Сорок голубей-голубок

Багрянов Саша
Привет, Володя!
Прости, что я пропал!
Понимаешь, когда я прочитал рассказ и Книгу «Надеяться и вперить», я впал в какой-то ступор, настолько они были неожиданными. Отписываться на такое никак нельзя, а я стал неторопливым тугодумом, мне надо время все переварить и обсосать, подождать, пока осядет первая реакция, и перечитать снова и снова.
Я не был особенно удивлен твоим даром к языкам, его всегда было видно, да и естественно это для воздушных знаков. Дипломатическая работа была сшита на тебя.
В девяностые многие перешли в частный бизнес, и успешный, а деньги засасывают, конечно, так вот и тянутся они к финансовым вершинам, достижение которых вовсе не необходимо для их же счастья.
Когда ты упомянул, что делом можно управлять и из Москвы, я вспомнил, что хорошо поставленное дело идет само по себе. А теперь понятно, что не бизнес суть твоей жизни, а поэзия. Сказать, что я удивлен, это просто ничего не сказать.
Много лет я не получал такого удовольствия от поэзии, и думал, что не скоро еще она воспрянет в России. Спасибо, Володя!
Ты всегда был добрым, милым парнем, но меня поразило то количество тепла и боли, что просто водопадом срывается с твоих строчек! Многие верят, что ребенок выбирает себе родителей и судьбу, и если ребенок сам взял на себя себе столько боли, одиночества, и особенно такую степень чувствительности, то высокая у него душа...
Я боль стерплю. И вынесу урок,
Что ты даешь: болезненный и страшный.
Такая степень обнаженности души характерна для водных, а не воздушных знаков, я не удивлюсь, если Луна в твоей карте стояла именно в одном из водных знаков. Если хочешь, я посмотрю, тогда мне нужны дата, время и место рождения, но разрешить кому-то посмотреть свою карту – почти как раздеться душой...
К некоторой моей досаде, мы далеки от Церкви, хотя и относимся с уважением ко всем ее многообразным ветвям. У нас церкви – это скорее социальные клубы по поводу религии. Когда мы приехали сюда, сразу пошли в Собор в Стратфилде поблагодарить Бога, Судьбу, Справедливость – как кому удобно – и услышали за спиной шепоток прихожан: - «Приперлись, а сами из Израиля, ни стыда, ни совести...»
А ведь Христос завещал молиться в своей комнате при закрытых дверях...
Твой рассказ сразу заставил меня вспомнить какое-то школьное представление, где одна девочка читала «Стихи о моем отце»:
Тридцать лет, тридцать долгих лет
Ты приходишь ко мне, Отец.
Ты такой же, как был вчера,
Только чуб поредел слегка,
Только в седине борода,
Только синий шрам у виска...
Боль эта мне как никому понятна, так как у меня все гораздо хуже, я даже не знаю, живы ли мои родители...
Ты же знаешь, Володь, какой просто неземной радостью и светом наполняешься, когда - вот же - они снова здесь, сидят за столом, улыбаются детям – а потом просыпаешься, а их нет, и уже не будет, и встретиться можно будет лишь за Радужным Мостом.
Ну а пока – друг другу лишь приснимся.
Разлучены мы смертью, как стеклом.
Доводит до бессильной тряски полное отсутствие возможности что-то исправить:
Спасенья дверь всегда так далеко,
И неизвестно, будет ли прощенье.
Но жена и дети есть, а значит, будем жить...
В Книге сразу обращает на себя внимание язык – спокойный, строки переходят одна в другую мягко, как волны, такое впечатление, что просто идет тихий разговор.
Горели со стоном дрова в очаге,
И в споре упрям был старик,
И пес прижимался всем телом к ноге,
И шепот срывался на крик.
Поражает богатство твоего словаря, идиом, метафор. Хотя я и ничего не понимаю в поэзии, но Маяковского с его рваными ритмами не люблю.
Мне не совсем понятна тема одиночества в твоем творчестве:
Старинное зеркало в раме блестит,
А в нем отражаюсь лишь я…
Я думал, что тебе, как и мне, жена, дети и внуки избавят от этого чувства, хотя и не смогут заменить ушедших.
У меня волосы дыбом на шее от точности многих твоих выражений, от их незаметной при первом прочтении глубины:
Рождаться страшно, а прощаться больно.
Конечно, меня больше всего привлекает то, что сам пережил, сам выстрадал и все же вынес:
А искуситель рядом. Он силён.
Он обольщает, ластится и губит.
Обманом искушенья ослеплён,
Твой сын внимает, а порока губы,

Не шевелясь, ко злу его влекут.
Сопротивленье часто бесполезно.
И на коротком жизненном веку
Грешим… Калёным выжечь бы железом
А мы по ночам все рыдаем в подушки, себя все виним...
Чего же хочу еще?
Осталось всего-то немного:
Подлунной последней дорогой
Пройти и понять – прощен…
Чего же просить еще?
Никак не могу о себе сказать, что ни о чем в прошлом не жалею...
Господи! Как горько осознать,
Что ошибок сделано немало.
Их наделал, право, не со зла,
Только это поздно осозналось.
Потерял я родителей, да и у нас в семье не все всегда было гладко (из-за детей, конечно), мы даже жили раздельно пару недель, и до мурашек знакомое чувство опустошенности и бессмысленности:
В доме моем не осталось тепла.
Ты меня грела полвека.
Холодно стало, когда ты ушла.
Дождь замерзает на ветках.
Перекликается с Александром Городницким:
«...А ты – добыча для ворон,
И дом твой пуст и разорен,
И гривенник пылиться на полу...»
Мне не удивительно, что люди могут испытывать похожие чувства, но ты умеешь их передавать другим…
А я один. И я за все в ответе,
И позади все лучшие года.
Вроде бы слова-то простые, и передают чувство точно, да вот никто до тебя их не написал!

Владимир Ясенев   17.12.2011 12:37   •   Заявить о нарушении