На краешке оврага

С котомкой дух мой шастал по Руси
в хитросплетении проселочных дорог –
в их паутине разбирался он без карты.

Не волновали сердце пилигрима позы Мах 
и там, где слышалось «еси на небеси»,
он истово перекреститься мог
в те дни, когда он был не ламинарным –
в отрепьях жалких (человеком дна)…

Тропинки кровно прикипали к духу
и тело (костлявое вместилище его)
легко переносило холод-молот,
и всесожжение языческой пустыни,
йог-скоморох – он мог чесать два уха
не только правою и левою рукой, но и ногой –
в те времена, когда воочию был молод,
и дольку медленно жевал медовой дыни

неподалеку от заброшенной бахчи
под дикой вишнею на краешке оврага
меж сорняков и жгучею крапивой;
и умудрялся угасать закатом – не думать,
лёт созерцать удодов, воронья и саранчи
и трепетание над сельсоветом флага,
и с проводами вдаль скользить над ивой
туда, где цадиками освещалась Умань.