Ч Б

Фокстрот пыльных ступней твоих и моих ног под аккомпанемент хриплого радиоприемника. Старое кино моей жизни. Здесь у всех черно-белые улыбки и серые глаза. Даже у тебя. Да, даже у тебя глаза такие же, как и у всех. Ничего особенного. Весной особенно хочется ласки. Мороженого, песка и теплых губ. Дорога жизни из желтого кирпича в любом случае приведет, куда нужно. И Гудвин, жеманно вскинув брови и снисходительно взмахнув рукой, одарит каждого по желанию и по возможности. Его просят о разном. О том, чего не хватает. Кому-то нужны мозги, а кому-то сердце. У меня это все есть. Нет только тебя. Исполнись, пожалуйста. Я прошу о тебе на каждой аудиенции. Но мои просьбы остаются без ответа. И у Гудвина меркнет взгляд при каждом напоминании о тебе. Бедный, он так расстраивается, когда бессилен чем-нибудь помочь.
Закоченевшие кончики пальцев жарким летом. Холодное мороженое и невкусные слезы. Так привычно стало расстраиваться по каждой мелочи, что лучше все время спать. Если долго ходить по краю крыши, можно упасть. И уже не выжить. Или выжить другим. Я долго падала с вершины тебя. С вершины до самого низа. Больно ударилась. Никак не могу исцелиться. Точно буду другой. Какой, еще пока не понятно. Все неинтересно и скучно. Пыльный асфальт всегда серого цвета, не нужно смотреть под ноги, лучше смотреть вверх – небо пока еще бывает разным. Небо пока еще живое. Мир уже нет.