Репка

Русская народная сказка в пересказе Геннадия Новожилова.


Дед — он что, он сидит-сидит целый день, к ночи язык высунет, на него порошок лекарственный высыплет, водичкой из красной чашки запьет и давай дальше газету шевелить. Глядит через двое очков, резинкой от лекарства стянутых, событиям поражается.

А бабка охапку дров внесет, на железный лист перед печью грохнет, крикнет: — Ты почто, дармоед ты эдакой, на самом пути мослы  разбросал? Это она собаке Жучку, что на самой середке избы расположился. Жучок от нежности о половик хвостом постукает и далее счастье жизни вкушает.

Внучка Дуняшка за занавеской, на стол грудью повалилась, карандаш муслит, на картинках дедовых газет дамам усы с бородою да куриные ноги подрисовывает, а среди кавалеров женихов галочкой метит. Бабка поесть покличет, так она похлебкой пренебречь спешит, поскорей коленками на лавку, гераньку в треснутом чугунке на сторону и ну глазеть на дорогу, женихов среди проезжих примечать.

Кот выйдет на середину пространства, глазищи выкатит, полчаса стоит: делать нечего, идти некуда. Вдруг на пол бряк, ногу пистолетом выбросит и давай, как полоумный, лизать; можно подумать, эскимо какое.

Мышь на самой галерке шифоньера лежит, на всех узенькими глазенками поглядывает, носом клюет, зевнет с писком, спиной повернется и замрет.

— Чего глаза ломаешь, а дед? Спать ложися! — крикнет бабка.

А дед из-за газеты: — Про Гондурас дочитаю и ляжу.

— Эт што, новая болесть,что-ли?

— Вот и выходишь ты обратно невежа! — возмутится ученый дед. — Это область такая, там одне енералы мятежные друг дружку изничтожают. Потому, конституция у их.

— Тьфу ты, гадость какая! — плюнет бабка.

Жили они, не тужили. И на тебе: у самого крыльца репа стала произрастать. Растет, растет, очень большая стала.

— Ты чего, дед, у самого крыльца-то посадил? — сердится бабка.

— Так ить дождик ишел, чего мне, грязь месить, что ли? Сунул у крыльца и вся недолга.

А репа растет, ступеньки уж перекособочило.

— Дед, того и гляди репа твоя крыльцо своротит! — кричит бабка.

— Да, плод агрессивный, — чешет дед бороду.

— Ты где семенной фонд приобрел?

— Как где, на ярмонке. У бухарина.

— Татарина, поди? — поправляет бабка.

— Говорят тебе — у бухарина. Он в халате был.

— И татаре в халате.

Дед: — Тьфу ты, заноза! Татаре в Казани жизнь проводят. А энто бухаре. Бухарски жители. Тебе газеты надоть штудировать, узнавать природу жизни, а не лаяться чуть што.

— Да вы все, мужичье, бухаре! Вона у вас у всех носищи-то каки раскраснющи! —отмахивается бабка.

А репа растет.

— Чего делать-то, дед? — беспокоится бабка.

— Поначалу все технически предположить надоть, — чешет в голове дед.

— Чего тут предположить! Тянуть надоть, избу спасать! — криком кричит бабка.

— Да, что не то экстрандинарное надоть произвести, — чешет дед зад. — Тут ты, старая, в фальватере моей мысли двигаешь. Девствительно, судьба избы катастрофическа.

Походил дед вокруг репы, почесал под мышками, ногой репу постукал, ногтем шкуру поскоблил. А как сели вечерять, дед провозгласил:

— Завтрева производим акцию! Всем, тута проживальщикам, готовность нумер один. Хлеб отрабатывать надоть!

— А с меня какая акция? — пищит из-под потолка мышь.

— А сухари воровать силы хватат? — озлился дед и лаптем в мышь запустил.

Скатилась с шифоньера мышь и к норе. Кот метнулся дорогу перерезать, да не поспел, только мышиный дух ноздрею удалось поглотить.

— Грубияны вы, дедушка! — пискнуло из норки. — И дураки! Раз такую подлую кошку на груди пригрели!

— Кот я, сколь разов тебе талдычу! — рявкнул в норку кот.

А оттуда: — Ну да, делать мне неча, как разбирать, где у вас под хвостами где кто!

— А сама-то кто? Мышь и мышь! Дура и есть дура!

— Не дура я, а дурак! Я — он! Без мягкого знака я!

— Оно и видать одну твердость! — завизжал кот в норку.

— Да куда тебе драной рассуждать! Ты ж малограмотная! — запищала мышь из норки и плюнула.

— А ты у меня санобработки дождешься! От тады и поглядим, где у тебя мягкое, где твердое! — взвыл кот и плюнул в норку.

А из норки: — А все едино ты мурка лишаястая! Мур, мур, мур!

— Цыц, басурмане! — вмешался дед. — Хватит дискуссиев! Всем отдыхать! Завтрева нам надобна победа!

— Или смерть! — пискнуло из норки.

Наутро все поели картошки со сметаной и вокруг репы собрались. Мышь отсутствовала — проспала. Зацепили багром листья, нагнули, дед листья ухватил, приказывает:

— Почин мой! Бабка за мной! Дунька иде? Дунька, немедля в строй!

— Да тута я! — откликается внучка, лениво подходит, весь рот по уши в чернильном карандаше.

— Все отлынить ловчишь, вертихвостка! — сердится дед.

— А я вскорости замуж пойду, — огрызается внучка. — В столицах вашу хамску необразованность, бог даст, среди танцев и променажев зараз позабуду.

— Старуха, огладь-ка ейну образованность, у меня руки занятые!

— Охолонись, дед, — ворчит старуха, — чего на сироту набросился?

— Кто эт сирота? Кто эт сирота? — стал забывать про репу дед. — Ейных гуленых родителев надоть кажинну неделю розгами потчевать! И тебя заодно, потатчица!

— Дело будем делать иль на вашу житейску неустроенность любоваться? — встрял кот.

— Ладноть, конфлихт опосля анализу предадим, — одумался дед. — Старая, за меня берись. Так. Дунька за бабку. Взялись? За внучку…

— Чой-то, забыл я сказать, нездоровится чой-то, — вдруг хватает себя за подмышки пес. — Который день чой-то знобит. Аж бледный я весь изделался. Пойду я, что ли. Лекарствия мне полагается. Смотрят все, и точно — морда у собаки белая-пребелая. А кот как замяукает:

— Щас энтон Жучка морду в муку макал! Работать не могет, бюллетеню ему выдайте, а то скоропостижно сдохнет. Дед репу оставил и со всего маху ножищей в лапте по собачьему хвосту навернул. Завизжал свиньею пес и покатился. А дед ему вослед:

— Вот те, дармоед, самая пользительная лекарствия! А щас будет те и бюллетеня в синаторию!

— Папаш, папаш, чой-то полегчало мне! — скулит пес. — Отпустило маленько! За кем строиться-то? Давай, Дуня, за што тя хватать-то? А те, мурка противная, чуть попозжей на составные части разберу.

— Ой, страсти-то какие! — кривляется кот. — Ой, обмокрюся щас с таких ужастев! Кажинна Жучка твоею судьбой ловчит распорядиться, а самой заместо мозгов одна конституция!

— Цыц, погань! — заорал дед и в другой раз листья репы поймал.

— Берись дружка за дружку согласно моей росписи!

— Не возьмуся я за Жучку! От его псиной несет, — протестует кот.

— От кого несет? От кого эт несет? — оскалился пес. — Клевете подвергаюся безвинно! Я собак чистый, золой пересыпанный!

— Да ладно, — мирится кот. — Эт юмор у меня такая все навыворот. Мне от энтого уморительно.

— Хватит барабанить! Берись крепче! Ра…а-з, два! Ра…а-з, два! Всем колхозом, раз, два!

Мучились, мучились, результаты плачевны. Вдруг откуда ни возьмись заспанная мышь. Руки за спину, вдоль шеренги прошлась, спрашивает:

— Гляжу, продовольственный вопрос не можете решить?

— Ты, касатка, лучше за кошку берись, да пособи, — говорит дед. — Чую умом, гдей-то близко количество должно в качество перейтить. Думаю, совсем ничтожных силов не достает.

— Так ить твоя кошка меня всенепременно растерзает.

— Я ей растерзаю! Потому я до победного торжества мораторию объявил.

— Ну, эт другой коленкор, — соглашается мышь.

Засеменила в хвост шеренги, спрашивает:

— Мурк, тя за что брать-то? За хвост не возражаете?

— Кот я! Кот, те говорят, крыса подпольная! И моратория ваша хваленая во мне  заканчивается.

— Прекратить пререканию! — вскричал дед. — Час торжества над упрямствием темных сил природы уж близок! А ну разом тяни!

Мышь ущипнула кошачью спину и тоже потянула. И тут количество обернулось качеством: все так и повалились. Репа вылезла из своей ямины и легла на бок. Все принялись неумеренно ликовать, а кот цапнул за своей спиной да только воздух поймал; мышь уж из норки «ура» пищит. Но, как всегда бывает в случае совместной победы над враждебными силами, души победителей устремились друг к дружке, распри стали невозможны, и повсеместная неприязнь куда-то исчезла сама собой. И в конце праздничного застолья, когда на востоке стало светлеть, все изъявили желание, чтобы кот с мышью поцеловались. И те проделали это с такой нежданной чувствительностью, что Жучок не выдержал, зарыдал и залился счастливыми слезами. А Дуняшка, хлюпая носом, сбегала за занавеску, принесла свой чернильный карандаш и разрешила всем желающим подрисовывать усы и куриные ноги на любой из накопленных газетных картинок.


(Опубликовано: Геннадий Новожилов, «Русские сказки для детей и взрослых». М.: «НорВэй-Си», 2007. С. 127—134).