Моей Фантазии

… этой ртутью и этим золотом,
над которым, вглядись, и видны
чудеса, что были расколоты
при постройке глухой стены.

Ты мерещишься, чудишься, кажешься:
прошлым летом, летя напролом,
кровью в сердце моём измажешься,
с маху врезавшись в сердце крылом.

По ту сторону я ещё слазаю:
там темно, там горит окно:
там стандартный портал в Фантазию,
там хорошее место - но

мне б вернуться в место убогое,
что ничей не радует взгляд,
в некий пункт, где отсутствует многое:
нет комфорта - так говорят?

Мне б назад, в о мой дом заколоченный,
вспять, и в сердца трепет и дрожь,
в исчезающий, в недоконченный,
в позабытый в парте чертеж,

где в строениях неба – искоса -
если взглядом взглянуть боковым -
промелькнёт, что словом не высказать –
ни художественным – ни живым,

где, наделав нелепостей множество:
в меру тупости – или же сил,
это – личного сердца – убожество
я на суд людской выносил.

По эстетике двойка вкачена:
раздражала родных горожан.
Я его перечерчивал начисто,
чтоб усиленней их раздражать.

Я его перечерчивал, кажется,
раз, наверно, пять или шесть:
что не нужно и что не расскажется –
все равно хотелось учесть.

Чтоб оттуда, где синие линии,
прямо из сердцевины лица,
как планктон серебристого инея,
смертоносная била пыльца.

Чтоб сходились, чертя по окружности,
два нешуточно синих луча,
чтоб и ангел, в сознаньи ненужности,
как дурак, под окошком торчал.

Что там было? Чернильная лужица?
В дефиците бывшая тушь?
До сих пор в нём искорки кружатся,
пробиваясь сквозь мусор и чушь.

Благодать для простых обитателей
утонувшего в детстве двора:
мой единственный, мой летательный,
мой мечтательный аппарат.

Ты привинчена ржавыми гайками
в точном месте на этом листе,
о чудесное чудо Райтово,
о свисточек, чтоб в солнце свистеть!