Вместо шёпота любви

5 ноября 2011 в 5:33 

Посвящается М.Ц. От её голоса к своему.

       Последние мои чувства были не поэтическими, а человеческими. Любила я одного человека. И сейчас эти чувства приглушены осознанием ухода. Надо уходить, пока душа ещё успеет пережить. Иначе, боль. Ибо пропасть веры. Я останусь, если будет знак, знаки и подтверждения, что меня примут такой. Я не уйду, я ухожу не по собственному желанию, а по принуждению. И сейчас я чувствую холод, который не пробегает по коже, а зарождается в пещере и переносится сразу же на кончик языка, а оттуда - беззвучно на кончики пальцев.   
       Я чувствую тепло, при мысли о зарождении родственной связи, связи по духу, связи, венцом которой стала беда. И от этого горько. Но сила в том, что молитва передана в душу любимого и, может быть, всё же, любящего. Ибо возлюбленный, любимый в данном случае не имеет значения. Моя собственная любовь, какой бы силой духа и воли они ни обладала, не сможет призвать к подлинной молитве. А любовь к дочери имеет несколько шансов своей зрелостью и выносливостью и неким душевным упорством, но не упрямством, упрямство было бы тут излишним, быть способной излечить отца, привести его на светлую землю из царства мрака страшной болезни. И писать об этом есть грех дитяти, но не грех любви.
       Мы с Вами находимся, как я подозреваю, в удивительно схожем положении. Я отрекаюсь от литературы, Вы от религии и, возможно, даже не чувствуете Его. Но мы с Вами вынуждены прибегать к покинутым нами, чтобы помочь друг другу. Ибо, другого выхода нет.
       Я пишу, чтобы Вы слышали мой подлинный голос, которому не гласит днями в ясном обществе пылкие речи. Вы же вынуждены нащупывать Его присутствие, чтобы спасти моего отца. Вы, возможно, даже верите в Него и его спасение через мою душу. Вы верите моему голосу, хоть, и опасаетесь несколько его, до конца не доверяя, Вам кажется, что Вы обознаетесь. Но нет же. Просто ясные залы не наполняются пафосом лишних слов, которых не слышать Вам вовеки от меня, которых не слышать мне никогда от Вас.
        Ваше молчание зрело. И каждое слово зрело. Ваша речь беззвучна, её сгусток чувств прячет в своём бутоне. Вы слишком опасаетесь – я ставлю слишком жёсткие условия. Я говорю, что не люблю рамки, но всё самое дорогое и близкое загоняю в них. Поэтому ему плохо. Поэтому Вы молитесь, я надеюсь, что Вы это делаете. Я Вас люблю. Но я уйду. Если речь проповедника так задела Ваши струны и привычки. Если моё нутро манит Вас, но оболочка и внешние обстоятельства не позволяет Вашему роду принять меня без лакмусовой бумаги.
        Я не люблю загадывать. Но балуюсь нередко гаданием. Вы сейчас находитесь в уездном месте, в поместье и сидите на балконе иль терраса, но это днём. А ночью, ночью, когда попытки превратить страх в бумагу, а бумагу сжечь навсегда, терзают меня, Вы спите крепким, а, может быть, тревожным сном. И снится Вам Ваша жизнь. Но в ней меня нет. Потому что я уже ушла. Я поняла, что мы с Вами – это слишком странный и молчаливый союз. Поэтому он очень крепкий, но там, на небесах, в которые Вы, как я полагаю, не верите, хоть, и обладаете очень тонкой душой, способной работать и молиться. Молва гласит, что «Вы надели маску, ибо Вам так удобно», но моё сердце знает, что Вы молчите не потому что Вам не хочется говорить, Вы говорить сердцем и душой, Вы молчите, обнажая Вашу волю и, одновременно, взращивая мужество, приближаясь к человеческой зрелости. Я не проницательна, увы. Я боюсь что-либо предполагать. Просто я знаю Вас. Вы как и я. Мы очень похожи. Я всю жизнь прошлую, гнилую, со мглой, рука об руку прошла, чтобы понять, что чувствует мальчик, юнец, юноша и мужчина, и, возможно, даже старик. Я знаю, что есть болезнь плоти, физическое пламя, душевное расстройство, поэтическое восхищение, оно же обожание Прекрасной Дамы, но есть также чувство некой духовной преданности, ощущения тепла, и здравой тяги к существу духовному и возвышенному.
       У меня было всё, как и у Марины. Но с одним маленьким исключением: всё в стихах. Я каждой клеточкой прожила каждое своё стихотворение. И я это сделала, чтобы понять Вас. Только тогда я этого не знала. Поэтому мне знакомо и неудивительно Ваше молчание, Ваше смущение, Ваш страх потерять, ещё не вытащив зерно, не поняв до конца сути, не получив светское подтверждение чувств. Я знаю, что Вы испытываете. Но во мне больше нет того читателя. Поэтому я представляю то, что творится в Вашем внутреннем мире лишь смутно, в потёмках что-то нащупывая или, скорее, угадывая, что-то, нечто похожее на воспоминания из моего дикого прошлого.
        Я была всегда в чувствах очень серьёзной, но по-поэтически очень свободной. Слишком много у меня было ликов вывешено перед опочивальней. Слишком многие души ютились в комнате моего личного одиночества одновременно. Но встретив Вас, подлинно встретив Вас, или, наоборот, протянув Вам руку, я поняла, что всё это был театр, который был необходим, и который, возможно, потом ещё приедет в фургоне в уездный городок. Но когда это будет. Пока Вы в моей душе, я терплю. Я сдерживаюсь и иногда, а, может, и часто засматриваюсь на шёлковые платья в витринах на бульваре. Но это всего лишь дело привычки. Я не испытываю ничего, ровным счётом ничего. Ни желания, ни просто какого-то атлетического интереса. Мне не интересны экзальтированные увлечения.
        Я не знаю и не могу даже предполагать с каким грузом дошли до меня, наконец, Вы. Я не знаю, кто я для Вас. Кто я в Вашей жизни: знаковая ль фигура или предмет интерьера, очередной аксессуар, появившийся на сцене после смены декораций. Я не знаю, что это у Вас: опыт или итог какого-то периода блужданий. Я не понимаю до конца, зачем это нужно. Но я и не могу сказать до конца правду. Ибо она моему меняющему взгляды и углы обзора восприятию кажется слишком серьёзной и поэтому абсурдной.
        У меня первый раз такое. Мадам, занимающаяся спиритическим искусством, имеющая сношения с эзотерикой сказала, что «моим супругом будет немец», я её не просила выглядывать космические тела, она выговорила это очень быстро, произнеся внезапно, поэтому я понимаю, что всё это, что происходит с нами, лишь опыт, душевный опыт. Тем более, если учитывать последние возникшие обстоятельства. Но я почему-то верю, что это серьёзно. Серьёзный душевный опыт тоже бывает. Верно?
        Не бойтесь меня, я не собираюсь надевать на Вас наручники или играть с Вами в игры. Я не собираюсь отнимать Вашу свободу. Вы же знаете, что это лишь бумага, она такое стерпит, ведь иное стерпела: и лёд, и пламя.
А Вы Кай или Герда? Вы ждёте, когда я Вас согрею своим теплом, или пытаетесь достучаться до меня, убедив, что всё, что происходит с нами не игра, не вымысел и не литература. А то я так частенько подумываю. Но боитесь, боитесь потревожить, и оттого становитесь сами всё более и более тревожным.
Я Вас люблю.
        Но я могу уйти. Я не претендую занимать Вашу душевную комнату, но если быть тому, то мне вполне достаточно будет центральной роли в Вашем внутреннем мирке, а точнее, в её части, наполненной любовными переживаниями. Но нам ненужно переживаний – их мы получим и так извне, нам нужно тепло.
Я люблю Вас, не зная, как любите меня Вы, и, вообще, любите ли. Но моя «проницательность», так тонко подмеченная Вами гласит и с уверенным тоном, что да.
       Быть нам вместе или нет, покажет время. Но ведь всегда мы можем быть друзьями, ведь между нами не проходил «любовный шёпот», ведь не давали мы друг другу клятв, от нарушений которых возникает чувство омерзения, и наступает жуткий холод, а моросящий дождь контрапунктом стучит по железным ручкам от дверей, которыми резко и решительно хлопают. Но я всё же скажу: я буду плакать, даже не зная о том, что летопись нашего неопубликованного, никем не замеченного чувства ( что только к лучшему) закончилась на лаконичной чёрной точке, которой является Ваш головной убор с высоты Его божественного взгляда.