Не сыщется на нас погибельней батыев...

У могилы Чичибабина


Не плачь, не плачь, Яськов! -
Он больше, чем возможно,
остался, - и уйдя, - живым среди живых.
А дым его махры, мятежный и тревожный,
всё тянется за ним, - пахучий, словно жмых, -
с тех лесопильных лет, казалось бы далёких,
что в ватнике-фуфле и нынче прут во двор...
О волчьх колерах да о собачьих сроках
доныне на Руси не кончен разговор.

С чего б и тише стать охриплости напева
о Вятке-Колыме, о Воркуте-Мордве?
Обмылок справа мок, торчало шило слева. -
Патруль сменил патруль на курве, на Москве...
И тот же вертухай, брехливый дядька-Киев,
из мутного Днепра вовсю гребёт улов.
Не сыщется на нас погибельней батыев,
чем эти, из своих занюханных углов!

Уйми слезу, Яськов, под добрыми очками
и облаку махры вослед в стихе вздохни,
как ранены глаза щепой на пилораме
и в эти, - ну, ничуть не радостнее, - дни.
Не верю я словам, но сердцем чую голос,
который свыше дан, не предан, не пропит.
Ядрёная зима! - Скрипит морозный полоз.
Сдирает стужа скальп и плакать не велит.