Папе

Ах, больше тепла бы. Лето ведь.
И, может, чуть-чуть любви...
Я только не смею требовать,
Не мне бремя просьб нести.
Не мне умолять о помощи
И - наконец-то - спасении.
Кого... и зачем бы? Вот еще.
Росток из гнилого семени
Лишь силы уйдут выхаживать,
Не слишком ли это, Господи?
На мне ведь все раны зажили,
Не видно, что косы с проседью.
А ваше счастье незримое
Хочу сберечь от незванного.
"Люби, улыбайся, милая!
Сбежать в ваш рай? Я не стала бы".

Мешать на палитре краски?
Мне ли теперь "незримое"
Пачкать? Тепло и ласку
Серым? Бурым, малиновым?

Но страхи бездумно, ласково
Коснулись воды и вспыхнули.
Страданием, ложью, сказками.
Прокльятьями и молитвами.
Все тихо тонуло в проруби
Без помпы, ничем не тронуто...
Лишь черти плясали голыми
В твоих глазах (или омутах?),
И мне все казалось - ЛИШНЯЯ!
Ведь ты не искал. Ни дочери,
Ни места в чужом трехстишии,
За другом... стоял ли очередь?

За тихим вопросом следует
Ответ, все такой же тихий.
Нас двое - и мы беседуем,
На улице чьи-то крики.
Я слышу слова лопатками.
Мне кажется, что, бездонные,
Они и на ощупь гладкие,
Спины касаются волнами:
"Ты знаешь... вас всего трое".
И вот опять твои волосы
Согрели мои ладони,
А звуки глухого голоса
Вдруг сделали мир наполненным
Не грязным забытым бежевым,
Не бурым, не серым - золотом,
Любовью.
Немного - нежностью.