Гасан Гусейнов Советские идеологемы 5 Матерщина ре

Гасан Гусейнов  Советские идеологемы 5 Матерщина – речевой контур

§ 5. Матерщина — речевой контур свободы; идеологическая весомость матерного слова и его семантические составляющие: смешное, достоверное и опасное.

Чем интенсивнее были попытки идеологии рекрутировать классическое наследие, вообще высокую культуру, в том числе культуру литературной речи, тем шире становилось поле применимости нецензурного языка. Язык, «искалеченный правильной жизнью»463, обнаружил в матерном подполье свободу от лицемерия и подтекста.
Прежде чем перейти к теоретическому осмыслению этого феномена, разберем сначала непосредственные исторические свидетельства идеологической валентности матерных слов. Обратимся к одной из многочисленных форм бытования матерного слова — к политическим частушкам — и рассмотрим место, занимаемое в них матерной составляющей.

[Сталин — император]

Ой, калина-кaлина,
*** большой у Сталина,
Больше, чем у Рыкова
И Петра Великого.464

[Ленин в Мавзолее]

Шел я мимо Мавзолея,
Из окошка вижу ***.
Это мне великий Ленин
Шлёт воздушный поцелуй.465

[герб СССР с серпом и молотом]

Слева молот, справа серп —
Это наш советский герб.
Хочешь жни, а хочешь куй,
Все равно получишь ***.466

 [Н. Хрущев — распространитель кукурузы в СССР (конец 505х)]

Вышла б замуж за Хрущева,
Побоялась одного:
Говорят, что вместо ***
Кукуруза у него.467

[полет в космос первой женщины — Валентины Терешковой]

Валентине Терешковой
За полет космический
Наш Никита подарил
*** автоматический.468

[«Культурная революция» в Китае]

Полюбила ***венбина,469
На стене висит портрет.
Утром встала, посмотрела,

[слухи о «летающих тарелках», или НЛО — неопознанных летающих объектах
(с начала 605х гг.)]

Над селом ***ня летала
Серебристого металла.
Много стало в наши дни
Неопознанной ***ни!471

[из частушек о перестройке]

Перестройка, перестройка,
Я и перестроилась:
У соседа *** большой,
Я к нему пристроилась.472

К Горбачеву я приду,
Подарю ему ****у.
Не для всяких глупых дел,
А чтоб на голову надел.473

Нас ебут и там и тут
Коммунисты разные
Неужели мы от ебли
Сами станем красные.

Коммунисты нас ****и
Чуть не весь двадцатый век.
И до смерти заебали
Миллионы человек.

Как на Крымском на мосту
Мильцанер **** блоху.
Он за что ее ****?
Она без паспорта живет.

Мой милёнок — демократ,
Он читает самиздат,
Он **** меня подпольно.
Хорошо, но очень больно.474

У Якунина у Глеба
*** все время смотрит в небо
И в парламенте путаны
Лезут Глебу под сутану.475

Если встретишь коммуниста,
Подари ему гандон,
Чтоб случайно не наделал
Мудаков таких, как он.476

Прежде всего, бросается в глаза высокая активность матерной ассоциации и не возможность свести матерную брань к инвективной (оскорбительной) функции.477
Оскорбление — это лишь оболочка каждого высказывания. Вся же совокупность предложенных текстов отсылает к общественнополитическому сверхтексту, который одинаково хорошо известен и безымянным авторам, и их слушателямисполнителям: в этом матерном сверхтексте недифференцированное множество политических вождей СССР присутствует в царстве истины, живет по законам «руководящего языка».478
«*** большой у Сталина» — не «оскорбительно» для вождя не только потому, что хуй у него в частушке «больше», чем у действующего главы правительства и даже чем у первого императора России. Перед нами — матерный псевдоним Сталина — «отца народов».
В сознании современников обсценность Сталина как мотив увязывалась с двумя основными темамистрахами, поступившими в распоряжение читающей публики лишь в начале 1990х годов. Одна тема — это страх опечатки Сралин вместо Сталин, — испытанный в 1930–1950е гг. многочисленными машинистками и наборщиками. Объяснимый практически — близким соседством
литер «т» и «р» в клавиатуре пишущей машинки, — страх этот соотносился с представлением о Сталине как грубиянесквернослове: беря пример с Ленина, вождь любил вызвать смех грубым словцом.479 В начале войны, накануне московской паники середины октября 1941 года, когда многие правительственные учреждения бежали из города, по Москве разнесся слух о словах Сталина, произнесенных на заседании Политбюро: «Ленин оставил нам великое пролетарское государство, а мы его просрали».480 Сталин[про]сралин и остался проговорочным кошмаром в подсознании советского человека вместе с частушечным Сталиным ёбарем, обладателем большого ***.
В русской литературной традиции обладателем самого большого члена является Лука Мудищев — герой матерной поэмы И. Баркова, об эвентуальной публикации которой А. С. Пушкин сказал, что та станет когданибудь первым и главным доказательством отмены цензуры и установления свободы слова в России.
Не случайно и автором предисловия к первому серьезному изданию поэмы
в бесцензурной России был приглашен один из бесспорных лидеров современной русской литературы, представитель поколения шестидесятников Андрей Битов. Обратившись в предисловии к советской истории восприятия Баркова, Битов погружается в воспоминания отрочества и, в особенности, опыта раздельного школьного обучения: оно было восстановлено Сталиным в рамках политики возрождения русской имперской государственности после второй мировой войны. Битов так формулирует единство своего тогдашнего идеологического опыта:
Барков и раздельное обучение — две стороны одного медалированного комплекса: профиль
Иосифа Сталина и член Луки Мудищева. Не знаю, как там у других поколений, а мое уж точно
трахнуто могучим орудием Баркова прямо по темечку. Он загнал нам его в сознание под завязку, до самого подсознания, может, и прорвал его.481 Какой там Фрейд!..482

Матерная символизация власти в жанре частушки продолжается и в отношении Хрущева: здесь оскорбительно опятьтаки не употребление мата, но содержащееся в частушке осмеяние самого характера деятельности Хрущева, так сказать, употребление им органа власти не по назначению, в данном случае — растранжиривание средств на «кукурузу» и «космос». Итак, и эта частушка воспринимается одновременно как смешная, достоверная и опасная.
И в других случаях, попадая в идеологический контекст, матерное слово знаменует достоверность суждения, а не только степень оскорбительности для слушателя и/или персонажа. Такова частушка о гербе, связывающая серп и молот с изображением колосьев на гербе СССР.483
Таковы частушки о хунвейбинах — действующей армии «культурной революции» в КНР. Дело здесь не в насмешке над частыми проговорками советских политинформаторов, произносивших «***венбин»; дело в том, что параллельно с официальной антикитайской пропагандой 1960х гг. наметилась тенденция называть «хунвейбинами» и советских цензоров, вообще наиболее рьяных представителей официоза («Он у нас главный хунвейбин», можно было услышать в редакции журнала о главном у них охранителе устоев; см. также упоминание термина в этом значении в дневниках Корнея Чуковского484). Снова идея власти eбли и начальника хуя воплощается как смешное.
В частушке о культе неопознанных летающих объектов, распространившемся среди части научнотехнической и литературнохудожественной интеллигенции в середине 1960х гг., матерное слово выражает не только ехидное сомнение (оболочкаоскорбление); оно здесь — идеологема бессилия интеллигенции, «не способной распознать ***ни».485
Социальное достоинство перечисленных матерных частушек — в их очевидной неуязвимости: официоз не может вступить с ними в публичные прямые пререкания. Поскольку употребление «нецензурной брани в общественных местах» есть противозаконное деяние, наказуемое преступление, за исполнение и сочинение такого рода произведений полагается лишь кара. Риск необычайно повышает творческую активность. Помимо частушек в устной словесности бытуют сотни, тысячи анекдотов, прибауток, искаженных пословиц. Репертуар их ширится.
Совмещение уже названных факторов — смешного, достоверного и опасного — способствует хождению матерных жанров преимущественно в изустном исполнении. Массовая популярность этих жанров устной словесности обеспечена, конечно, не столько числом произведений, сколько их брутальным поэтизмом. В этом смысле, разумеется, не весь матерный «сверхтекст» входит в состав
идеологического языка, хотя некие следы идеологической функции можно наблюдать и в самых скабрезноабстрактных матерных частушках типа:

Светит месяц над Варшавой,
Девки любят хер шершавый.
В Александровском саду
Я нашел в кустах ****у,
Шкурку снял, а мясо съел и т.д.

В идеологическом языке, на котором росло поколение Андрея Битова, выше упомянутый «медалированный комплекс» под названием «профиль Сталина — *** Луки Мудищева» постоянно воспроизводится в разнообразных жанровых формах.
Так, действуя в традиции революционного сокращения слов в общезначимые аббревиатуры, хохмачи могли соревноваться в создании акростихов. Именно таков акростих, вмонтированный петербуржским поэтом Николаем Голем в стихотворение «Группа освобождения труда»:

Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод...

— За меньшего брата!
Бестрепетно глядя вперед!
Хихикая хмуро,
За это родная страна
В аббревиатуру
Навеки свела имена.
В акростих запрятав,
их помнит спасенный народ:
Плеханов.
Игнатов.
Засулич.
Дейч.
Аксельрод.

Несколько десятилетий спустя перед глазами политического публициста
пройдет череда сменяющих друг друга правителей СССР и России:

Итак, сегодня мы видим уже единый ряд: лежащий в маразме в Горках Ленин и правящая от его
имени клика большевиков: Брежнев, осуществляющая над ним пассы Джуна и
Мазуров
Устинов
Демичев
Андропов
Кунаев
И...

правящие от его имени. И, наконец, все время опохмеляющийся Ельцин и опять какая-то
группка, решающая, как выгодней и лучше приватизировать Россию.

Масштабы бытования подобной словесной продукции в советский период трудно установить даже приблизительно, хотя, судя по личному опыту общения от Магадана до Таллинна, от Архангельска до Батуми, судя по граффити, сообщениям многочисленных частных лиц, матерно-политическое словесное творчество было весьма распространено в советской России. Выход его на общественно-политическую сцену в годы перестройки затушевал специфические свойства обсценного языка в советское время, хотя бoльшая часть публикуемых в 1990х годах сборников соответствующей тематики, журнальных и газетных статей черпает свой материал в основном из неподцензурных советских источников. Посоветский политический стиль ельцинского периода сделал эту советскую предысторию рельефнее. В обстановке новой для России политической
свободы одновременно регистрируется партия ****ЕЦ, а президент страны обращается к соотечественникам с призывами не ругаться матом, уподобляясь в этом отношении своим предшественникам — русским монархам прошлого и позапрошлого столетия.