Эти куклы вдруг ожили...

Эти куклы вдруг ожили -
потекла по жилам кровь
и сквозь слой сундучной пыли
проступили,
заискрили
имена:
Надежда,
Вера
и Любовь,
вновь
рассеян
быт наш серый,
Шар Земной - из сказки
колобок -
лисою хитрой съевший времена,
напялил на себя -
Жар-Птицей
радужно горящие одежды
волхвов-царей
и мёртвые воскресли, и сияют наши лица,
мы все живём любя,
занозы вынимаем без опаски
из лап зверей,
есть в каждом сердце - Прометеев уголёк,
Эсхил над мрачною пустыней - дней напрасных вне духовной жажды,
парит с Шекспиром на руках -
несомый шестикрылой
силой
вдохновенья
и пишутся стихотворенья,
в которых зёрна смысла - открывает прах,
питающий колосья голосов,
колоссом,
через глоссы
зрея,
матереет
гений
слова,
что зазвучит над старым - ново,
а нет - устанем так, что раем нам покажется хайямовский сундук,
пусть мудрецы нам перед сном,
расскажут сказку,
в которой гроб могильный - наделён
воскресным дном
и с фонарём волшебным гном -
тук-тук -
туннелем исходящим музыкальнейшим огнём,
покойников - уснувшими детьми,
проводит к звёздным трассам...

Вот куклы три:
Надежда,
Вера
и Любовь -
не хочешь трупом
быть при жизни -
с них
пыль неверия
сотри,
на раз, два, три -
цари
в возвышенной,
неунывающей,
необвиняющей,
неизгоняющей,
неубивающей,
неубывающей
отчизне...

Открытый слышанию -
да услышит!

И не вини
меня
за этот стих -
в нём ничего нет лишнего,
сквозь глухоту паучью
ритуалов - обоснованных научно,
через империи талантов оперных от Берии,
в нём эскадрильями несутся губы
целокупных голосов,
срывая с жизни настоящей -
железный - в розовое, голубое
густо-псово
(здравствуй, слово!)
принаряженный засов...

О серый волк тоски
с Пьеро,
вонзившим в сердце
с детской верою
перо,
уроненное прежде -
с неубывающей надеждой,
с неутолённою любовью,
с льющейся над мисками довольных жизнью в людоедовой отчизне кровью -
на Камские пески
сквозь хамские ухмылки,
на снег у Чёрной речки,
на пол палатки для пропарки вшей,
холодный, земляной -
27 декабря
в пределах лагеря,
что наречён был
"речкою Второй"...

Иваном-дураком
на звере лютом -
скачу сквозь чащи
неопознанных деепричастий,
ломая схемы,
чей контроль,
осуществляем счётом
арифмитическим,
логически
необоснованным
пиитом -
пою я счастье
силою несчастья -
хранящий
кожей
память боли,
изведанной,
как было заповедано
всем стоящим -
по воле
Божьей,
лад свой строящим
поэтам -
Коринфянам Второе,
Шестой Главою
упиваясь,*
я постигал
в могильном
коридоре изолятора
штрафного, 
на части
разрываемый
дубинками
и сапогами -
от силы сатанинской
пляшущего рьяно
взвода
краснопогонного,
осуществляющего зверство
именем народа,
покаюсь,
чтобы: "Мама!" - не кричать,
я падал
опуская веки
на глаза
и замирая -
упавшим в обморок
искусно притворяясь...

Какую сказку
вам ещё
о храме на крови
реальном
рассказать,
стихов моих
неслышащие
ныне,
по жердочкам
расхожих
песнопений,
скачущие братцы-песнопевцы
райских декораций,
святотатцы
преданных
в журналах,
фондах
премиальных,
никуда не девшихся,
растущих
временами будущими
вдохновений,
в наше -
с именем безвременья,
больное время -
повсеместно?

Про маятник
вздохнувший
и пошедший
по келье тесной,
Анненского стих
я вслух
по памяти
читал под "вышаком",
разделываясь впрок
с известным
сундуком,
неровных
строчек ток,
кардиограммою
о жизни сердца в кровных
вечное избравших кровом,
говорящих -
сквозь бритое,
приговорённое
судом продажным,
красным
от пролитой
им небрежно
(ленин,
сталин,
брежнев,
остальные...)
крови,
костяное,
переставшее быть мною,
темя,
сквозь арматурно-каменные плиты,
подвально-четырёхэтажный потолок,
в роднящее поэтов силой надмогильной небо,
от Феба
до Христа -
я истово вонзал...

Какую вам сыграть и спеть
святую небыль -
в балагане кукольном
мной знаемого
эшафота -
с балахоном,
под которым -
тенью папы Гамлета,
с поэтом начинают говорить века,
как говорили с Достоевским,
не брезговавшим -
мне родным,
с Чоканом Валихановым -
тогда живым,
острожным,
бездорожным -
не чиновным
Казахстаном?

Я состоялся, как большой поэт
в неведомых вам лапах
приговора к отторжению от вздора,
что залапан куличовым ладаном повторов
попугайских ваших -
именитые отсутствием пиитовых наитий,
не наделённые поэтовой судьбой
поэты,
говорящие сегодня: "Муратовский?
Кто такой?"

Да так -
никто,
никак -
для сытых
свадебно-литературных благородий...

Я жизнью растворён в своём народе,
что кругосветен
и вобрал в себя века...

На этом оборву ток
этой стихоречи - живой
пока...

А там -
судья нам -
Бог...

Подвох
для певчих -
сладкозвучье речи,
в которой через смерть при жизни -
в любое время и в любой отчизне -
не проходит снова
ново -
слова
колобок...








1. Мы же, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами.
2. Ибо сказано: во время благоприятное Я услышал тебя и в день спасения помог тебе. Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения.
3. Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение,
4. но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах,
5. под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах,
6. в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви,
7. в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке,
8. в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны;
9. мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем;
10. нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем.