Витя

Предрассветную тишину вдруг разрывает трель,
Словно садистский плотник, не заглушивший дрель,
Будильник поднял товарищей, выбил к соседям дверь
Шесть раз подряд. Не действует. Спит этот дохлый зверь,
Мертвый уже полгода. Он встанет, ты просто верь.

И Витя встает. На седьмой, на последний, жалобный вой.
Витя в ванную на второй передаче, одной ногой,
А другой на кухню - заваривать зверобой.
Витя деятельный такой, когда нагой.
Витя мчится как угорелый во весь апорт -
С утра Витя - не Витя, а  телепорт -
Перед выходом он играет с собой в раппорт.

Тяжкой походкой,  бредет в метро, покупает билет.
У Вити снова тянет бедро, Витя едет слушать ученый бред.

Витя снимает перчатки и надевает улыбки для тех, кому за пятьдесят;
Тем, кому до семнадцати Витя не очень рад;
Тем, кто покоится между, Витя - ни сват, ни брат.
Наверно, поэтому уши его горят,
Пускай не полюбят, хотя-бы обматерят.

Витя смеется громко, сидя в столовой, в кругу ребят.
Витя почти готовый не думать, пока едят.
Витя готовый жить эти полчаса, как диктует "свод" -
Витя - совсем не лиса-краса, а облезлый, хитрющий кот.
Мяукающий наоборот.

Удивительно, но напротив, чуть слева сидит настоящий друг.
И вообще, как-то много сегодня людей вокруг.
Почему же тогда одиночество тянет назад, как плуг,
И сочиться при рукопожатии из всех этих тысяч рук?
Может скажешь нам, Витя? Витя ответит "нет".
У него это просто, как "здравствуй" или "привет".

Витя думает - и в этом его проблема, его беда - "это временное, не навсегда".

Витя приходит домой и заходит к ней. Витя ужасно устал.
Витя прыгает на кровать и сопит сильней, чем когда он спал.
Она падает рядом и со смехом сдвигает его к стене,
Замолкает эхом. В темной комнате, двое наедине.

Витя проснулся в секунду, сна ни в одном глазу,
Витю схватили пучком, прямо как кинзу.

Витя понимает, что dеjа-vu. Витя вспоминает, никаких "люблю".

У Вити уже есть несколько томных дам,
Которые любят его по вторникам и средам.
Моралью чуть выше, чем Клод ван Дамм...

Витя хочет все законсервировать, все оставить в стадии "включенный дурачок".
Витя любит порой грассировать. Даже если грассирует просто тупой молчок.

Витя снова идет в свои четыре стены, ненавистный четвертый дом,
Где живут четыре спины с общей кухней, ванной и потолком.

Витя несчастный, вечером примеряет грим.  Ложится в кровать.
Витя опять размышляет совсем один. Вите бы нужно спать.

Витя берет телефон и катает другу «привет».
«Что-то случилось? А то я немного занят».
Витя наврет, что «нет»,
Почему не знает.

Вите вдруг вспомнилась женщина из метро и ее семья:
Два ребятенка, сумка, ведро и пакет белья.
Мальчик, жует свой банан неловко, прячет кожуру в капюшон.
У мамы под локтем его толстовка, и больная дочь испускает стон.
Маме все равно до поддельных жалостей, разрывающих их вагон.
Мама, встает, мама собирается, мама выходит вон.

Витя в раздумьях и суетах, засыпает ничком прямо на столе.
Витя видит во сне Рейхстаг, и солдат на улицах. Все в огне.
Витя резко проваливается сквозь темноту, коленками в воздухе теребя.
Вите не жалко ни мамашу в метро, ни мертвых вояк, ни себя.

Вите сложно прижиться душой: он бежит непонятно к кому-то или же от чего.
Просто Витя, наверное, слишком живой. Вите просто всегда нелегко.
Витя просто всегда налегке.
Потому в тоске.

Вите бы просто пришвартоваться, заякориться, чтобы закончился этот безумный дрейф.
Найти, за кого и за что можно бы зацепиться. Не покориться, не умилиться.
А вместе друг другу кричать «не дрейфь».

___________

У Вити опять зазвонит мелодия, разбудит всех, пощадив его одного.
У Витя не жизнь, а пародия: у Витя есть все. И совсем ничего.