Петенька тютюн из ружинского района

               

Тютюн у Петеньки – это вовсе не фамилия. В украинских сёлах многие живут по  прозвищам. Они – те прозвища – так ладно подходят к данной особи, что и трудно допустить что-либо другое. Родная фамилия подходит ему, его жене, вновь нарождённым детям не так здорово и удачно, как прозвище. Бывало, оказывается, что и деды, и отцы уже прозывались так, а фамилию с трудом даже в сельсовете вспоминали, когда верстали списки для голосования или сбора налога. Давать прозвища – всегда было модой. Водились любители, умельцы такого пикантного – уж больно тонкого дела.
Придумать так, чтоб дух захватывало, а потом посмеяться  со всеми же над явной находкой. Или со стороны послушать, как прозвище смакуется при случае употребления другими. Как им радостно от того, что постигли изюминку издёвки – умеют её употребить, произнести, вызвать, подчас, слезу в её невольного хозяина.
Петенька Тютюн заработал своё прозвище сам. Благодаря своей вертлявой натуре, неуёмному желанию во всём поучаствовать  самолично. Ковырял там, где другие пригладят. По причине малолетства,   все его творческие усилия обращались в шкоду. Все знали вредность и разрушительную энергию худенького, маленького, вечно не умытого сиротку. Норовили по этой причине заранее его чем-то пугнуть, постращать, а то  и отвесить подзатыльник. Для пущей верности – упреждая  ещё не сделанной пакости. Сообразно такому укладу и отношению к себе – Петенька и выглядел,  и вёл себя соответственно. Злых обходил, незлобивым хамил, добрым помогал. В разных местах, особых моментах – он и вёл, и выглядел по-разному.
События, которые волновали буквально всех – и старого, и малого – были связаны в тех краях с выступлениями артистов. Украинцы сами голосистые, хорошее пение – бальзам на душу. Помните анекдот: «Правда, что за кусок сала вы маму убьёте? Подумали. Ответили: «Зато мы гарно спиваем!»» А уж слушать настоящее пение – могут с утра до вечера. И каждый год, и как раз летом, приезжает ансамбль! Уж, какие там голоса, какой репертуар, какие молодушки, да одежды какие – об этом лучше «опосля», после роздыху. Когда даже зимой, сидя у прялки,  будут рассказывать друг другу про тот концерт, хотя все его вместе смотрели. Лучше о сборах. Собираются его смотреть целыми семьями, улицами. На целую ночь, кочуют из ближних поселений. Это праздник, разудалое веселье. На майдане, когда гудят возле клёнов жуки, да пахнут до головокружения каштаны. Пятьдесят квадратов деревянного пола из сосновой  строганной доски - пятидесяти миллиметровки. Двух метровой высоты шторы из вишнёвой  бархатной  ткани. Пятьдесят лампочек-соток для лучшего обозрения в темноте.
Петенька Тютюн крутился возле сцены с обеда. С утра были заботы  другого рода – то рекламу новую вешал взамен оборванной ветром, то решал вопросы с подвозом стариков на подводах соседей, то конопатил пожарную бочку возле мастерской. Всё где-то -  на окраинах села, в отдалении. А с обеда он у сцены. Перезнакомился со всеми. Кто что исполняет. Каким голосом кто владеет. Пересмотрел все одежды. Ох и ядрёные тётки  в этой житомирской  филармонии! Мужички – так себе. Два клоуна и конферансье. Музыканты -  пять человек. Ничего особенного. Но тётки!  Горделивые.  Какой изысканной статью выписывались! Во всех своих прелестных местах были широкие, - высокие ростом,  телесистые.
Петеньку голоса сразили  наповал. Мотивы песен ранее не слышанные – брали за-сердце, нагоняли тоску или веселили её безудержным ухарством. Петенька слушал их распевки на репетиции – удивлялся. Какие особенные окраски голоса могут быть – тембр, сила, звонкость….   Смотрел на актрис с умилением, норовил упредить их какие-то  желания, услужить, помочь. Он скоро уже знал всех по именам, репертуар каждой красавицы. Своим ровесникам, да и многим взрослым он представлялся  уже от лица артистов, как их поверенный,  владеющий объёмной информацией  обо  всём, обо всех, о каждом….
Конфуз произошёл неожиданно. Бегая меж многочисленными перегородками из занавесок, Петенька вскочил в одну условную гримёрную как раз в самый тревожный момент. Пожилой, лысый и усатый конферансье  рассупонил бюстгальтер  дородной певички, -  обнажил  её белую качающуюся грудь для поцелуев. Певичка томно млела. Сидя на дубовой лавке, она закрыла ресницы – горячо и часто дышала открытым ртом. Потом ей вздумалось открыть глаза и сразу же увидеть остолбеневшего Петеньку.  «Уйди,  мразь!» -закричала она зло, ненавистно. Голос, правда, прозвучал сипло, фальшиво – никак не в соответствии с реальным моментом. Петенька кинулся в бегство. Затравленно отбежал подальше, а когда успокоился, то решил двигаться осторожно, предварительно убеждаться, что каморка пуста. Откуда ему было знать, что все его намерения опрометчивы. Что нет страшнее в природе особи, чем неудовлетворённая самка. Убьёт, сожрёт, череп размозжит – если ты в том повинен. Старшие не рассказали, своего нажитого опыта не было.
Времени до начала концерта оставалось совсем мало. Электрики запустили движок для проверки электроосвещения. У них всё готово. Успокоились – выключились. Над площадью повисла тишина. Лёгкий гомон расположившихся зрителей. Мужики осваивали встречную, женщины следили за нормой – иначе под сказочные трели храпеть будут. Артисты наводили штрихи. Кто рисовал губы, кто подводил брови, кто уточнял выражение лица в зеркале, кто тренировал дыхание по особой методе. Петенька осторожно подсматривал, отодвигая занавески. Увлёкся, не почувствовал, как к нему подобрался конферансье, схватил за ухо и, что силы,  его крутнул. Крик Петенька издал такой пронзительности и резкости, что каждый чётко уверился – кричит он! Наверно,  на певца тренируется. Ухо – левое! – моментально вспухло и запылало жаром. А лысый  усатый лицедей прошептал в него: «Уйди отсюда, мразь!»
Сердобольные женщины выразили тревогу – пацана серьёзно обижают. Это добром не кончится. Отослали гонцов разузнать всё достоверно, обеспечить порядок. Петеньке хотелось плакать. Настроение сразу же изменилось. Всё вокруг показалось вдруг каким-то непонятным. Закружилась голова, тело стало ватным. Чего они все здесь? Что тут происходит? Петенька присел на травку возле корня  каштана,  горевал над своими вопросами, плохо слышал своих пацанов.  А они не унимались – что, да как? Кто ухо надорвал Пете?  Конферансье  выскочил из расщелины меж занавесями, блеснул в вечернем солнце лысиной, оскалился белыми лошадиными зубами. Все захлопали, закричали, потом умолкли. Он долго говорил – много и громко -  над головами зрителей. Публика разряжалась, развязно хохоча и хлопая в ладоши. Петенька не улавливал смысла его плоских и скабрёзных анекдотов, не одобрял
поведения сельчан – сидел  молчаливым и грустным. Своё состояние он невольно забыл, когда на сцене появились трюкачи. Сильные и гибкие люди совершали легко и эффектно акробатические номера, подымали тяжести, рвали цепи….  До первого перерыва Петенька просидел под каштаном. Это ему надоело. Он снова стал ходить меж занавесками – отжимал их легонько пальцем и смотрел внутрь импровизированных гримёрок. Тяжёлый, сильный, со всей отмашки удар пришёлся ему сзади – это когда он нагнулся. Всё погасло и закружилось в глазах. Он упал на пол, не успел  рассмотреть, кто  приложил ему далеко не «золотую» туфельку. Но голос он узнал. Тот же сиплый и не выразительный, что и раньше. И слова те же: «Уйди, мразь!» О,  большая и грудастая женщина с ударом футболиста! С необыкновенной яростью и нерастраченной энергией саданула Петеньку так, что даже с опытом и бывалые следопыты удивлялись – как у него остались целыми позвоночник и таз!? Каблук пришёлся по центру зада – стопа отпечаталась от кобчика до лопаток. Сорок второй размер  женских румынских сапожек – не меньше….  Фиолетово-красная гематома со сдвигом….
Сопком, с затравленным собачьим взглядом обречённого на гибель, Петенька отползал от сцены подальше, до друзей, в толпу – там спасение. Пацаны заметили, подхватили «под белы рученьки», утёрли окровавленный носик вялым каштановым листом, прислонили ссадиной к прохладному древесному стволу. Что? Что? Что? – зачтокали , переглядываясь друг с другом, несуразно объясняя страшное, брызгая водичкой на нестриженный чубчик Петеньки. В его лицо, трудно – с одышкой – дышащую грудку, на  неверно стучащее к ней  сердечко.
Концерт продолжил переодевшийся в блестящий золотом костюм
конферансье. В вечерних сумерках он  выглядел  стройным, прозрачным. Местный сельский фотограф дядя Корней притащил на майдан студийный аппарат. У него подъём в творчестве. Он работает над увековечиванием исторического момента. Моя родина. Мой народ. Потому и аппарат на треноге, и не жалко стеклянных фото пластин, и магния для вспышек. Местные краеведы всё его наследие поместят в местный музей – дядя Корней  фото летописец. Там и  конферансье в золотом и прозрачном костюме. Под звуки трёх гармоник, бас гитары, других щипковых инструментов, саксофона, скрипки -  певицы хором  встречали ночь. Публика подпевала. Мужская половина зрителей в большинстве сползла с дощатых скамеек на траву – свобода поз, возможность растянуться, раскрепоститься. Демонстрация своих вокальных способностей на зелёном спорыше была предпочтительней. Двигатель тарахтел вращая динамо – но это не помеха. Зато было светло. Жарко от настоянного на орехах свекольного первача, от терпкого запаха каштанов.
Петенька исчез. Куда и когда он делся, было загадкой. В какую темноту он нырнул -  в тень от самого крупного каштана,  толи в черноту двух прижавшихся друг к другу клёнов? Погадали, отвлеклись – про него забыли.
А Петенька хромал к двору своего деда. Тот был на концерте. Ухмылялся в усы -  вонючие от пота да табака, а нынче и от  первача.
Курил на просторе свою люльку, подпевал не совсем твёрдым голосом знакомые песни, постукивал жёлтым ногтём по донышку заветной фляги.  «Ну и пусть там веселится!» – думал Петенька, превозмогая боль во всём теле, хромая на ушибленную ногу. Думал, не дойдёт, ай,  нет – разошёлся! Стало легче. Пересилил боль в пояснице, груди. Укрепилась уверенность, что он им всем покажет за своё избиение, унижение, за свою обиду. У деда отыскал всё, что требовалось. В дерматиновом кисете мелкий табак. Табачная пыль.Её совсем мало нужно. Петенька сам не пробовал,  но дед говорил, что в керамической трубке эта табачная пыль горит так, что плавится ушко иголки. Во!  Какая температура! Очень редко сам дед его курил, никого не угощал. Но когда люлька горит – реагируют все. Чихают, кашляют, а собачка Тузик воет. Сегодня Петенька проведёт другой эксперимент. Закачаются.
Отсыпал деревянной ложечкой табачную пыль в газетку, прочно свернул, запрятал в глубокий и целый карман. Он один такой. Потушил свечу, что горела в отдалении – этот табак, что порох. Похромал в сторону майдана, где концерт. Уже оканчивалось второе отделение. Петенька горько порадовался, что его обидчица ещё будет выступать. Репертуар он усвоил твёрдо, очерёдность номеров  помнил. Подошёл к сцене в самой  плотной тени, прилёг на траву, подождал, когда малыши, занимавшие это самое не презентабельное зрительское место, на него перестали пялиться, - подползать стал к сцене вплотную. Ссадина на спине задубела, когда он лежал неподвижно. Приходилось постоянно трястись, вздрагивать, перекатываться с боку на бок. Сцена всё ближе, в какой-то момент, когда все кричали и хлопали, он подкатился прямо к переднему её выступу и укрылся тенью пол метрового возвышения, стал совсем незаметным. Менялись номера, настал тот момент, когда четыре певички, где была и его обидчица, вышли со своей песней. Запели красиво и громко, с притопами, кружились в незатейливом вихре, да так залихватски, что лёгкие сарафаны раскручивались на них цветными колёсами, подымались выше талии. Ноги оголялись и светились белыми стройными бёдрами. Уж эту-то песню все знали – подпевали во всеголосье! Мужики невольно смещались в сторону сцены. Без устали хлопали в ладони и пялились широко открытыми хмельными глазами  на то, что только в женщины и можно посмотреть.
Петенька осторожно достал пакетик с табачной пудрой, развернул его не торопясь, убедился, какой момент  будет самым удачным, и быстрым движением одной правой руки высыпал содержимое под ноги плясуньям. Ещё и подул со всей силы на ту горку пыли,  чтобы всё улетело вглубь сцены. Полежал секунд пять, как раз, чтобы продумать такую мысль: «это вам за все мои обиды», - и начал отползать от сцены. Когда укрылся за вековым каштаном, то сразу определил, что всё изменилось. Концерт прервался. Центральная занавесь повисла своими частями небрежно и сиротливо. Конферансье её оставил. Он - при ощущении жжения на теле -  содрал с себя светящийся прозрачный костюм и, с усердием, в деревянной бадейке стал отмачивать мужское хозяйство – там, не далеко от бочки с водой. Закрывал глаза и постанывал. Ни о каком концерте думать не мог. Мысленно хвалил себя за то, что плату с колхоза получил вперёд – пересчитывать ничего не будет! Явная диверсия, благо -  не  сожгли….  Малый народ двинулся от сцены искать своих мам –  что-то  першит и щиплет. Зазвякали пустые вёдра, зазвенела льющаяся  в них вода. За занавесками возникло какое-то  энергичное движение – плач, писк, стоны….  Музыканты сидели  в удалении – ничего не понимали в происходящем. Решили играть. Всё пространство заполнила музыка. Желающие танцевали. Любители соображали « по-единой».
Петенька  ощутил внутри себя тепло. Он дрожал и весь обливался потом, ему было трудно стоять, но уходить не собирался. Даже наоборот.  Ему захотелось увидеть свою обидчицу. Он обошёл сцену сзади, раздвигая лёгкие занавеси, пошёл осматривать комнаты. Последняя перед глазами занавеска сдвинута в сторону, и Петенька увидел что-то чудовищное. Женщины сбросили с себя царские одежды, оголились ведьмами с Лысой горы. Фыркая   водными брызгами, обливаясь с головы до пят, выцарапывая крашеными ногтями из всех самых  затаённых и укромных мест своего тела едкую и жгучую табачную пыль, они совершали  перечисленные процедуры с закрытыми глазами и плачем. Была среди всех и его обидчица – плакала громче всех, взрыдав, -  видно, больней всего причиталось ей. Толи по роковому совпадению, толи по какому-то особому ощущению, но она открыла ясные свои глаза, промытые обильными слезами, и увидела ненавистного мучителя, безусловного узурпатора, своего уничтожителя – чертёнка Петеньку!
Дикий возглас, вопль,  пронзительный крик разнёсся над ночным майданом, заглушая детский рёв, пьяный дебош и музыку. «Ловить!» - как по команде,  все кинулись в его сторону, забыв про своё абсолютное оголение, что бегут они по сцене в сторону зрителей, что сцена мокрая, скользкая, что вскоре кончится. Петенька падает в центральный занавес, обрывает его и клубком, вместе с ним катится к краю. Толпа мокрых певичек улавливает момент – они не прикрыты, на краю сцены. Надо остановиться, затормозить. Стараются стать на четвереньки, развернуться к зрителю задом. Чтоб бежать не на него, а от него. Какие пируэты выписывает каждый из них! Великий закон инерции наблюдается в действии – на мокрой сцене все скользят! Кто на чём! Фотограф дядя Корней был таковым и на фронте. Он не дрогнул. Уверенно и методично шлёпал   стриптизный экспромт  на стеклянные  фото пластинки под хлопки и вспышки магния. Звёздный час.  Успел запечатлеть и публику.  Она неистовствовала. Выла. Местный эскулап поразит потом всех статистикой – больше десяти предынфарктных случаев. Перед народом развернулась живописным действом небывалая ранее  картина, - динамичная самоотверженная театральная мизансцена. И взволновала – не, а бы как! Интриговала своим самобытным очарованием! На фоне тёмной материи обнажённые тела белели и блестели молочным цветом, естественный их колорит излучал особую беспредельную энергетику.
Петенька под прикрытием шума да гама уполз. Тем и был спасён! Придумать страшно – если бы отловили!? Пользуясь тем, что внимание  было переключено не на него, он прополз на животе в сторону каштанов, нырнул в темноту, в  плотную тень, потом меж стволами деревьев удалился от сцены и исчез. Захотелось искупаться в пруду, как это было раньше  - ночью, при луне, в тишине. Да и опасение было в том, что табачок и на него попал. Лучше одежонку простирнуть.
Взвинченных и мокрых артистов прикрытых своими одеждами усадили на  прогнутый дубовый воз, где в упряжке были  две рыжие битюговые кобылы,  и повезли на пруд. Лучше их к пруду, чем пруд к ним. Уж больно много воды требовалось. Трясли на телеге  безжалостно, в их же интересах – не  так больно было, не так всё зудело. Из колхозной бани доставили  шайку обмылков. В удобном месте выгрузили – приступайте, купайтесь, постирушки устраивайте.
С моста, что рядом, мужики смотровую площадку устроили. Женщины дисциплину налаживали – по набережной чётко разносились хлопки от затрещин да шлёпки от двусторонних пощёчин. Хватит! Рассвет вскоре. И так  у какого-то обалдуя рот не закрывается – от смеха челюсть с места сдвинулась. Артистки от слёз и воя к песням перешли. Сельчане поддержали.  Всё кругом поёт!
Петеньку нашли там же, у пруда. Чуть дальше  от  артистов. Лежал на самых нижних ветках вербы, на половину в воде, без сознания. Всполошились. Скинули бочку для воды,- на том однолошадном тарантасе доставили его в медучасток. Отошёл. Переломов нет, только основательно избитый.  После гречневой каши с молоком и вовсе себя осознал адекватно. Донесли новость до артистов. Те сначала шептались, потом ругались меж собой, потом кому-то грозились, а в конце -  начали безудержно смеяться. Эпидемия смеха. От многих в береговой песок потянулись ручейки….  Из-за женской слабости.
Петин дед  в течении двух месяцев выкурил всю табачную пыль в керамической люльке. Потом умер. Знающие люди рассказывают, что его тело теперь там, в гробу,  не подвержено тлену.
 Петеньку стали звать с тех пор Тютюн. Так по-украински зовётся табак.
Концерт помнят все до сих пор. Фрося Соловьёва утверждает, что в тот момент у неё произошёл выкидыш. А местный эскулап свидетельствует, что через двенадцать лет, когда она выходила  впервые замуж, то была девственницей….