамериканские ритмы,
которые я так люблю….
Покуриваю сигаретку —
с большим удовольствием
(несмотря на увещевания Минздрава).…
Передо мной на столе —
лоснящаяся бутыль с подсолнечным маслом,
которую из окна омывает
слегка вечереющий воздух,
и масло в бутыли светится матово —
живёт-поживает своею тягучею жизнью.…
Не далее, как где-нибудь 15 минут назад,
когда я выходил в магазин за подсолнечным маслом,
моя грузно ступающая хозяйка бабушка Нюся
объявила мне, что завтра день Ильи-пророка
и что в связи с этим, дескать,
обязательно будут дожди.…
И вправду: я вдруг заметил,
как стало душно в вечереющем воздухе,
и даже рубашка моя уже прилипла к спине.…
Сейчас, — лишь только закончу
записывать этот поток сознания,
который дышит многоструйными,
так мной любимыми под- и надтекстами, —
я приготовлю себе нехитрый
холостяцкий ужин:
нарежу в глубокую чашку
сочными алыми дольками
2–3 огромных мясистых помидора,
затем — нарежу
тоненькими и липкими, чуть треугольчатыми, кружочками
пахучий чеснок,
посолю и перемешаю всё ЭТО
своей старой деревянной ложкой….
И вот — венец творенью —
щедро залью эту утробно-вегетарианскую композицию
ароматным и нежным
подсолнечным маслом…
1. 08. 86 (20–10)



ХВАЛА ЯЩЕРИЦЕ

Я не мог оторвать от неё восторженного взгляда —
какая красота! женская прелесть!
И вместе с тем — простота и естественность ошеломляющие!..
Она, кажется, почувствовала мой взгляд
и замерла в грациознейшем изгибе.
Я забыл себя. Я был счастлив.
Но полное, высшее счастье длилось какое-то мгновение,
хоть и оказалось растянутым на годы и годы.…
Я видел, как билось под кожей
крохотное её сердечко —
она была ЖИВАЯ!
Сердце билось прерывисто, будто ящерица
переводила дух —
тук-тук-тук! и замирало…
тук-тук-тук! и замирало.…
Постепенно я начал как будто просыпаться
и отдалённо вспоминать — землю, людей, себя.…
И случайное счастье уже вылетало из меня,
как юный весенний воздух из детского шарика,
я пытался задержать его, замедлить, но…………
Ящерица, будто и впрямь реагируя
на каждое моё душевное движение,
вдруг побежала, часто и резко, как в мультипликации,
перемещая змеино-узорчатое тельце….
Не теряя её из виду, я слегка удивился, —
и она снова замерла….
Совсем неожиданно я вспомнил свой давно позабытый
детский кошмар,
который, как и всякие кошмары,
невозможно рассказать достаточно достоверно,
обходя стороной несказуемые несуразности….
В том детском кошмаре
я впервые по-настоящему близко
увидел перед собой Смерть и Вечность….
Но до сего дня мне так и не удалось постичь
Смерть и Вечность….
Ящерица вдруг повернула ко мне
остренькую свою головку
и —
исчезла.
2. 08. 86 (00–05)



ХВАЛА ЛЮБИМОЙ КРУЖКЕ

меня навестил
друг
с ним была его жена
когда-то
мы были значительно моложе
и встречались с другом
каждый день
нами владели
гениальные идеи
и грандиозные планы
мы спорили
кричали
и ругались
это было давно
год назад
теперь мы
скептичны
и тактичны
где-нибудь раз в месяц
друг навещает меня
вместе со своей женой
вот и сегодня
они пришли ко мне
друг пытался шутить
ни за что не вспомнить о чём
а жена
увидев мою давно не мытую
закопчённую крепчайшим
грузинским чаем
кружку
не могла примириться
с таким положением вещей
и не сказав ни слова
она пошла
и смыла с неё
мрачный налёт
бессонных моих ночей
а уже через минуту
с победоносным видом
поставила на стол
кощунственно белоснежную
4. 08. 86 (23–22)



ХВАЛА ПРЕДНАЗНАЧЕНИЮ СВЫШЕ

Может быть, неспроста я был явлен однажды
в этот мир наблюдателем судного дня,
где любая былинка алкает и страждет,
но средь сонма собратьев почти не видна….
Но в цветной этот мир я, увы, не допущен:
меня ангел-хранитель таким сочинил,
чтоб ценил и хранил — многоцветия пуще —
чёрно-белую правду листа и чернил.
Истончаются миром забытые боги
и рядятся в убогих, забитых ягнят….
А в глазницах зияют кануны, итоги,
болевые пороги устало сквозят….
Сколько ж надо столетий и тысячелетий,
чтобы вынести всё и опять начинать,
и остаться хотя бы строкою в куплете,
или буквицей малой секунду подмять!..
Хоть бы так — не иссохнет былинка от жажды,
коли я не иссякну до самого дна….
Может быть, неспроста я был явлен однажды
в этот мир наблюдателем судного дня.
27. 02. 87 (18–06)



ХВАЛА СРЕДНЕРУССКОЙ ЛЫЖНЕ

Свежесть воздуха и снега.
И дыхание лыжни.
И скольжение побега
от брюзжания и лжи!
С той свободы безоглядной
проскользило десять лет….
Остаётся бросить: ладно,
десять бед — один ответ….
Подустал я, видно, малость….
Но пестреет жизнь окрест —
в том особенная радость
и просвет надежды есть.
В том особенная крепость,
что ушедшее — в былом,
что всеведущая зрелость
за двухтысячным холмом…
6. 04. 87 (23–25)



ХВАЛА НЕКОТОРЫМ СТРАННЫМ ВОПРОСАМ

Меня иногда гложет такой вопрос:
вот лежу я в гробу, где моё тело немо и глухо,
и сядет, к примеру, мне муха на нос,
как я отгоню эту зловредную муху?
Ведь не может же она принять меня за бревно? И наряду
с этим — не очень-то носом пошевелишь, застыв в эдаком дубовом блюде,
и руки мои неподвижно лежат в гробу,
и нельзя их выпростать, — что подумают люди?!
И вот лежу я так в раскрытом для обозрения гробу
с мухой своей на носу,
и хотя в этот летний день мне в моём новом шерстяном костюме
совсем не жарко,
я, оглохший навек от речей, вынужден слушать, как мои сослуживцы
такую чепуху несут! —
не понимая, что их соболезнованья нужны мне как мёртвому припарки.
С их стороны было бы намного честнее не пускать хмурую слезу,
а согнать постороннюю муху с моего позеленевшего носа,
ведь это несерьёзно — лежать в гробу, да ещё и с мухой на носу!..
Вот каким иногда я бываю озабочен вопросом…
9. 04. 87 (15–15)



ХВАЛА ЛЕДОКОЛУ

В. В. Конецкому


Вообразите ледокол
во льдах немой тоски,
увы, затянутый силком
в их мёртвые тиски.
Неласков у него оскал
покуда и пока:
он изнемог, он ждать устал
вестей с материка.
Заледенел, заиндевел,
забытый второпях,
один остался, не у дел,
оскоминой во льдах.
Изодран в клочья винт гребной,
истерзаны бока….
Но нет ему судьбы иной
покуда и пока.
Доселе, днесь и впредь
на лбу его — печать:
его судьба — терпеть
и до поры — молчать.
16. 07. 88 (13–00)



ХВАЛА РУССКОМУ СЛОВУ
Вольное русское слово!..
В мире, где врут и прут, —
слово — моя основа,
единственный мой приют.
Если однажды сурово
буду забыт и забит,
знаю, что только слово
русское приютит…
7. 09. 88 (22–40)



ХВАЛА ЗАБЫТОМУ БОТИНКУ

Лежал на обочине брошенный кем-то ботинок,
лежал одинокий, облезлый и драный вполне,
лежал, совершая молчаньем своим поединок
с фирмячей обувкой, шагающей невдалеке.
Здоро;во, ботинок! Покуда никто не решился
тебя зашвырнуть на задворки фирмячей ногой,
пока ты с вонючим дерьмом поневоле не слился,
здоро;во, братишка, — изодранный и нагой!
Забытый, но ты — проповедник свободы и чести —
великие тайны тепла и уюта постиг.
Твой облик расхристанный будто бы и неуместен….
Но ты чистоплюям показываешь язык!
5. 11. 88 (11–15)



ХВАЛА НОЧНОМУ КАМЕЛЬКУ

И. Д.


Над нами звёздами царит бессонный Бах,
а за окном позёмкою — Бетховен….
И в глубине глубин закопошился прах
забытых звуков, сгинувших диковин.
Но Людвиг задремал…. И в комнату проник
ночной Шопен задумчивой украдкой,
Анитру с троллями привёл угрюмый Григ,
и заглянул в окно бездомный Барток.
Зашёл на огонёк бродячий менестрель….
Заснул у камелька безумный Шуман,
и в жарком сне ему пригрезился Равель
и Шостакович в долгополой шубе.
Пока не подошёл Рахманинов, пока
в ночи плутает Вагнер неизбежный,
для нас поёт сверчок у камелька
извечную прелюдию надежды.
2. 12. 88 (01–25)



ХВАЛА ХОЖДЕНИЮ В ОДНАЖДЫ

Однажды в студёную зимнюю пору
я двигался в гору и думал о смерти.
Хотите, верьте, хотите, нет,
мне мнился в ту пору пиратский корвет.
По ве;тру держал я застылый свой нос,
который уже караулил норд-ост.
Злорадным плевком доставал я до звёзд:
какой сатана меня в гору понёс!
Мой жуткий плевок к луноходу примёрз….
Я думал о смерти и шёл на погост…
Однажды — хитрее, чем Юджин О’Нил,
меня в свою пасть заманил крокодил,
меня истощённый вконец crocodile
мучительно нудно глодал и глотал…
1988



ХВАЛА МОЛЕНЬЮ, УМИЛЕНЬЮ И Т. Д.

Се ля ви.
Соловьи.
Моленье.
Умиленье.
Лови мгновенье
любви и пенья,
и упоенья —
и табуреткой,
и живой собакой,
и деревянной веткой,
и всякой —
редкой и нередкой —
абракадаброй быта,
корыта и метеорита…
1988



ХВАЛА ВДОХНОВЕНЬЮ ЛЕТУЧЕМУ

Я помню чудное мгновенье,
когда, глотнув mC2,
чудак чихал до одуренья
на матри-, патри-, весь –архат.
Чувак чехвостил человеков
и слово ставил на попа,
честил уВИЙственные веки
и стадо с именем толпа.
Как мимолётное виденье,
как дважды два равно пяти,
искал чувак шестое зренье,
роняя цепи и бразды.
Не продаётся вдохновенье,
но можно рукопись продать….
Я помню чудное мгновенье:
всё потемнело, реки вспять,
сопротивляясь, повернули,
как, позабыв закон Бернулли,
слетали птицы — умирать…
 1988



ХВАЛА МУКАМ, КОИМИ ВЗРАЩИВАЕТСЯ ДУША
История простая:
скорбя и голоша,
горюя и стеная,
рождается душа.
Допустим, комнатушка….
Казалось бы, пустяк,
но там на раскладушке
страдает холостяк.
О нём скорбят украдкой
рагу и антрекот;
устав от сухомятки,
скулит его живот…
А за окном, к примеру,
под деревом лежит,
тоску свою умерив,
испитый индивид.
Он измочален бытом
и стервою-женой,
лежит, Христом забытый,
смиренный и босой…
По улице устало
хромает рыжий пёс:
в его глазах крестами
застыл немой вопрос.
Его отлупцевали
без видимых причин:
скулит он от печали,
скулит он от кручин…
А мимо, ну, допустим,
идёт интеллигент,
потягивает с грустью
он сигарету Кент.
И хоть душою вырос
он выше головы,
но в нём рыдает вирус
отвергнутой любви…
Не видит он прохожих,
скучающих девиц,
а среди них, похоже,
немало чу;дных лиц.
Вот, как из пистолета,
стреляя взором влёт,
прелестная Джульетта
по улице идёт:
походочка и талия,
фигурка и т.д.,
варёнка — из Италии,
шузы — из ФРГ.
Ей скоро 28,
ей муторно одной —
её Ромео бросил
и спутался с другой…
Наш холостяк без шуток
за ней бы побежал,
но мучает желудок
и истязает жар…
Мученьям нет предела! —
кричу, судьбу кляня, —
вконец осточертела
собачая жизня!..
Мы тысячи примеров
могли бы привести,
когда крушится вера
и рушатся мосты.
Судьбы коварной клизма
не дарит ни шиша….
Но в этих катаклизмах
рождается душа.
11. 12. 88 (16–42)



ХВАЛА ВОЗМЕЗДИЮ ЗА ГРЕХ СВОЕВОЛИЯ-I

И. Д.


Мы бежим от себя, ускользаем на годы,
на потом оставляя родимые лица,
мы спешим надышаться проклятой свободой,
на бегу не успев даже толком проститься.
Мы уходим легко, не узнав, не дослушав
дорогие уста, дорогие реченья….
На чужбине сгорят наши павшие души
и вовек им, пропащим, не будет прощенья.
И сухие глаза нами преданных — долго
в наши спины глядят с неизбывным укором….
Поделом нам, забывшим о доме и долге, —
на чужой стороне подыхать под забором.
18. 12. 88 (23–45)



ХВАЛА ПОИСКАМ ПРОПАВШЕГО СЕРДЦА
И. Д.


Я так хотел достать своё сердце и его теплом
я так хотел согреть твоё сердце, чего скрывать….
Но я не нашёл своё сердце под пиджаком:
скорее всего, оно закатилось под кровать.
Попробую поискать.
Но под кроватью не было сердца, и не мудрено:
там лежала только одна старая серая пыль.
Неужели придётся заглядывать в мусорное ведро
и в кладовку, где брошен всеми забытый утиль?
Попробую поискать.
Я всю каморку свою перевернул вверх дном,
но не нашёл я Богом забытого сердца, чего скрывать….
А ведь я так хотел согреть твоё сердце своим теплом….
А что, если снова попробовать заглянуть под кровать?..
Попробую поискать…
26. 12. 88 (19–00)



ХВАЛА НЕЛЕПОСТИ ПОЭТА

Нелепость наша — наше достоянье,
она поправки требует в душе
на пониманье противостоянья
святого духа и житейского клише.
8. 01. 89 (03–15)
ХВАЛА ЗА;ГОВОРУ ТАЙНОЙ СВОБОДЫ
Где бы ни жил, ни живал,
за;говор я замышлял,
и в глубочайшем подполье, в подвале я
рацию долго паял
для связи с Центром,
чтобы он мне передал
(по волнам, по волнам, нынче здесь, завтра там)
тайнопись переворота….
Вот только ходит по пятам
кот учёный на цепи —
призрак коммунизма —
брысь! прочь!..
Но только — чу! — приближается ночь.
Рыбки заснули в пруду,
я на заданье бреду:
должен — согласно шифровке из Центра — я
выискать в небе звезду,
ту, что скрепляет заговор этот подпольный
млечной печатью, а также грифом «до фени»,
то есть не мне, а звезде этой вышней
до сих политических дел….
Я крылья расправил и — полетел.
Призрачен мой дельтаплан,
и воплощается план:
через границу — согласно шифровке — я
перелетаю в туман
тайных просторов,
где агентурная сеть,
явки, пароли, —
и всё это настолько засекречено,
что ни цээрушникам, ни кагэбистам
никогда не прищучить меня….
Но из тумана выплывает луна.
Как затаившийся вор,
я и ползуч, и хитёр,
и невидимкой с мешком за спиною я
прыгаю через забор,
чтобы проникнуть
с бомбочкой тайной своей,
что притаилась в моём рюкзаке,
в царский дворец
и подложить её в тайную нишу,
чтобы на воздух поднять
тяжких небес королевскую рать.
Я, прековарный шпиён,
влез на огромный рожон,
на дельтаплане своём упоительном
я никому не нужо;н,
разве что до;лжен
выполнить миссию предков,
чьи провалились безбожно
прежде надёжные явки, —
вот оттого-то пиявки
долгов, спецзаданий
в кожу вцепились мою….
Я приготовил взрывчатку,
но повязали меня, повели на допрос….
Есть на Волге утёс, диким мохом оброс…
1989



ХВАЛА ВОЗМЕЗДИЮ ЗА ГРЕХ СВОЕВОЛИЯ-II

Вышли мы все из барана,
из трескотни барабана,
вышли мы все из барака,
отроки странной страны:
грудью родного барана
смело рванули и рьяно
в царство бурьяна и срама,
в дивную рвань целины.
Смело, товарищи, в рожу
врежем себе и, скукожив
рожицу, влезем в рогожу —
ляжем на влажное дно.
Как пред святым аналоем,
наши помои замолим,
и заскулим, и завоем —
где ж золотое руно?!
Вихри враждебные сдохли,
схемы и хохмы усохли,
смело товарищи рохли
схавали бой роковой.
Дохлая воля, борзея,
вздёрнула веру на рее
нашего злого Борея….
Грянем же «за упокой»…
Но, как ретивые блохи,
скачут шуты-скоморохи
и, покусясь на эпохи,
кажут нам жало змеи.
Ради радёмой свободы
вышли они из народа
в качестве громоотвода,
вышли и снова зашли.
27. 05. 89 (17–13)



ХВАЛА ВОЗВРАЩЕНИЮ В РОССИЮ
И. Д.


Светит месяц, светит я-,
светит ясный.
Не гляди ты на меня
понапрасну.
Нету мочи, так и знай,
нету силы:
ждёт меня родимый край,
ждёт Россия.
Жизнь мотала столько лет
и крутила,
бередила, столько бед
городила,
и носила, и коси-,
колесила….
Так устал я по Руси,
по России.
Соберу-ка я кото-,
я котомку,
во родимую сторо-,
во сторонку
я потопаю пешком,
что ж, пешочком,
помаши вослед платком
с оторочкой.
Ухожу я по тропи-,
по тропинке,
ты меня перекрести
по старинке.
11. 06. 89 (01–33)



ХВАЛА АРБАТСКИМ ПОФИГИСТАМ

Кругом — пророки, прокураторы —
Христос, Пилат, Илья и Брут….
На смертный бой зовут ораторы,
руками машут и орут.
А по булыжнику Арбатову
тряслась убогая арба,
где тихо пели мыс ребятами,
легонько струны теребя.
Чихали мы с ухмылкой подлою
на всех вождей и палачей….
Мы проплывём бродячей кодлою
сквозь строй заманчивых речей.
Нам всё до фени, — право, дочиста
нам опостылела борьба….
Не уповая на пророчества,
беспечно катится арба…
13. 09. 89 (11–45)



ХВАЛА БОРОДЕ

Меньше морда мёрзнет на морозе,
коль на морде чудо-борода:
не страшны ни бури нам, ни грозы,
сокрушим врага любого без труда!
Мы просты по нраву и по сути!
Ежли с миром — заходи, будь гость, —
но сурово брови мы насупим,
если борода не будет рость!..
27. 11. 89



ХВАЛА ПРЕТЕРПЕВШИМ ЗА ПРАВДУ
Светлой Памяти О. Э. Мандельштама


Вот итоговые сводки,
дорогой ты наш Ильич….
Казематы и решётки,
искорябанный кирпич.
Вот свобода — нету краше,
десять бед — один ответ:
эпохальная параша,
эпохальный табурет.
Одиночка — проволочка,
твой арест — корявый крест:
хоть побаливают почки,
далеко видать окрест —
волевые подбородки,
вольных членов паралич,
казематы и решётки,
искорябанный кирпич.
Потерпи ещё, приятель,
потерпи ещё, браток…
Чёртом зыркнет надзиратель
сквозь окованный глазок.
Человеку много ль надо —
хлеба, воздуха кусок,
а заместо шоколада
хоть какой-нибудь — глазок.
Не забыться, не забиться…
Не соко;л, небось, не гол —
окольцованная птица,
зарешёченный щегол.
А у смутного оконца
для тебя припасены —
то ли отблески от солнца,
то ли отсветы луны…
24. 12. 89 (02–56)



ХВАЛА ВСЕМУ ПЕРЕЖИТОМУ

Наша смутная суть:
это чёрная кровь в очумелой,
в убелённой отчизной,
в упоённой безвылазной тризной,
в оголённой по-зэковски,
в закалённой — в пустой — на морозе башке.
Наша голая блажь:
это вросшая в тело рубашка
нашей по;том пропахшей,
нашей тьмы душегрейной —
нашей вашим и нашим
распахнутой, нашей метельной,
могильной, молельной, со снегом под настом,
терпеливой до скрипа, до срока,
чтоб сорваться из клети грудной с хрипотой горлопастой…
Наша встрёмная голь:
то цветастые наши лохмотья,
нашей волюшки жито…
Мы едали и пили досы;та, — спасибо,
спасибо за всё, что уже пережито…
28. 06. 90 (01–35)



ХВАЛА ПЕРВОБЫТНОМУ ПРОСТОДУШИЮ

Черепом душным раздумье очерчено,
а за чертою — ни зги…
Жизнь наша, Боже, почто изувечена,
дрянью забиты мозги?
Эх, что ли, братцы, мы дети никчёмные
голой и дикой тоски?!
К чёртовой бабушке вышвырнем чёрные
мысли из нашей башки!
Дедушка старенький в синее небушко
пялит слезящийся глаз,
пробует краешек чёрного хлебушка,
что накануне припас.
Что ему, дряхлому, грозы багровые,
бредни стального штыка?!
Древние думы коровой безрогою
тычутся в наши бока…
6. 07. 91 (13–07)



ХВАЛА ОЧЕРЕДНОМУ ПЕРЕРОЖДЕНИЮ

У меня ничего нет.
Я пока не распят,
но спет.
Обут. Одет. Но смотри —
мне стукнет на днях 33.
И вот я себе говорю — умри.
Чтобы воскреснуть опять,
заново переписать
себя, шкуру содрать
плешивую с плеч,
наизнанку вывернуть речь,
в новый сосуд перетечь…
И тогда потолкуем,
тогда
прошу ко мне, господа.
11. 07. 91 (22–57)



ХВАЛА ПРОПАЩЕМУ, ИБО ОБРЯЩЕТ
Н. Ш.


Ах, терять надежды снова —
это славно, её-же-ей!
Жизни круглая основа,
поворачивай скорей!
Я опять дошёл до точки,
я удачно сел на мель
и гоню сырые строчки,
раз-гоняю карусель!
Ты воспой, моя канцона,
бомжа рваные трусы,
пофигизм аттракциона,
беспредел всея Руси,
бесполезные напруги
дум и праведных трудов,
волчий вой родимой вьюги,
смех отеческих гробов,
смуту Ноева Ковчега,
дрёму Книги Бытия…
Пропадай, моя телега,
пропаду с тобой и я!
31. 08. 93 (21–35)



ХВАЛА ГОРБАТОМУ

Экзотический зверь дромадер,
ваш слуга и пустынь Пифагор,
это я, дармовой пионер,
покоряющий свой перекор.
Это я, одногорбый арап,
завербованный в путаный путь,
и меня, как обугленный труп,
пустяки — переплюнуть и пнуть.
Это я, пилигрим и собрат
тем, которым и верят, и врут,
на которых везут и стоят
и Багдад, и Бомбей, и Бейрут.
Желтокнижник песчаных морей,
прохожу за барханом бархан,
чтобы вызнать у мира скорей,
чем закончится этот роман…
2. 06. 94 (02–45)



ХВАЛА ИСХОДЯЩЕМУ ВЕКУ — ЗА ТО, ЧТО ИСХОДИТ НАВЕК-I

Помните, как отсекали «Титаник»
хладные воды Атлантики от
коловращений, преданий и паник
тех, кто расплачивается и живёт?
Помните, как потакали народы
веку и Риму второго креста,
как православили иродов роды
эти кровавые наши уста?
Помните, — скинув истлевшие тоги,
новые боги внимали нам?.. Но
канули в Лету кануны, итоги,
глыбой «Титаника» пали на дно.
Помните, — кинувши роскошь и пустошь,
долю и волю земли и небес,
рядом на тризне хрустели капустой
ангел-хранитель и брат его бес?..
Помните хлопоты, проводы, скуку
и тягомотины слякоть и гнусь,
песни хмельные про степь и разлуку?..
Хватит, я больше туда не вернусь!..
10. 06. 94 (16–50)



ХВАЛА ЛАСКЕ
Душа от рожденья добра и нежна,
в ней чудо чудесное зреет…
Но даже зверушке ласка нужна,
иначе зверушка звереет.
22. 06. 94 (11–47)



ХВАЛА ТАБУРЕТКЕ-I

На перепутье трёх дорог
стояла табуретка,
она стояла просто так,
без мысли и надежды.
Она состругана была
из липы или кедра,
она спала и не спала —
дремала в мира недрах.
Нет, не дремала — ничего
она не ощущала,
ведь нету сердца у неё
и даже мозга нету,
нет носа, глаз и живота,
хвоста и гениталий,
да только ноженьки её
стоять не перестали.
15. 08. 96 (10–30)



ХВАЛА ТАБУРЕТКЕ-II

Табуретки чистый облик
гармоничен и глубок:
безобиден, словно облак,
безобыден, словно Бог.
Просто быть на белом свете!
Остальное — трын-трава:
ей всего милее эти
табуретные права.
13. 09. 96 (15–14)



ХВАЛА ТАБУРЕТКЕ-III

Здравствуй браво, табу-
ретка дорогая,
ты стояла дабы
смуту отторгая,
отвергая услу-
женье мягких кресел,
направляя в русло
пролетарских песен,
воспевая твердо-
каменные жопы
бомжа или смерда,
Канта и Эзопа.
9. 02. 97 (20–52)



ХВАЛА НЛО

За то, что неопознан
и улетел опять,
его ещё не поздно
дождаться, опознать…
домысливать и верить,
не верить… И опять —
немые взоры вперить
в заоблачную падь.
26. 02. 97 (23–20)



ХВАЛА ГИПОТЕТИЧЕСКОМУ ДРУГУ

Хвалю простого друга,
что мог бы рядом быть
и путь земного круга
со мною разделить,
подать подспорье духу
и дружеский совет,
чтоб дряхлая житуха
увидела бы свет
в конце бездонной бочки,
где мне откроет Бог,
что я дошёл до точки,
что я уже подох.
27. 02. 97 (00–32)



ХВАЛА ОТЧИЗНЕ

Тобою восхищаются недаром,
как ты над миром каменным взошла
и распростёрлась дивною опарой,
легонько облаками шевеля.
Твой дикий нрав стал притчей во языцех,
но нынче он достойно усмирён,
чтоб мог ему на холку водрузиться
очередной российский фараон.
И шею ты доверчиво и кротко
под новое подставила ярмо,
и вновь идёшь разлапистой походкой,
ступая в предыдущее дерьмо.
Хвала тебе, хвалёная дурында!
Я плоть от плоти детище твоё,
и мне, поверь, и горько и обидно,
что гниёшь, как прошлогоднее жнивьё.
Я свой тебе — и сир, и неотёсан,
и что-то несуразное творю,
и со своим безумным перекосом
Европе тоже я не ко двору…
ХВАЛА ХАЛВЕ
Давненько не едал
рассыпчатой, духмяной…
Я в детстве некий дар
в ней различал, дух манны…
При нашей голизне
халва не по карману, —
подобна чуть ли не
сокровищам Кумрана.
2. 03. 97 (20–15)



ХВАЛА ХУЛЕ

Я взлелеян, увы, не халвой
и не лаской фортуны-стервозы,
а вполне заурядной хулой,
её вязким и тучным навозом.
Измытарили душу с лихвой,
шутовским колпаком наградили…
 «Ты плохой, ты плохой, ты плохой», —
мне настойчиво с детства твердили…
Я страдал, я горел и — сгорел,
но теперь совершенно спокоен:
славлю дар Себастьяновых стрел,
слышу зов неземных колоколен…
5. 03. 97 (19–05)



ХВАЛА ИСХОДЯЩЕМУ ВЕКУ — ЗА ТО, ЧТО ИСХОДИТ НАВЕК-II

К чистому слову эпоха глуха —
изолгалась, изболталась…
Homo же  sapiens, будто блоха,
ловит эпохи усталость —
да измочаленность всяческих вех,
что обновятся едва ли…
Опустошённость измучила всех,
да и блоху подковали.
Прыгать забыла блоха-человек,
за ноги тянет былое…
Прочь уходи, обезумевший век,
сгинь со своей кабалою!
20. 03. 97 (14–18)



ХВАЛА ХВАЛЕ

Хвала хвале хвалы халвы и соли,
хулы и ласки, воли и земли
перевозможет смуту всякой боли,
распутает последние узлы.
За все удары неба в позвоночник,
по темечку, в сопатку и в живот,
за торопливый бег и проволочки,
за воспаренье дивное и гнёт.
Всему, что есть на свете, эхом, эхом
псалмы псаломить, верить и кадить
туманами рассветов, к звёздам-вехам
глаза ночного слуха пригвоздить,
чтоб слышать шелест каждого дыханья,
сурдинку боли, песенку тоски
сурка, травинки, дерева… лоханью
небесной зачерпнуть пустынь пески
и расплескать на солнечные требы
озябших душ и горних ледников,
детей и песен, и колосьев хлеба…
Таков завет веков.
5. 03. 97 (02–33)