Песни славянского Бога

В Мирах Любви

Книга стихов

Днепропетровск

2012

ББК 84 (4 УКР)6-5
Б 77

Бойко С.И.
Б 77   В мирах любви: Стихотворения. – Днепропетровск: изд-ство "Свидлер А.Л." 2011. – 128с.

Баллада о славянском боге

Так было в Начале: при свете костра
Полянского древнего рода
Седые ведуны под звон топора
Тесали Перуна и Рода.
Зерно, молоко, коноплянка, икра
(Порою то мало, то много),
А часто бывало – и рубль серебра
Кормили славянского бога.

Узнали Почайна, Подол и Гора
Последствия крестного хода:
Рыбацкие сети Иуды-Петра
Да птичьи повадки удода.
А в золоте риз из-под сводов шатра
Владимир придирчиво-строго
Взирал на дружину, что с криком "Бар-ра!"
Свергала славянского бога.

Закат – киноварь, но пиры до утра
Оплачены коштом народа.
Ромейский писец уронил два пера
В корчагу шипучего мёда.
Державная Русь, золотая пора!
А где-то у серых порогов
Свинцовые волны Славуты-Днепра
Качали славянского бога.

Звучит "Аллилуйя", как вечность стара,
За нею – на Небо дорога...
Вот только Земля почему-то сира
Без песен славянского бога.


 Время собирать камни

Мне метафор иных не понять вообще.
В чем сермяжная правда, не знаю.
Что хранил мудрый Яхве в дырявой праще
И зачем он бродил по Синаю?
 
Может, только затем, чтобы глас на горе
Прозвучал устрашающе-круто,
А, возможно, чтоб те, кто сегодня «помре»
Не мешали в дороге  кому-то.

«Во Вселенной – один Я для всех господин!
Убедитесь же вы в этом сами!
Не примите во зло, просто – время пришло
Мне по свету разбрасывать камни!»…

А в безлюдной пустыне от мира беглец
Тщетно занят работой урочной –
Разгребает доныне всё то, что Отец
Из великой любви наворочал.


Для людей

Отдать себя на плац живьем...
Пройтись сквозь строй центурионов
И, во спасенье миллионов
На Лобном месте умереть...
В который раз ложится плеть
На окровавленные плечи,
А обезумевшее вече
Вовсю скандирует: "Варавву!"
И посылает на расправу
Философа из Иудеи.
Уже собрались фарисеи,
Киафа разорвал одежду.
И враг шептал: "Оставь надежду,
Отрекся от тебя Отец"...
Колючий терновый венец,
Да золотая багряница,
И ненавидящие лица.
За что, зачем и для чего…?
Через тринадцать сотен лет
Костры по миру запылали.
И люди именем Его,
На тех кострах людей сжигали.



Рассыпав кудри-гривы по плечам

Рассыпав кудри-гривы по плечам,
На Чудском озере, в пылу погони,
Летят навстречу боевым мечам –
Стилом во древо – всадники и кони.

Пьянящий сердце приз – тевтонский крест.
Безумные, они еще не знают,
Победы крик, иль скорбный плач невест
Им рок - судьба на гуслях наиграет


На застольных пирах

На застольных пирах старый князь поучал добрых молодцев,
Как священную Русь уберечь от неверных людей...
И опять типчаковая степь печенегов и половцев
Медным бубном звенит под копытами быстрых коней.

Запасалися пивом ячменным, пшеном и таранею,
В день Святого Петра на телеги грузили укос.
И за мздою привычной в далекую тьму тараканию
Отправлял воевода с дружиной фискальный обоз.

Разговор был коротким, прямым, как копье и без лишних тем,
Приходили к удельным князькам не "на Вы", а "на ты"
И взимали с них дань и пушниной, и гусем, и лебедем.
И лисицы трусливо бежали, завидев щиты.

Типчаково-ковыльная степь Красным Солнышком выжжена,
Но исправно текла десятина на Киевский стол.
А попы византийские славили Бога возвышенно
И пророчили князю апостольноравный престол.

И народ отдавал, Богу – Божье, а кесарю – зверево,
Молча новые дыры сверлил в сыромятных портках,
А слепые Баяны струилися мыслью по дереву
И слагали былины о князе и богатырях.

Где-то в Лавре какой-нибудь Нестор напишет о времени,
Но когда ополчится на Киев голодная рать,
То простой кожемяка, без имени, роду и племени
На ристалище выйдет за князя и Русь постоять.



Вдова

Всем селеньем, слаженно и ладно,
Волка убивали все подряд.
Чтоб волчице было неповадно,
Шкуру отослали в Киев-град.

Зажили вольготно и привольно:
Волка нет, волчица далеко,
А волчонок мал. Всего довольно,
Что же на душе так нелегко?..

Малая дань: с голубятни – по голубю,
С гумна, со стрехи – один воробей.
Так-то тоскует голубка по голубю?
Ай да княгиня, Перун ее бей!..

Птицы домашние, в небе парящие,
Ночью несли им ужасную весть:
В медных наперстках – уголья горящие -
Подлым древлянам – за Игоря месть!

Масленица

Поцелуйного дня полудикий обряд...
Где-то в дебрях души торжествуя,
Бутафорский ямщик подгоняет наряд,
Допотопную упряжь и сбрую.

Попрощался с женой – на два дня холостяк,
Поплевал на полозья – готово!
А двенадцатилетний орловский рысак -
Снова в роли коня коренного.

Пусть тулуп – напрокат, ямщику – нипочем,
Заводила, шалун и проказник,
Он вернется назад завтра с постным лицом,
Но сегодня – пускай будет праздник!

Будут кони играть, будут девки визжать,
Будут песни и бубен с баяном,
Он покажет губернии "Кузькину мать",
Снова будет счастливым и пьяным...

Вновь торопит коней бутафорский ямщик,
Только нынче он вспомнит едва ли,
Чем закончился этот веселый пикник
И какие блины подавали.

Где найти столько мудрых и правильных слов,
(Разве, только споткнувшись о пробку),
Чтоб сравнить даже стопку горячих блинов
С запотевшей на холоде стопкой!


Блуква

Широке плесо. Степова ріка,
Що у народі споконвік зовуть Сурою.
Дівчина, мов вербиченька гнучка,
Стоїть, схиливши коси над водою.
Чи то, стомившися від довгої ходи,
На самому обриві зупинилась,
Чи то злякалась темної води?
Чи то в останній раз вона молилась?
Ще небо не звільнилось від заграв
Липневої української ночі.
І блідий місяць лагідно втирав
Гіркі, заплакані дівочі очі

„Ой чом милий не прийшов,
Я ж його чекала!” –
Через сльози дівчинонька
Сумно промовляла.
„Може, стежки не знайшов?
А може, у гаї
Іншу вже собі знайшов,
Другую кохає?
І у мене відбира
Його чужа врода?
То ж, візьми мене, Сура,
До себе у воду!
Краще ляжу в домовину!” –
Та сама не знала,
Що в недобрую годину
Того побажала.
Крок ступила... І в ту ж мить
На високій кручі
Вже не дівчина стоїть,
А верба плакуча.

 
Сніп зелених довгих кіс
До води схилила,
Зливою прозорих сліз
Землю окропила.
Висихають рясні сльози,
Мов гірка омана,
І у полі при дорозі
Стеляться туманом...

Купальна ніч. На березі ріки,
Що у народі споконвік зовуть Сурою,
Дівчата, парубки і козаки
Поснули під зеленою вербою.
Чи то стомилися стрибати крізь вогонь,
Чи чимось зачаровані поснули....
Бо ж, раптом охопив їх дивний сон.
І вже не бачили вони й не чули,
Як водночас зажурена верба
На дівчину струнку перетворилась,
А виплакана давняя журба
Над козаком самотньо нахилилась...
 
Цілувала рідні очі
Мертвими губами.
Обмивала бліде личко
Дрібними сльозами.
Потім взяла за рученьку,
Повела по полю,
Де сама колись блукала,
Шукаючи долю.
Блука козак до світанку,
Та того не знає,
Що то його не дівчина, -
Верба не пускає.

 
Широке плесо. Степова ріка
Тепер зоветься Мокрою Сурою.
А стежку, що водила козака,
З тих пір в народі нарекли Блуквою.
Хто наважиться в туман
Вранці вийти з хати,
Довго буде по блукві
Кругами блукати.

Пан

Лишь подняла колдунья-ночь покров,
Как сразу разнеслася Весть по миру:
Бог путников, атлетов и воров
В ночной тиши придумал чудо-лиру.
И так Гермес на лире заиграл,
(Прошу не путать лиру и гитару!),
Что Гелиос на небо опоздал,
А Аполлон сломал свою кифару.
Однажды, под Килленскою горой,
Он и меня учил играть на лире.
Да только струны дряхлою рукой
Я рвал под хохот юного Зефира.
Я – Пан. В недобрый час я был зачат,
Брожу в горах, печальный и угрюмый.
Я слишком стар, и потому молчат
Моей рукой изорванные струны.
И вот, как одинокий менестрель,
Ужасен внешне, но с душой ранимой,
Из тростника я вырезал свирель,
Что вырос из груди моей любимой.
Дрожащим голосом, едва коснувшись рта,
Со мной моя свирель заговорила.
И рассказала мне, как нимфа та
Сатира-бога, Пана полюбила.