Крюк и зрак, или Робинзонги

КРЮК И ЗРАК,
 или
 Робинзонги

книга стихов




1.
Мысли бывают разные…
В. Розанов

Пряча сигаретку в рукаве,
я внимал степному ветродую,
зная, что вовек не расколдую
эту несусветно раскладную
и целенаправленную высь.
Ветродуй орал:»Посторонись!»,
свиристел расхристанной белугой
и хлестал мне по сердцу… Убогий,
я шатался хлипкою фелюгой,
опрощая сотрясённый дух.
Я лопух, положим, и пентюх…
Ветродуй же — хам и прощелыга,
анархист, антихрист, поп-расстрига…
Только в том, товарищи, интрига,
что исход гармонии — дебош.
Бог — ублюдок, сирота и бомж,
соглядатай нежилой Структуры,
пасынок слепой фортуны-дуры,
fiction фолка и литературы
и сквозняк межатомных пустот.
Безучастен взор Его с высот,
а точнее, призрачно участен,
не по-человечески участен:
ко всему на свете Он причастен,
но нигде на свете не живёт…
Он — природы ветреной оплот,
нами допридуманный искусно,
дабы ублажать нам наши чувства,
жаждущие ясности Прокруста
вдалеке от страхов и забот.
Много дум гуляет в голове,
вскормленных природными дарами, —
всех стихий нам не переупрямить:
так пойдём, гонимые ветрами,
по непредумышленной канве,
пряча сигаретку в рукаве.



2.

Я слышал, как плачут коровы,
точнее, не плачут — ревут,
стенают, как сирые вдовы
во славу тиранов и смут.
Я слышал, как плачет позёмка,
терзая мозги и нутро,
куда заунывно и тонко
её проникает сверло.
Я слышал, как плачет опёнок —
один под холодным дождём, —
когда из последних силёнок
он смеет стоять на своём
пеньке…



3. ПИСЬМО ИЗ БУТЫЛКИ

Здравствуйте, царствуйте, люди,
коли вы живы пока,
выгнув матёрые груди
гордого материка.
Нас разделяют широты
долгих земель и морей,
горы мудрёной работы
горних поводырей.
Годы, быть может, просвищут,
канут в утиль и на слом,
прежде чем кто-нибудь сыщет
эту бутылку с письмом.
Но просвищу издалёка
несколько стакнутых нот,
чтобы не так одиноко
ждать от ворот поворот.
В узкое горлышко песни
из моего далека
выдохну что-нибудь, если,
если живу я пока.



4. БЫТИЕ К СМЕРТИ

Раздрызганы слово и дело,
устали каркасы нутра,
которое воли хотело,
а также немного добра.
Изверены мера и сила,
измерены вера и твердь:
и нам остаётся, вестимо, —
гостеприимная смерть.
Вершить своё вышнее право
ей, право, не стоит труда:
её бесшабашная прана
стезёй Люцифера тверда.
А мы, ослеплённые светом
уже не людской темноты,
у дьявола просим совета,
а Господа молим: прости…



5.

Табу и тотемы культуры пурпурной
разбиты размахом исхода… Продлись,
густая эпоха пещер и котурнов
под бархатом пыльным дремотных кулис!..
Разброд и шатания — сердцу помеха, —
но бдительный разум от них не скорбит:
он знает — сквозь эту культуры прореху
родится опять ренессанса кульбит.
Кровавая смута — сознанья простуда,
духовной Структуры межфазовый сон…
Но всякая муха летает, покуда
плетёт паутину паук-фармазон.



6. ПАУК

Паук — Робинзон угловых средоточий,
ночной партизан притязаний Луны —
тончайшими нитями древние очи
плетёт, вызволяет без лишней возни.
А после ему предстоит на приколе
стоять, ожидая удачи с небес,
терпению цепкому вторя и воле,
и воле надежды, которой в обрез…



7. МОРАЛИТЕ

Терпение, братцы, терпенье!
Неспешная поступь нужна,
когда кочевряжится тренье
тупого наждачного дня.
Когда ускользают владенья
судьбы, обладанье собой —
высокого лада воленье,
стоящего над судьбой.
Промежду святыми дарами
ищите родимый укром,
петляя большими кругами,
лавируя обиняком.
Наплюйте, родные, наплюйте
на сопли и слюни любви,
на клёкоты плоти, на плутни,
что плещутся в нашей крови!
Роптания духа и брюха
и тешат, и бьют нас под дых…
Однако вселенское ухо
не слышит роптаний таких.



8. ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Быть ненужным, недужным и лишним —
это ведь тоже надо уметь —
сметь поступиться всем нажитым лично,
опроститься, проститься и онеметь.
Петь в пустоту — это личное дело,
уж коли контекста нет,
коли сирое тело почти отлетело
если не в рай, то в Интернет.
Личное тело — почти астероид
в космосе чуждых абракадабр,
что, пролетая, отчасти состроит
макаронически-жуткий макабр.
Личная воля — свою выкаблучить
петлю, а после посметь сгореть
в плотных слоях бытия и до кучи
заполучить персональную смерть.



9. НАЧАЛО НАЧАЛ

В начале был Логос…
Ин. 1:1
Было время, когда времени не было…
Талмуд

Мнимые величины
правят реальный бал,
призрачные причины
варганят базар-вокзал.
В начале было Праслово,
облик Протеев и блик,
абрис, эскиз, основа
смысла, праобраз и смык.
Не было гоночной дури
времени — значит всё было уже,
ежели не в натуре,
то — в чертеже.



10. ЕДИНСТВО

Единство минуса и плюса,
начала и конца —
залог веселия и вкуса
и танца: ламца-дрица-ца.
Единство смелости и страха,
любви и смертного греха,
размаха радости и краха —
смешно, ей-богу, ха-ха-ха.
Всё закольцовано жестоко
и на судьбе, и на себе,
и всяк из нас по воле Рока —
баран и пастырь: цоб-цобэ…



11. ПАМЯТИ БЕЗВРЕМЕННО УШЕДШЕГО КОТА МОЕГО МОНМОРАНСИ

Уже прошёл почти что год,
как запропал мой милый кот.
Пять лет мы жили с ним одной
судьбой — меж небом и землёй.
Мой кот насилья не терпел —
гулял когда и где хотел.
Во двор он бегал и в подвал —
и где-то там, должно быть, пал.
Был в драках он с котами рьян
и, может быть, погиб от ран…
(Слыхал я, свойственно котам
хранить свой дом от ран и драм
и свой встречать последний час
вдали от милых сердцу глаз…)
Таков печальный мой удел:
я с той поры осиротел.
Но не противлюсь я судьбе
и сам гуляю по себе.



12. МИР ЕСТЬ ВОЛНА (ВОЛНОВОЙ КОНТИНУУМ)

Ручку частотной настройки
неторопливо кручу:
волны, вольготные волны,
нате, возьмите меня!..
Всякая сущность на свете
слишком подобна лучу.
Всё, что ни есть в мирозданье, —
это любовь и война,
это сплошное взыванье,
или, по сути, — волна.
Это сплошное хотенье —
клёкот, бурление, страсть,
бденье и поползновенье
не пропадая — пропасть.
Воля, волнение, образ,
а также объект любой,
Бог, Провидение, Логос —
это пакет волновой.
Ждать ли у моря погоды,
или бутылки с письмом —
волны, вольготные волны
ведают время и знак:
всё, что мешает им ведать,
лихо отправят на слом,
дабы успел обнажиться
неумозрительный зрак.


13. МУЗЫКА РЕВОЛЮЦИИ (ЛАМЦА-ДРИЦА-ЦА)

Да здравствуют слюни и сопли
и сладкие вишни любви,
привычные грабли и вопли,
что выше, увы, головы.
Меж арфою и тетивою
распяты живые тела…
Не нашей, увы, головою
варганятся наши дела.



14. ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ: ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ

Любовь — это онтологическое понятие
П. Тиллих

Любить — не то же, что давить,
не пожирать, а исполать
земле и воле, доли нить
в косицы духа заплетать.
Любить — познать сырую плоть
всех измерений бытия,
чтоб смертью смерть преобороть,
лохмотья смеха теребя;
посметь сразить себя и смять,
попридержать лихой замах,
дырой безумия зиять
в уже слежавшихся умах;
лежать и знать, что выход есть
у входа в чрево и ярмо,
что всё всегда — теперь и здесь —
любовью преоборено,
что всё объято всем и вся
до той кромешной слепоты,
когда, на ниточке вися,
скулят сожжённые мосты.



15. ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ: ВЕРСИЯ ВТОРАЯ

Любить — растягивать культуру,
тянуть резину — исполать!
Мгновенье — с умыслом иль сдуру —
за глотку взять и оседлать.
Присочинить непроизвольно,
интуитивно, наугад
продольный ряд первопрестольных
энергетических наград.
Людскому богу быть угодным,
рядиться в рубища надежд,
уподобляться псам голодным,
борзо;му скопищу невежд.
Дрожать  и складывать в копилку
животно-жадного нутра
побед железные опилки
на фоне смертного одра.



16. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА
Всякая безделица ничтожная —
чудо непреложно-невозможное.
Всякая законченная зга —
бытия забытого лузга,
бытия, забитого стопой
Бога или же толпой
слепой.
Всякая случайная нелепица
к толстому стволу Структуры лепится.
Всякий целомудренный сучок
копит повелительный молчок
и телескопический простор,
революционный перекор,
прикол.
Всякое ОДНО уже ДРУГОЕ,
ежели безвременье дугою
на него сурово поглядит,
аки скалозуб и троглодит:
всякий непредвзятый идиот,
любящий паэлью и компот, —
поэт.



17. БИОМЕХАНИКА МЕЙЕРХОЛЬДА

Лохмотья ритора устали
в седой крови, едрёна вошь!
Иерархические дали
профилактируют падёж.
Не потому, что был придурок,
чай, истомился Чайлд-Гарольд…
Биомеханику придумав,
нащупал выход Мейерхольд.
Нам витаминов нужен выбор,
и минералов, и кислот,
трудов, страстей, спортивных игр
на фоне видов и красот.
А Бога явная подмога
нас в этой жизни вряд ли ждёт:
судьба живущего убога —
ей правит смерть, а не живот.
Хоть ты тресни!



18.

Любимое слово моё — «наплевать»,
ах, не устаю я его повторять,
когда на людишек смотрю издаля,
их страсти, амбиции и кренделя.



19. ИСЧИСЛЕНИЕ ПЕСЧИНОК

На крохотном отшибе
чего ещё терять,
где все ветра сошли бы
за тишь и благодать.
На рифовом огрызке
чего ещё искать,
помимо рифмы к риску
себя перескакать.
Суша мозги и вёсла,
пуская пузыри,
о том, что будет после,
мы знали чёрта-с-три.
Затверживая тупо
забытые слова,
родной отчизны путы
мы рвали чёрта-с-два.
Мы с Пятницей в субботу
почли себе за честь
найти себе заботу —
песчинки перечесть.
Чтоб мысли не погасли
в кондовой ерунде,
мы их на постном масле
докушаем одне.



20.

Ибо я не надеюсь вернуться…
Г. Кавальканти

Веским робинзоновым резоном
инвентаризировать зеро
я обрезан и обеспризорен,
созерцая смерти серебро.
Растекаясь мыслию по древу
островного недобытия,
постигаю распорядок бреда,
где себя совсем забуду я.
Уловляя в облаке степенном
бледные лохмотья чепухи,
я уже не думаю о бренном
и о наказанье за грехи.
Я уже плюю легко и смачно
и чихаю весело и зло
на свою ладью с высокой мачтой
и своё правильное весло.



21.

На острове — остове хляби,
заброшенной зяби и зги —
Зыбучие сны о халяве
измучили злые мозги.
Лукаво-ехидные Парки
прядут прихотливую нить,
несут нам ковры и подарки,
чтоб нас, дураков, подразнить.
Но дикое царство системы
слепыми когтями судьбы
наносит весёлые схемы
на слишком суровые лбы.
Невежды рисуют надежды
на сумрачных стенах пещер…
О вечном подумаешь, прежде
чем сдохнешь во славу химер.
Засохшее зёрнышко хлеба
нашедши в табачной трухе,
вздохнёшь о житейских потребах
в убыток иной чепухе.
Она же — иная — сякая,
такая же злая, увы, —
безумным архаром сигает
и зыркает зраком совы.



22. СЕКРЕТ СТРУКТУРЫ

Листа резной рисунок,
травы простая плоть…
Чудовищное буйство
ядрёных биомасс.
Природы ватерпас
блазнит пусканьем слюнок,
когда шестое чувство
нам говорит: «погодь»…
Но жизни и нежизни
накопленный запас
сплетением верховным
крушит нас — плюс на плюс,
лишают узы уз
и родина отчизны,
и выход безысходно
нас бьёт не в бровь, а в глаз.
Труси;т лесной лисёнок,
пятнает свежий снег…
Полуденное солнце
с восторженных небес
захлёстывает лес,
ядрёный звон сосёнок…
Спросонок воздух вьётся,
приподнятый на смех.
Здесь, на большой дороге,
всяк организм — орган:
гудит и хороводит,
бессмертием грозя.
Но разума стезя —
топтаться на пороге,
он, в некотором роде, —
и пастырь, и баран.
В кипучей этой буче
сознание — лишь гость
стеснительный и редкий…
Другое дело — кровь
наития — не в бровь,
а в глаз вопьётся круче
она, чем табуретка
или собачья кость.
Судьбой и Провиденьем
всяк нувориш согрет —
есть адекватный кукиш
на всякий выпендрёж.
Падёшь ли ни за грош,
иль сонное паренье
себе на небе купишь —
не выкупишь секрет.



23.

Я видел внутренность коровы —
гора тяжёлых потрохов…
Пока живёшь ты за здорово,
своих не ведаешь грехов.
Пока тебя за носопырку
не привели на Страшный Суд,
ты лишь облатка или бирка,
или почти пустой сосуд.
Мы все бредём по белу свету,
Бог весть, откуда и куда,
ища ответа и привета
в ежовых зарослях труда.
Не звери мы и не святые,
нам нужен хлеб, семья, укром —
мы только жители простые,
пока однажды не помрём.
Однако сердцу не прикажешь —
клянёшь судьбу и дальше прёшь
свою житейскую поклажу,
превозмогая брешь и дрожь.



24. НАШ HAUS — ПОРЯДОЧНЫЙ ХАОС

Где стол был яств…

На месте жизни — брешь,
на месте сердца — дрожь,
за шевелюрой — плешь,
за правдой жизни — ложь.
Свет пожинает тьму,
тьма дышит, свет избыв:
смерть ведома тому,
кто жив — покуда жив.
Нам сердце греет — лёд,
нам лучший дом — шалаш.
Зеро — зерна оплот,
несуетности — блажь.



25. МИРОВАЯ ДУША

Сидит на голой ветке,
ни капли не дыша,
проста, как табуретка,
тишайшая душа.
Суха и безысходна,
бессмертна и слепа,
наивна, доброхотна,
бесхитростна, глупа.
Поёт она, поэту
забвение даря:
её почти что нету,
но ей до фонаря…
Безмозглая певичка,
что пела мне тайком,
она — всего лишь птичка
с весёлым хохолком.



26. ИДИ И СМОТРИ

Откуси себе язык.
А. Матисс

Живой козёл трезвее и точней
придуманного нами козленизма:
не западло ль рассол ядрёных дней
подслащивать объедками от тризны?!
Обманет и пройдёт любовь и страсть —
трусливая житейская халтура:
лишь только то имеет вес и власть,
что порождает вечная Структура.
Обманет ни за грош и дух и плоть,
когда разделишь их перегородкой:
когда мы тщимся мир переполоть,
у мира с нами разговор короткий.
Судьбы расклад безумен и суров, —
её вершит, однако, Высший Разум,
что охватил заведомо и разом
всю полноту оброков и даров.
Художник, откуси себе язык,
чтоб голый зрак в себе не растрезвонить,
чтоб не замылить и не замозолить
козлиной песни судорожный лик.



27.

За незнамо какие провинности
обретается ваш покорный слуга
в некоей дохлой провинции
на фоне безродной расейской скабрезности…
Но и там над башкою плывут облака
и гиблую землю хоронят снега,
и дожди поливают из вредности.
А ей, стороне стоеросовой,
по барабану и с гуся вода,
шестисотовой, резаной, бросовой,
затаившей блажные щедроты из бедности,
растерявшей гордыню в лохмотьях труда,
измочалившей вдосталь свои невода,
колготящей в постылой оседлости.
Бесполезности нашей обычности
представляют собой естество,
что в привычные прячется околичности
утвари, веры, застиранных тряпочек,
одеяльцев лоскутных… Одно баловство —
это бегство в побочное с жизнью родство,
в робость каких-нибудь стоптанных тапочек.


28. DER FASCHING

Это всё ерунда, чепуха, чепуховина,
лебеда ерихонская, чертополох,
это в космосе космы глухого Бетховена,
что Сатурна коснулись уже, видит Бог.
Это хохота пепельный холод, сливовицы
нутряной и медвяный уют и улёт,
это всё пофигизма пустая пословица
и лохматого ритора липовый мёд.
Это всё популяция здравой прострации,
распластания ради раздольный престол,
это всё проституция злой аберрации,
преломления лени, ядрёный рассол.
Это всё сквозняковые признаки ясности,
пустяковые призраки звончатых фраз,
лупоглазые трепеты зрелой бессвязности,
для которой юродствует глаз-ватерпас.



29. СОБЛАЗН


Как хотса, ох, договорить
до золотого промежутка,
где людям головы дурить
и соблазнительно, и жутко.
Им только сердце обнадёжь
и сорок лет води кругами, —
они всю душу ни за грош
тебе доверят с потрохами.



30. ТЕКУТ РУЧЬИ — НЕ ЗНАЮ ЧЬИ


Шалые, талые, впалые в ямы
воды кружатся и крутят динамо
всем нашим горестям и передрягам,
вон они, вон они, там, за оврагом —
те буераки и раки, что свистом
к нам зазывают святую конкисту —
воинство тех снеговых укреплений,
что залегли за оврагом, от лени
не торопящихся таять и ведать
водный закон старика Архимеда,
бреда бурлящее-горланящих вод,
что совершают судьбы разворот
в сторону лирики, в сторону эврики,
Волги, Оки, Ориноко и Терека,
в сторону света, чей солнечный пляс
потчует наш растопыренный глаз!



31.

Ни сло;ва, ни среды;…
лишь пятницы и сре;ды
надежды и труды
грызут в порядке бреда.
Выстраивает хор
гульба анахорета —
судьбе наперекор
из голого куплета.
Выскрёбывая честь
и скрадывая участь,
учась свою учесть
падучесть и летучесть.



32.

Робинзону Робинзон
говорит, как водится:
сломан синхрофазотрон,
крокодил не ловится;
крыша съехала, зерно
не молотит мельница,
и душа моя давно
не мычит, не телится.



33. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ВЕЧНОСТИ
Коли сущности холками сходятся острыми
и расходятся тут же словами пустыми, —
не на острове я, а выходит — на острове,
не в пустыне тупой, а выходит — в пустыне.
Коли видимость — это причуды рецепции,
прирождённые прихоти веры и нрава, —
значит виза и поза любой референции
лишены изначально бытийного права.
Значит всё и всегда лишь теперь начинается,
только обозначая себя на сетчатке,
значит с нами одна лабуда приключается
и одна чепуха остаётся в остатке.



34. ВЕРЕТЕНО

Воды глубокие плавно текут,
люди премудрые тихо живут.
Поздняя ночь. Но не гаснет одно
в дальней избе слюдяное окно.
Тени колышутся, тает свеча,
мышка от кошки даёт стрекача.
Где-то за кладбищем ухает сыч.
Старый храпит на завалинке хрыч.
Нитку уныло старуха сучит —
прялка скрипит, а старуха молчит:
слушает, как проплывают века,
а за веками бегут облака,
как безнадёжно, протяжно, давно
крутится, вертится веретено…



35.

Теплее, теплее, теплее,
О Боже, почти горячо!..
Игры этой чудо лелея,
недетское чую плечо.
Левее, левее, левее,
правее, правее… каюк!
Чем воздух отчизны вольнее,
тем круче возмездия крюк.



36.

Меж подворотней, войной и тюрьмой
бошку волною накрыло:
»Знай своё место, дикарь островной,
спрячь своё гордое рыло!»…
Злую гордыню урыл я легко,
стал как последнее быдло,
что же до места — оно далеко
слишком — отсюда не видно.
Корень и крышу на острове я
рыл и мастырил, тем паче —
жил, никого ни о чём не прося,
рыло от смерти не пряча.



37. ARS POETICA
 
Элегический цоколь сподручней
стихоплётному ремеслу:
оды петь — это чуть ли не круче,
чем собаке мослу
жадной пастью по-детски предаться,
истекая слюной,
чем припасть к оголтелому братству —
всею клетью грудной —
сочных трав и дерев, многородных
и безродных зверей…
Щукой проще болтаться подлёдной —
холоднее и злей…
Продуктивней всего и дороже
настоящий восторг,
как легковосприимчивой кожи
от касания вздрог,
как прощанья последняя милость,
всепрощения пульс,
что умноженный минусом минус
исправляет на плюс.



38.

Один дурак прикуривал от спички,
другой балбес — от зажигалки,
а результат один — огонь и дым…
Неуследим источник случки-смычки,
иль, ёлки-палки, перепалки
первостихий… На этом погодим.



39. ЧТО БЫВАЕТ ПО ВЕСНЕ
;
По весне выползают собаки-бомжи из укрытий,
побрехав меж собой о судьбе на собачьем иврите,
и, тряся худобой, удивляются — кожа да кости! —
и трусят вразнобой на охоту, на свадьбу и в гости.
;;
По весне смятенно, заморочено тело подменой,
ибо слишком давно избегало оно ойкумены,
не киряло терновый нектар, а в заначке скрывало,
как скрывала кораллы от Карла суровая Клара.
;;;
По весне просыпается нюх на случайные вести,
слух о старых друзьях, о невесте, о проданной чести
и о том, как, разливши по двести, забивши мастырку,
два юнца в самоволке искали от бублика дырку…
IV
По весне вся Россия настырно сажает картошку —
и посадит её, а не то разобьётся в лепёшку!
На корню прокартошено каждое русское тело —
присной памяти рабочее-крестьянского продотдела…
V
Полевая она и таёжная, наша сторонка,
от которой спирает дыхание, а перепонки
прошибает насквозь турбулентная тяга простора,
на которой печётся просфора девятого термидора…



40.

А я-то думал, дурачок,
что захотят меня понять
лет через десять или пять,
а вместо этого — молчок.
Когда-то думал я, простак,
что в жизни есть какой-то прок,
что неприкаянность — порок,
цена которому — пятак.
Ещё я думал, что за мрак
небытия платить не след,
не знал я, что простой куплет
живорождённый — это зрак
и что вопрос похож на крюк,
что всё на свете, каждый лик —
есть только судорожный крик
пустот, где царствует каюк.



41.

Возможно ли освобожденье от
корней телесных и теснот? —
лишь сей единственный вопрос
успел поставить нам Христос.
И так на сей могучий крюк
Он зацепил нас, что без рук
мы оказались вдруг, но Рок,
в бараний рог свернувшись, впрок
заполучил урок и впредь
уже не мог людьми владеть.
«Кукареку!» — вскричал петух,
и мы воспряли, вольный дух
высвобождая из тенет,
но нам послышалось в ответ
ориентальное: «О, нет, —
не мельтеши туды-сюды,
а успокойся и сиди,
заткнись, таись, лакая чай,
от суеты и — созерцай»…
С тех пор нас распинает крест,
который нам на Эверест
иль никуда не надо несть,
а просто видеть то, что есть,
докушать жизни холодец,
чтоб только сдохнуть наконец!..



42. ЖИТИЕ

… остров, чей образ
больше, чем глобус…
И. Бродский

Жил да был, жевал и спал
добрый парень Робинзон,
только пан или пропал,
иль от смерти был спасён.
Он на острове один
пережил немало дён,
изнурительных годин,
для которых был рождён.
Он своё настырно гнул
целых 28 лет:
он сначала сделал — стул,
а потом увидел — след.
Был готов дожить свой век,
избегая всякий фолк:
Робинзону человек —
зачастую просто волк.
Он уже почти чихал
на хурал Большой Земли
и спасения не ждал,
но его уже спасли.
Привели в цивильный вид
по манере тех европ,
где на всех вещах стоит
поимённое тавро,
где всё схвачено давно
иерархиями страт,
где всего полным-полно
с минимальностью затрат.
И спасённый Робинзон
адаптировался враз,
от земли, где был рождён,
отвести не смея глаз…
Прототип его — Селькерк —
озверел и онемел,
мира ценности отверг
и глаза поднять не смел…



43.

Omnia mea mecum porto
M.T.Cicero

Держись, бродяга Робин,
награда — впереди,
у нас немного родин,
одна из них — в груди.
Хотя надежды мало,
авось, и забредёт
сюда в тисках тумана
запутавшийся борт.
А то за-ради шутки,
бесполый, как графин,
сюда на парашюте
прибудет Серафим —
исполнен полномочий
влиятельных вполне,
о нас он похлопочет
и пустит по волне…
Спасение — пустышка,
но, как бы ни звалось,
даёт нам передышку,
надежду на авось.



44. ПОСЛЕДСТВИЯ ВСКРЫТИЯ РАКОВИНЫ МОЛЛЮСКА

… Ну да, я не верю спасению душ,
обманке придонных моллюсков,
что время сверяют ращением туш,
всю веру на жемчуг науськав.
Ну да, лабуда высочайших надежд
исполнена страхом потери
вполне персональных телесных одежд,
заветных идей и бактерий…
Вот так и выходит, что личный каюк —
всего лишь конец эгоизма,
распад впечатлений, хотений и мук —
природы весёлая клизма.
Вот так незаметно крадётся прикол
застрельщиком пошлого рая —
хватает за шкирку весёлым крюком,
вздымает над бездною и прямиком
в бессмертие мордой швыряет.



45.

Воскресение — меньшее чудо, чем творение.
Иоанн Златоуст

Инструменты Творца никуда не годны,
окромя сотворения мира, —
посему все претензии наши бледны
и стары, как развалины Рима.
Нет предела Тому, Кто поставил предел,
нет начала Ему… ну и ладно:
Он являет Себя лишь тому, кто посмел
разувериться в Нём безоглядно.



46. РОССИЯ И КАРАСЬ

Жажду…
И. Х.

Очередная отошла ко сну Россия…
У нас их было несколько, Россий…
Россия умирает некрасиво…
Нам не узнать, что чуют караси,
внезапно извлечённые на сушу —
что остаётся им? — по мере сил
холоднокровно дрыгаться и душу
пустить на волю вышнюю — пущай
плывёт себе, небесные баклуши
бия в сосуды душ иных. Печаль
тому крюку неведома, что свыше
подсёк тебя, карась, прости-прощай…
Ещё почти ты дышишь, но не слышишь
рябого колготения порук,
глубинных обещаний, что колышат
поверхность вод вольготных… Старый крюк
сам-друг с волною провиденциальной
тебя несёт, несёт куда-то… Вдруг
дебелый хряк, в грязи провинциальной
усердно роясь, душу карася
звал извалтузиться… Но каузальный,
первоначальный Крючкотвор, кося
на душу карася вселенским оком,
всосал её в орбиту колеса
нерукотворной прялки, чтобы к сроку
сухие Мойры высучили нить,
которая сурова и жестока,
которую ничем не заменить.



47.

Карачун, капут, кондратий
сокрушают наших братий,
вырывают жизни клок,
чтобы жил тяжёлый Рок.
Чтобы Рока злое жало
больше нас зауважало,
надлежит нам, братцы, впредь
мира доблести презреть.
Только тот имеет зренье,
кто поёт разуверенье,
кто за внешней лепотой
видит промысел пустой.
Но без мира и покрова
жизнь безумна и сурова,
и поэтому опять
надлежит нам всё принять —
всё, что мило и не мило,
всё, что нас ожесточило, —
сеть широкую разнесть
и принять в неё, что есть,
всё, что было и не было,
немощь силы, ум дебила,
смерти жало, жизни спуд,
и начало, и капут.


48.

Всё поправимо — смертью смерть
попрать — святое право,
коль биосфера смеет зреть
уж чересчур упрямо.
Меж труповозкой и живой,
слепой игрою в прятки
стоит незримый постовой,
не хапающий взятки.
Диалектический замес
найдёт любую дырку,
чтоб сквозь неё успел Гермес
на нас повесить бирку.



49.

Всё поправимо — смертью смерть
попрать — святое дело,
коль смерды смели оборзеть
на поводу у тела.
Коль закоснели, копошась
в кастрюлях и пелёнках,
забыв свою иную часть,
про духа работёнку.



50. БА-А, — СУДЬБА!..

Слесарю — слесарево…
Любовь зла…
Кому война — кому мать родна…
Из русского фольклора
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…
И. А. Крылов
Война — отец всех вещей
Гераклит из Эфеса


Опоздал или успел
у Судьбы урвать кускус, —
чёрный — чёрен, белый — бел,
аки ворон или гусь.
Хоть ты тресни, а весло
на волну идёт войной!
Если солнце тьме назло
светит — тьма тому виной!
Коли мнишь правдивым слыть —
убедительней соври,
коль не хочешь битым быть —
бей, иль попросту умри.
Без войны и бития
не бывает бытия, —
оттого, что битиё
оживляет бытиё.



51. ARS POETICA

Что это — кумар или юмор,
кураж, выпендрёж, раскардаж?..
Лет 20 прошло, как я умер,
а именно — вышел в тираж.
Своею случайной фигурой
в словесную топь сиганул:
так опустошённые куры,
кончая бульоном, посул
судьбы совершают последний,
и не помышляя о том…
Вселяют вербальные бредни
в доселе немыслимый дом:
а сей поразительный Haus
такой налагает обет —
родной структурируя хаос,
воздвигнуть могучий хребет
во славу духовного иска,
по праву глашатая тех,
которым обрыдла прописка
в загоне житейских утех.



52.

Культура дышит смертью: в свой черёд
сомкнёт свои уста речистый рот.
Об истине глаголящий язык
сгниёт в земле, чтобы опять возник
очередной ворчун и говорун
слагатель виртуальностей и рун,
которые истлеют и сгниют
с течением веков, часов, минут.
Но… но-но-но! — однажды из трухи
времён опять проклюнутся стихи…
Потом они — истлеют и сгниют
с течением веков, часов, минут…
хоть ты тресни!



53. ВОПРОШАНИЕ ИСТИНЫ

В том, что не пережито, истины нет.
Ч. Милош

I
Если истина и есть —
есть она лишь в том, что есть,
в распорядке всех вещей —
и людей, и овощей,
клеток, атомов, планет,
их движений… А на нет —
ни суда, ни спасу нет…
Привет!
II
— Если ж истина была, есть и будет, —
значит она и от смерти разбудит…
— Да будет вам, будет!..
— Но одним умозрением острым её не прошить,
истину надо ещё пережить.
— Как пить!..
— Но переживший её — однажды исчезнет навек:
значит не знает её ни один человек.
— Брек!
— Но не ведая истины, её чуют, ею дышат, на неё клюют —
гений, злодей, простофиля и плут.
— Салют!
— Истина в нас дремлет, смеётся и плачет —
значит она есть и что-нибудь значит.
— Никак не иначе!



54. DAS URAUGE
 
Иных миров мерцающие знаки,
подспудно обволакивая нас,
незримо трансформируются в зраки,
и что ни зрак — алмаз и ватерпас.
Но лишь одно недремлющее око,
пронзая всех эпох переполох
и звон кимвальный, светит одиноко —
и коли так, то это светит Бог.
Незрячее, по нашим дошлым меркам,
нездешнее, по горестным плодам, —
не смазывает петли тайным дверкам
и не даёт все сёстрам по серьгам.
Оно всего лишь зрит — и зрит жестоко,
оно не близко — из-под бытия, —
а далеко недремлющее око
глядит, покоя бдение тая.



55. ДЫМОК ПАПИРОСЫ

Мой стул неказист
и стол кривобок…
Тягуч и ветвист
папиросный дымок…
В углах потолок
паутиной зарос,
а что невысок,
то это вопрос.
Никто не обидит,
никто не поймёт,
хоть око и видит,
а сердце — неймёт.
Окошко поймёт
и примет кровать…
А крыша течёт,
а мне наплевать…



56. ВДЕВАНИЕ НИТКИ В ИГОЛКУ

Вдевание нитки в иголку —
из тех робинзоновых дел,
что многим без ну;жды и толку,
пока их предел не раздел.
Когда вас накроет непруха,
порой даже можно суметь
верблюда в игольное ухо
со всеми горбами продеть.
Левее, левее, а ну-ка,
правее, правее… Genug !
Наводка на цель — се наука —
первейшая из наук.
А в царство Небесного Града,
куда нам завещано влезть,
туда нам и даром не надо —
нам есть, что ему предпочесть.
Но ежели честно признаться,
один остаётся просвет —
приходится нам оставаться,
откуда спасения нет.



57. КРАПИВА И РОССИЯ

Пою молодую крапиву!
Ядрёная зелень ея
красива на диво, помимо
прожжённого с жиру житья.
Кормилица каждой помойки
и бомжа родная сестра,
попутчица дна, перестройки,
рождения, жизни, одра.
И косят живучую, топчут,
пытаясь её извести
кусачие джунгли… Короче,
она продолжает расти.
Россия — такая же злая,
коль вчуже её понимать,
лахудра и дура шальная…
Упрямая родина-мать…



58. БА-А, — СУДЬБА!..

Душа томится в теле —
от головы до пят…
Никто на самом деле
ни в чём не виноват.
Коль жизнь кому даётся,
родиться всякий рад —
и дышит как придётся,
и грезит наугад.
Один родится шустрым,
другой же — бирюком,
а третий — просто Прустом,
четвёртый — дураком.
Кому какое дело
вершить — решает ген…
Потом — душа и тело
пускаются в обмен.
Кому вручить подарок,
с кого урвать оброк —
решают без помарок
базар и борзый Рок.
Не слушая прошений,
стенаний и острот,
Судьба любому шею
в бараний рог свернёт.
(Бог краха и свершений
для дураков и дур,
Рок есть неоглашенный
закон соотношений
явлений и фигур).
А кто бунтует много,
того не любит власть —
от кесаря до Бога
(«чтоб им куда пропасть!»)…
Отсюда — психодрама:
один — в тюрьме сидит,
другой — звезда экрана,
а третий — троглодит,
четвёртый — четвертован,
пятый — ра;спят,
шестой — «шестой»,
седьмой — изгой,
восьмой — играет в баскет,
девятый — давно в Небраске,
десятый — властью обласкан,
одиннадцатый — в ансамбле песни и пляски бацает на барабане,
двенадцатый — топит баню и приговаривает:»Прошлого не вернёшь»,
тринадцатый — чертит чёрными чернилами чертёж…



59. СТИХИ, ЯВИВШИЕСЯ АВТОРУ, ПОПАВШЕМУ ПОД ЛЕДЯНОЙ
ЛИВЕНЬ С ГРАДОМ И ПРОМОКШЕМУ ДО ПОСЛЕДНЕЙ НИТКИ


У природы нет плохой погоды
Э. Рязанов


За радости будет расплата,
пускай даже не было их,
больших или малых… Горбата
изнанка посулов любых.
За горести будет всё то же,
но только со знаком креста…
Казалось бы, можно итожить,
ведь схема как будто проста…
Толпа беспорядков — цветочки,
за ними сидит балансир:
примочки доходят до точки,
откуда рождается мир.
Ни времени нет, ни пространства
для точки тотальной такой,
что втайне от Божьего Царства
хранит абсолютный покой.



60. МИР ЕСТЬ БЕЗБОЖНАЯ ТОЛКУЧКА, АПОФАТИЧЕСКИ
ПРЕДПОЛАГАЮЩАЯ БОГА — ТАК ЛИ, СЯК.

Толкотня причин и следствий
образует поневоле тромбы стоячих волн,
тромбы в путепроводах, трубах времени:
сии сгустки есть реальные вещи
и плотно окутывающие их толпы смыслообразов
(биосущности — особая статья:
они генерируют собственные,
противоходные, каналы времени)…
Ничто не проходит бесследно,
ничто вообще никуда не ходит,
всё лишь толчётся в одной и тойже
ступе
без причин и без последствий,
каковые уже толклись всё в той же
ступе
прежде всяких причин.
А время — это закваска,
фермент,
пестик, мешалка,
структура, создающая движение,
динамику,
толкотню причин и следствий,
которых в общем-то и нет,
а есть только в бесчисленных
частностях,
что, не составляя собою целого,
колготятся сами по себе там и сям —
везде.
А целого, единства — его в вещной реальности нет,
оно есть лишь как смыслообраз реальности,
как цель движения во времени,
принципиально недостижимая,
но нужная, чтобы было хоть какое-нибудь движение,
хотя бы и толчение
в ступе —
туда-сюда, туда-сюда —
по кругу.
Но: всё, что движется,
стремится к покою,
а всё, что находится в покое,
стремится к движению.
Всё стремится к балансу
высшего порядка,
который и есть Бог,
Которого нет, —
есть лишь стремление,
движение к Нему, Которого нет, —
и поэтому Он есть,
есмь несмотря ни на что —
вопреки Собственной невозможности.



61. МИР — ТЕЛЕОЛОГИЧЕН И ЕДИН

Но сумма всех целей и сил
если и составляет совершенную
целостность,
то это есть целостность
абсолютного покоя —
точка вне времени и пространства,
каковой она и является
для мира высшей размерности.
Целеположенное единство мира
состоит не в том,
что Некто им осмысленно
управляет,
а в том, что мир сам в себе
спонтанно пытается сбалансировать
все свои силы,
как это и происходит в любых,
а тем более сложных, системах:
система же высшей сложности
сама в себе и сама собой
обладает и высшей способностью
к самоуправлению и саморазвитию:
сия способность и есть Бог —
Бог, Который никак и нигде
не локализован,
а является суммарным структурным свойством
открытой системы,
каковая, раз она открыта,
всякий раз изменяет себе,
ни в чём себе не изменяя,
т. е. всё течёт, всё изменяется,
но это всё то же самое всё,
которое имеет свою генетическую
историю, свою судьбу,
которая так закольцована сама на себя,
что её ни начал, ни концов
нам распознать не дано.



62. РОБИНЗОНГ


Ни один человек не есть остров, но каждый —
часть материка, часть целого…
Д. Донн


Укрепляйся в песне, Робинзон,
что звенит сквозь бреда фотосинтез,
на каком борзеет апельсин из
тех земель, где колесил Ясон.
Не кляни суровый материк,
ведь не остров ты, хотя и остров,
запятая лёгкая, апо;строф,
проглотивший кумариный крик.
Не клони усталой головы,
одичавшей инока власами,
бородой, усами, голосами —
вдалеке от госта и молвы.
Не клейми тиранов и рабов,
гордых и коленопреклонённых,
выбором суровым оскоплённых,
всякий выбор, в общем-то, суров.
Не гони волну, чтоб ни одну
сущую волну не опрокинуть,
причастившись попранной мякиной
времени, идущего ко дну.



63. ВСЁ — ТЕЧЁТ


Пифагоровы штаны
во все стороны равны…
Из школьного фольклора


Упиваясь трезвой тризной,
Гераклитова река
пресно, солоно и присно
всё течёт издалека.
Всё течёт, по воле Рока
снаряжает корабли,
в жерновах коловорота
пропадая, ай-люли.
То ли Леда, то ли Лета
отплывает в Лебедянь,
где из области балета —
только водка да герань.
То ли девка захохочет
в подворотне, хор Харит
растревожив, то ли к ночи
грузовик протарахтит.
Стоны пьяницы, мочою
замочившего штаны,
увенчаются чумою
измочаленной луны.
Буря мглою заморочит —
таки нет ли, таки да,
всё, что хочет, — перехочет
ниоткуда в никуда.
Просвистела белка дело,
с печки брякнулся моряк,
запищавши мышью белой,
погружаючись во мрак.
Кадров мельница, текучка
судьбоносной молотьбы —
это только тлен и случка
проволочки и мольбы.



64. DER URGRUND

 
;;;;; ;;; ;;;;;;
Парменид


Глубже, чем тоска лесная,
твёрже, чем алмаз, корунд,
корневая суть — ;;;;;;,
предначертанный Urgrund.
К этой пустоши структурной
припадать своим плечом
даже нам, бомжам и дурням,
не зазорно нипочём.
Даже тот, невыносима
для кого любая власть,
будет счастлив к этой силе
всеми фибрами припасть.
Но она — тропа сквозная —
так проста и так чиста,
что ей гарь и пыль земная
запечатала уста.



65. ЛЕТУЧИЙ РУСЛАНДЕЦ


Сами мы не местные…
Из нищенского фольклора
Человек — пастух бытия.
М. Хайдеггер
И там, где сцепились бирюльки,
Ребёнок молчанье хранит —
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
О. Мандельштам


Мой остров — без места и кошта,
бомжатник и чуть ли не жид
с клеймом косорылого госта, —
но он бытиё сторожит.
Слегка воспаряя над капутом
и жертвенным чадом конца,
лечу утопичной Лапутой
и чадо лечу слегонца —
извечное чадо, что, дико
чумной растопыривши глаз,
путём ненаучного тыка
всучает нам свой ватерпас.
А мы, коли взятки не гладки,
ширяем в пульсацию жил
сладчайших метафор двойчатки
и символов сочный инжир.
Транжиря геном Гостомысла
и тьмутараканский синдром,
летят перелётные смыслы,
родной покидая дурдом.
Летят они в дальние кланы
безумно смешных величин,
где нас поджидают угланы
с вином забытийных причин.



66.

Периферия и обочина,
зады, задворки и бурьян
почти ничем не озабочены,
вдыхая пыльный дребадан.
На козни предопределения,
на волю выбора пенять
им неча, коль на удалении
от света выпало стоять.
Судьбой открыточной эстетики
им восторгаться недосуг,
их не возьмёшь на ложь патетики,
на жалость или на испуг.
Но кто меж особями прочими
забыт, забит и безымян,
тому удел один — обочина,
зады, задворки и бурьян.



67.

Многая мудрость рождает печаль  —
многая дурость рождает надежду,
будто откроется ясная даль,
прежде чем жизни закроются вежды.
Горькой оскоминой слопали нас
кислые яблочки райского сада:
смысла искали мы — полный атас,
счастья искали — пустая надсада.
Стало быть, выводы наши просты —
проще картошки и пареной репы:
все кровеносные наши кусты —
разве что крапова прошва для склепа.
Неопалимой Купины слова —
шорохи тьмы, что сухи и палимы, —
ежели и уловимы едва,
то голошения жизни помимо.
Впрочем, не всё на земле суета —
много на свете, Гораций такого,
что продырявлено в нём навсегда
силой просвета, креста и прикола.



68.

На бескрылье и рак — ангел
с большими клешнями заместо крыльев.
А. Л.


Гордость фраера сгубила,
но спасла бедняге честь —
помогла ему, дебилу,
дикий остров предпочесть.
Пренебречь не за спасибо
помешал природный стыд
тишиной того отшиба,
на которой мир стоит.
Со Святою Параскевой
преисполнился всерьёз
глубиной того посева,
где зарыт сермяжный пёс.
Ну а что не вышел рылом —
не беда, куда уж нам:
пальму первенства срубил и
взял и сплавил по волнам.
Запуская бумеранги
в небеса, — пойми, камрад:
на безлюдье даже ангел —
нежный друг и милый брат.



69.

Были б слово, судьба и суббота,
а причетник найдётся, авось…
Растопыренный зрак идиота
смотрит вкось, а провидит насквозь.
Но железного разума шутки
дуралею не очень видны:
межеумочным он промежутком
пробавляется ночи и дни.
Всё лопочет, бабачит и тычет
в несуразную сторону ту,
за которой паскалевский вычет
утоляет небес пустоту.
Но уж лучше балдой с погремушкой
за наитием следовать встык,
чем душить оголтелой подушкой
выступающий в небо кадык.
Но уж лучше загнуться до срока,
чем грести той волне поперёк,
за которой почти ненароком
затаился пророческий Рок.



70. РЕЗВЫЕ ПАЗЛЫ СУДЬБЫ

Любая вещь наверняка
сцепления находит,
что были уготованы
ей прежде всех времён.
Над всяким хаосом рука
порядка хорохорит…
Хоррорит моветонами,
хоронит мир Харон.
Свой час и срок определён
для всякой безделушки,
и связей мириадами
угадан всякий сяк.
Подъём стремится под уклон,
уклон в подъём, ловушка
во всём таится… Рады мы,
коль свыше подан знак.
Коль мы способны разгадать
структурные зацепки,
какими мы повязаны
со всем, что в мире есть, —
мы можем больше не терзать
себя, следя за лепкой
скульптурных групп, указами
судьбы —  числа им несть.
Судьбу должны мы уважать,
как говорил Мохаммед,
и с нею очень бережно
себя должны вести.
Должны мы смерть в уме держать,
чтоб лишних трепыханий
не совершить нам, прежде чем
не сдохли мы в пути.
Себе изменишь — выйдет грех,
а проще — сбой в системе,
какой придёт заглаживать
услужливая смерть…
Увы, растрескать под орех
нельзя весь рой сплетений,
но можно что-то важное
легонько подсмотреть…



71. НА ОТПУЩЕНИЕ БОРОДЫ

Отпустивши сюжетную лонжу,
потерялся вдали Робинзон:
никому ничего он не должен,
вольным ветром за скобки снесён.
И теперь ему незачем биться
над приданием формы судьбе,
и теперь ему незачем бриться
и заботиться о себе.
И теперь ему, в общем-то, можно
наконец не казаться, а быть,
не служить ни родным, ни вельможам,
коим был он обузой, как пить…
И теперь в его собственной власти —
уповать на спасенье иль нет,
обижаться на злые напасти
или выдумать новый завет.
И теперь от людского бедлама
он слинял в насекомый нюанс —
с упоеньем довольствуясь малым,
выправляя искомый баланс.



72. УХОДЯЩИЕ

Покидая родительский кров,
отправляются в дальний поход
соискатели дивных даров —
Робинзон, Гулливер, Дон-Кихот.
Испытуя свободы постав ,
озаренье и трезвый резон,
были правы, резоны поправ, —
Гулливер, Дон-Кихот, Робинзон.
Одолевши то прямо, то вкривь
прихотливости вер и химер,
уходя, уходили в отрыв —
Дон-Кихот, Робинзон, Гулливер.




Февраль — май 2000


ПРИМЕЧАНИЯ.